Формула одиночества - Мельникова Ирина Александровна. Страница 17

– Его похоронили на родовом кладбище рядом с домом, который Виктор так и не достроил. Кусочек обгоревшей ткани Мимоза – мама Анжелы – хранит в орденской коробке. Втайне от детей, потому что они до сих пор очень скучают по отцу. Анжела вообще была его любимицей.

– И как Анжела пережила гибель отца?

– Как пережила? – вздохнул Арсен. – Плохо. До сих пор плачет. А тогда почти три месяца не знала о судьбе своей семьи. Мы познакомились с ней в вертолете, на котором летели из Очамчиры в Гагры. Я до сих пор помню, как она выглядела. В каком-то старом-престаром плаще, в платке, который ей крест-накрест завязали на спине, на ногах толстые шерстяные носки и галоши. Худенькая, большеглазая... Летели ночью над морем, чтобы не сбили. Наш «Ми-8» был заполнен под завязку: женщины, совсем еще маленькие дети, потому что те, кто постарше, воевали за свободу Абхазии наравне со взрослыми, а еще среди нас было несколько солдат с тяжелыми ранениями... – Он помахал перед собой рукой, словно отгонял страшные видения, и поморщился.

– Нет, не могу это вспоминать! Через пару дней точно такой же вертолет сбили грузины. Двадцать семь детей, несколько беременных женщин... Словом, восемь или десять мешков обгоревших трупов привезли в Сухум... – Арсен нервно перевел дыхание. – Анжела частенько орет будто резаная на своих детей, ругается матом, как боцман на пиратской шхуне, но я знаю, отчего это. Не может пройти бесследно ужасная смерть отца и бессонные дежурства в военном госпитале среди крови, страха, боли, ненависти, в изувеченной и обворованной стране, вместе с обнищавшим, но не потерявшим силы духа народом.

Арсен стиснул зубы, а на его висках выступили желваки. Он стукнул кулаком по столу и замычал, словно от невыносимой боли.

– Рядом с абхазами погибали наши русские парни, казаки, добровольцы со всей России. Я видел, как расправились с русским парнем, следователем Сухумской милиции, которого грузины поначалу не тронули и даже не выгнали с работы. Но он имел неосторожность сказать, когда абхазы освободили Гагры: «Наши взяли Гагру». Тут же расстреляли не только его, но и жену, тоже сотрудника милиции, и тещу, и детей, а трупы сожгли в доме. Кстати, дом, где живут сейчас Анжела и Виталий, тоже был сожжен в отместку за то, что все мужчины рода Айба воевали против Грузии: и брат Виталия – Важик, и их отец – Дмитрий Михайлович. Виталий и Анжела с помощью его родителей, конечно, построили его заново.

Арсен поднял на Марину страдальческий взгляд.

– Анжела – великая умница и труженица. Ей бы немного подучиться, она бы далеко пошла! Я шучу над ней: «Жека, лет через десять ты станешь первой женщиной —президентом Абхазии». Она отмахивается, но почему бы и нет? У нее прекрасная деловая хватка. Она прошла через такие беды, которые иным покажутся ночным кошмаром, поэтому сострадание и любовь к ближнему для нее не пустые слова.

Поднявшись на ноги, Арсен прошелся взад-вперед по комнате. Марина молча наблюдала за ним.

Он остановился напротив, сцепил руки за спиной и окинул ее задумчивым взглядом.

– Ты занимаешься наукой, я – журналист. Ученые, журналисты, деятели культуры, прочие хреновые идеологи – именно они породили это понятие – «национальный вопрос». Один из русских философов, он жил в свое время в Тифлисе, писал, что в семье его родителей считалось неприличным вести разговоры о религии, национальности и жалованье. Мы же вещаем об этом день и ночь и считаем себя великими знатоками во всех вопросах. Хотим жить в мире с больной властью и делаем все возможное, чтобы население не помнило о том, что все народы на Земле коренные и лишь на отдельных участках нашей планеты – исторически пришлые. В огне конфликтов мы забываем, что у всех нас одна общая Праматерь и один хромосомный набор, все равны по принципу рождения и смерти, все языки появились в результате расщепления и взаимного скрещивания, все культуры – смешанные. Мы делаем все, чтобы у простых граждан выветрилось из памяти, что каждая граница пахнет кровью, а отсутствие пограничных и таможенных шлагбаумов на пути товаров, идей и людей гораздо полезнее простому работяге, чем территориальная целостность за новым железным занавесом. Мы просто-напросто выбросили из своей головы понимание того, что свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого человека...

– Успокойся, Арсен. – Марина поднялась, положила ему руки на плечи. – Присядь. Война давно закончилась. И, дай бог, никогда не повторится! Ты видел выступление нашего президента? Он сказал, что Россия защитит своих граждан в любом случае, а ведь в Абхазии их более девяноста процентов. А недавно в Сухум приезжал Лужков. Это ведь тоже не случайно. Его визит на всю Россию и, наверно, не только на нее транслировали. Он же прямо сказал: «Да здравствует независимая Абхазия!» Дома здесь будут строить, гостиницы, посольство в Москве...

– Я это видел. И очень надеюсь, что Россия не оставит Абхазию в беде, – скривился Арсен. – Я слышал, что развалины напротив дома Анжелы тоже покупает правительство Москвы. Хочется верить, что через год-другой этот пустырь станет красивейшим местом в Гагре. Только бы пляж не сделали платным, а остальное – просто замечательно! – Он помолчал секунду. – Знаешь, я взялся за эту книгу, не понимая, во что это выльется. Поднял свои старые записи, встретился с участниками войны, проехал по местам сражений... И прошлое снова вернулось. Первое время не мог заснуть. Закрывал глаза и, как наяву, слышал грохот взрывов, крики раненых, рев бэтээров и танков, а еще отборный русский мат... В то время я понял, что люди делятся не по национальному принципу, а на тех, кто служит Богу, и тех, кто продал душу Сатане. К сожалению, последние очень ловко маскируются, и часто мы слишком доверчиво следуем за ними, безоглядно внимаем их клятвам и обещаниям. И не замечаем, как уподобляемся этому отродью с мордой козла.

Он нервно прикурил сигарету и тут же, смяв, затушил ее.

– Помнишь Спитакское землетрясение? Оно произошло через два часа после того, как ушел последний поезд с азербайджанцами. Кое-кто пытался представить трагедию в Спитаке как Божий гнев. На самом деле многие дома устояли бы, и жертв было бы во сто крат меньше, если бы строители, и армяне, и азербайджанцы в том числе, не пускали цемент «налево» при строительстве пятиэтажек. Но самое паскудное заключается в том, что гуманитарной помощью, которую направляли в Спитак, бойко торговали на стихийном рынке около магазина «Лейпциг» в Москве и в той же Гагре. Я писал об этом, но что толку? Есть Божий промысел, но есть и сатанинский.

– По-моему, ты очень болезненно реагируешь на все, что происходит на Кавказе. Ты вырос здесь?

– Нет, я коренной москвич, но меня направили в командировку в Спитак. Тогда я был молод, и моя задница удачно вписывалась в любую дыру, куда не хотели ехать мои старшие и продвинутые товарищи. Но именно в Спитаке я заболел Кавказом, затем узнал его мятежную душу в блокадном Цхинвали. В то время появилась такая специальность – корреспондент в «горячей точке». Она стала и моей специальностью. Мне били морду боевики в Тбилиси и Гори, тогда я научился давать сдачи. Это не хвастовство, потому что здесь нечем хвастаться, но меня брал на мушку правобережный снайпер в Приднестровье, и пуля пролетела в одном вершке от моей головы. В тот же день я пил водку с Александром Лебедем. Точно такой же снайпер попал в висок нашего общего друга. Я не раз проходил «Дорогой жизни» через перевалы Южной Осетии. И в Абхазию я тоже попал в первые дни войны, отсылал свои корреспонденции сначала с грузинской стороны, а потом – с абхазской, и там же вступил в отряд добровольцев. В нем было много чеченцев.

– Чеченцы воевали на стороне Абхазии? – удивилась Марина.

– О, еще как воевали! – улыбнулся Арсен. – Они пришли в Абхазию через перевалы, пешком, со своим оружием и в сбитых башмаках. Два дня шли без еды и питья. Пришли и сразу – в бой! Абхазы называли их «спасителями», а грузины их до смерти боялись. Стоило кому-то крикнуть: «Чеченцы модиан!» – «Чеченцы идут!», все, полный абзац – у грузин мокрые штаны. И на самом деле дрались чеченцы самоотверженно и отважно. Жаль, что после некоторые подались в боевики. Многих уже нет в живых, в том числе и Шамиля Басаева. Тогда, в девяносто третьем, в одном из своих интервью он сказал, что после войны хочет стать землеустроителем. Вот и стал. Скольких в землю устроил...