Моя сестра живет на каминной полке - Питчер Аннабель. Страница 23

Миссис Фармер пришла на урок в черном костюме. В таком тесном, что живот вываливался из брюк, бледный и рыхлый, как тесто.

— Доброе утро, мои дорогие, — сказала она, и это прозвучало как-то не так, чересчур ласково и чересчур дружелюбно. Потом она сказала: — Давайте пробудим наш разум.

И мы должны были встать и чудно помахать руками, чтобы разные части наших мозгов работали как следует. Я уж было решил, что бедная миссис Фармер совсем спятила, но тут к нам в класс вошел мужчина с большим блокнотом, и она объявила:

— Это мистер Прайс. Инспектор.

Сначала миссис Фармер написала на доске то, что она назвала целью обучения, а потом как пошла трещать про то, чему мы должны за сегодня научиться. Трещала, трещала… И все поглядывала на мистера Прайса. Хотела ему понравиться. Факт! А он даже не улыбнулся ни разу. У него были длинные пальцы, длинный подбородок и длинный нос с очками на самом кончике. Мы опять делали вертепы. Надо было разбиться на пары и лепить Рождество из глины. Один лепит людей и ясли, а другой — хлев и животных.

Сунья слепила коров, овец и какую-то толстую-претолстую зверюгу — похоже на свинью, только с рогом. Миссис Фармер, проходя мимо, глянула, вернулась, глянула еще раз и прошептала:

— Господи, что это?

А Сунья ответила:

— Носорог!

Миссис Фармер бросила взгляд через плечо — не смотрит ли мистер Прайс — и как хлопнет по зверюге кулаком! Носорог превратился в лепешку, и глаза Суньи опасно сверкнули.

— Рождение Господа Бога нашего Иисуса Христа свершилось не в зоопарке! — прошипела миссис Фармер.

Сунья вскинула брови:

— Откуда вы знаете?

К нашему столу подошел инспектор:

— И что же ты лепишь?

Сунья только успела открыть рот, но миссис Фармер ее опередила:

— Овечку!

— Ах, овечку! Ты лепишь овечку?

Сунья ничего не сказала, отщипнула кусочек глины и скатала такую сосисочку с острым кончиком — точь-в-точь рог.

Миссис Фармер отстала от нас, прошлась по рядам, заботливо склоняясь над столами:

— Ну как? Получается?

Очень непривычно. Вообще-то она из-за своего стола почти не вылазит, сидит и пьет кофе.

Мистер Прайс побеседовал с Дэниелом и Райаном, которые сооружали образцово-показательный хлев с образцово-показательными животными и образцово-показательным младенцем Иисусом. Дэниел распинался, какая замечательная учительница миссис Фармер, та притворялась, что не слышит, а у самой аж щеки горели от удовольствия. При этом Дэниел глянул на стенд, как будто догадывался, что листок из блокнота, заменяющий его ангела, скоро перекочует на облако. Сунья, яростно раскатывая глину, изготовила еще пять рогов.

Под конец урока миссис Фармер скинула жакет. Под мышками у нее темнели пятна.

— Вы прекрасно потрудились, мои дорогие, — сказала она. — Поставьте свои работы на общий стол, на перемене я их обожгу в печке.

А мистер Прайс сказал:

— Я бы с удовольствием зашел попозже и взглянул на макеты, когда они будут готовы.

Миссис Фармер заморгала:

— Замечательно!

Инспектор вышел из класса, тогда миссис Фармер плюхнулась на стул и уже своим обычным голосом приказала:

— Приберитесь. Живо!

Сунья отнесла наш хлев на общий стол и задержалась, разглядывая остальные произведения. И торчала там целую вечность, пока я один занимался уборкой. В другое время я бы, конечно, разозлился, но сейчас всячески старался ей угодить. Когда в классе навели чистоту, нам разрешили выйти на улицу, но Сунья убежала в девчачий туалет и не выходила, покуда столовская толстуха не засвистела в свой свисток.

Пока наши Иисусы пеклись в печке, мы занимались английским. Взгляд миссис Фармер то и дело устремлялся на дверь, словно она опасалась, что в любую минуту может ворваться инспектор. Мы сочиняли стихотворение на тему «Мое волшебное Рождество», надо было перечислить все чудеса, которые мы от Рождества ждем. Мне в голову ничего не лезло. У нас не бывает весело на Рождество. В прошлом году папа подвесил носок рядом с урной, а потом орал на маму за то, что она не положила туда никаких подарков. В этом году будет еще хуже, потому что мамы нет и некому готовить праздничный ужин. А ведь это самое замечательное во всем празднике, пусть даже тебя заставляют жевать брюссельскую капусту.

Миссис Фармер сказала:

— Поторапливайся, Джеймс.

И я принялся строчить. Вообразил самое лучшее Рождество на свете и писал про него. Написал про конфет вагон и церковный перезвон. И как сосут леденцы счастливые близнецы. К слову «Санта» я не сумел подобрать никакой другой рифмы, кроме «фанта», а это вовсе не мой любимый напиток, но раз весь стих — одно большое вранье, думаю, это неважно.

У Суньи на этот раз дело что-то не пошло — всего четыре строчки вымучила. Я ее шепотом спросил:

— Ты чего?

А она ответила:

— Мы не празднуем Рождество.

Я не нашелся что сказать. Зима без Рождества? Не представляю. Разве что как в том фильме про Нарнию, где Белая Колдунья не позволяла Санта-Клаусу раздавать подарки говорящим бобрам. Сунья вздохнула:

— Жалко, что я не такая, как все…

И тут вошел мистер Прайс.

Глина уже затвердела, и миссис Фармер вытащила все из печки. Мы столпились вокруг, а она предупредила:

— Осторожно, горячо!

Мистер Прайс сунул свой носище к столу. Наш хлев выглядел неплохо. Мария, правда, получилась больше Иосифа, у Иисуса отвалились ручки и правая нога, и он напоминал головастика, а так вообще — очень даже красиво. И рогов ни у кого не было. Куда, интересно, Сунья подевала те остренькие сосиски? Только я об этом подумал, как мистер Прайс придушенно охнул. Я проследил за его взглядом — он таращился на хлев Дэниела. А там у всех до единого животных что-то торчало изо лба. И не только у животных — у Марии, у Иосифа, даже у младенца Иисуса посередине лба красовались маленькие сосиски. Я взглянул на Сунью. Та стояла с невинным видом, но глаза ее горели как уголья. А сосиски не имели ничего общего с рогами. Это были маленькие пиписьки! Чтобы не расхохотаться, я изо всей силы зажал рот рукой. На Дэниела я даже не смотрел — еще решит, что это моих рук дело, но про себя подумал: «Получил? И кто у нас урод?»

Побагровевший мистер Прайс удалился, судорожно царапая трясущимися пальцами что-то нехорошее в блокноте. Дэниелу не попало — у миссис Фармер не было никаких доказательств, что это он. Ну и ладно. Все равно мы отомстили! На большой перемене нас всех оставили сидеть в классе, потому что никто не признавался в глумлении над Сыном Божиим. Не знаю, что за глумление такое. Все были злые как собаки, потому что с неба посыпались белые снежинки и другие классы устроили на площадке снежное побоище. А я так даже был рад — по крайней мере, Сунья не станет прятаться от меня в туалете и мы всю перемену проведем вместе.

Джас — до того, как она перестала есть, — обожала сосиски с картофельным пюре: разрезала сосиски на кусочки и закапывала в пюре. Мне это вспомнилось после уроков. Во-первых, потому, что есть очень хотелось, а во-вторых, мир вокруг походил на тарелку пюре с закопанными в него сосисками — все было укрыто белым пухлым снегом.

Сунья не стала дожидаться, когда миссис Фармер велит нам убираться с глаз долой. Выбежала из школы и быстро-быстро зашагала по улице. Я выскользнул следом и окликнул ее. Сунья остановилась, обернулась. Белые снежинки кружились вокруг смуглого лица, она была такой красивой, я даже забыл, что хотел сказать.

— Ты чего, Джейми? — Голос был не сердитый, просто усталый и какой-то невеселый. Может, даже скучающий, и это уже хуже некуда.

Я весь похолодел, но не от снега, нет. Срочно надо отмочить какую-нибудь хохму посмешнее, чтобы у нее в глазах заплясали искорки, но, как назло, в голове ни одной мысли, хоть шаром покати.

И я стоял и глазел, как вьется снег вокруг нас. Стоял, стоял, а потом и говорю:

— Сколько человек ты сегодня спасла, Чудо-девушка?

Сунья закатила глаза, а я быстренько добавил: