Призрачная страна - Ноэль Алисон. Страница 33

В голосе Деймена слышится преклонение.

Хотела бы я уметь так видеть живопись! Не как ценное, освященное временем произведение искусства, а просто как удивительную красоту, которой можно искренне восхищаться. Как своего рода чудом.

Деймен ведет меня за руку к следующей картине. Мы рассматриваем изображение святого Себастьяна. Его бледное, измученное тело пронзено стрелами, и выглядит все настолько реалистично, что меня пробирает дрожь.

До меня вдруг доходит. Впервые в жизни я начинаю видеть так, как видит Деймен. Я наконец-то понимаю, что истинное искусство состоит в том, чтобы взять какое-то отдельное переживание и не просто сохранить его или истолковать, а поделиться им с другими на все последующие века.

— Ты, наверное, чувствуешь себя таким… — Я сжимаю губы, с трудом подыскивая нужные слова. — Ну, не знаю… могущественным… когда создаешь такую красоту.

Я знаю, он способен создать полотна, величием не уступающие тем, что развешаны здесь.

Деймен, пожав плечами, переходит к следующей картине.

— Я уже много лет не занимался живописью, если не считать уроков «изо» в школе. Думаю, сейчас я скорее ценитель, а не художник.

— Почему? Как можно отказаться от такого дара? Это же твой собственный талант, правда? Он не дается вместе с бессмертием — ты сам видел, что бывает, когда я пытаюсь рисовать!

Деймен, улыбнувшись, ведет меня через весь зал к еще одной картине — великолепному произведению под названием «Иосиф и жена Потифара». Внимательно рассматривая каждый квадратный дюйм картины, он говорит:

— Если честно, «могущество» — это еще слабо сказано. Словами не передать, что я чувствую, когда стою с кистью в руке перед чистым холстом, а рядом — полная палитра красок. Шестьсот лет я был неуязвимым обладателем эликсира, который жаждут заполучить все! И все же ничто не сравнится с неизъяснимым восторгом, который приносит творчество.

Он оборачивается и прикладывает ладонь к моей щеке.

— По крайней мере я так думал, пока не встретил тебя. Когда я увидел тебя впервые… — Он неотрывно смотрит мне в глаза. — Первый миг нашей любви — это действительно несравненно.

— Ты ведь не из-за меня бросил живопись, правда? — Я задерживаю дыхание, отчаянно надеясь, что не я лишила его радости творчества.

Деймен качает головой. Взгляд его снова устремлен на картину, а мысли блуждают где-то далеко.

— Ты здесь ни при чем. Просто… в какой-то момент мне открылась правда о моей жизни.

Я смотрю на него вопросительно. Не понимаю, о чем он.

— Жестокая правда. Наверное, надо было раньше тебе об этом рассказать.

Он вздыхает.

У меня живот подводит от страха. Я спрашиваю, хотя совсем не уверена, что хочу услышать ответ:

— Что ты имеешь в виду?

Вижу по глазам, что ему трудно говорить.

— Вечная жизнь… — Темные глаза Деймена полны печали. — Она кажется огромной, беспредельной… Пока не поймешь, какая истина скрывается за кажущимся могуществом. А правда в том, что тебе придется смотреть, как стареют и умирают твои друзья, самому оставаясь прежним. И смотреть на это ты будешь издали, потому что, когда различие становится слишком заметным, у тебя не остается иного выхода, кроме как уехать подальше и начать все заново в чужих краях. А потом еще раз. И еще. Нельзя ни к кому привязываться надолго. И вот ведь насмешка судьбы — при наших неограниченных возможностях мы не смеем поддаться искушению и совершить нечто великое, о чем запомнили бы на все времена. Мы должны таиться и беречь свои секреты.

— Почему? — тихонько спрашиваю я.

Перестал бы говорить загадками! Когда он так делает, мне становится страшно.

— Если привлечешь общее внимание, твое имя запомнят в веках, а этого допускать нельзя. Потому что все вокруг состарятся и умрут. — Хейвен, Майлз и Сабина, и даже Стейша с Хонор и Крейгом, а мы с тобой останемся такими, как были. Поверь, очень скоро люди начнут замечать, что ты совсем не меняешься. Представь себе, что будет, если лет через пятьдесят с небольшим тебя вдруг узнает на улице семидесятилетняя Хейвен? Мы не можем позволить себе такого риска.

Деймен с силой сжимает мои запястья, и я буквально физически ощущаю груз его шестисот лет. И как всегда, когда он расстроен, мне хочется только одного — забрать себе все его заботы.

— Можешь ты вообразить, что случится, если Сабина, Хейвен или Майлз узнают правду о нас? Что они подумают, что скажут, что сделают?! Этим и опасны такие, как Роман и Трина, — они щеголяют своим бессмертием, напрочь игнорируя естественный порядок вещей. Можешь быть уверена, Эвер, круговращение жизни существует не зря. В молодости я презирал законы природы, считал, что я выше всего этого, а сейчас отношусь к таким вещам иначе. В конечном итоге от судьбы не уйдешь. Будешь ты рождаться заново, как наши друзья, или останешься прежним, как мы с тобой, — карма все равно тебя настигнет. А побывав в Призрачной стране, я еще больше убедился, что жизнь должна быть только такой, как это заложено в природе.

— Что же нам-то остается? — Меня словно обдает холодом, несмотря на тепло рук Деймена. — Тебя послушать, мы должны сидеть тише воды, ниже травы, жить только для себя и ни в коем случае не использовать свои невероятные способности для того, чтобы изменить мир. Как же ты улучшишь карму, если не будешь помогать другим? Тем более это можно делать анонимно.

Я думаю о Хейвен. Я так надеялась ей помочь…

Деймен не дает мне договорить.

— Что нам остается? Да в точности то же, что и сейчас. Быть вместе. Навеки. Только нужно соблюдать осторожность и всегда носить амулеты. Что касается наших магических способностей… Боюсь, тут все несколько сложнее. Нельзя просто взять и исправить все несправедливости мира. Карма не различает хорошее и плохое, тут все иначе: за подобное воздается подобным, и в итоге приходим к равновесию — ни больше ни меньше. Вмешиваясь в ситуации, которые кажутся тебе трудными, или горестными, или вообще почему-либо неприемлемыми, тем самым ты лишаешь человека возможности самостоятельно справиться с трудностями, чему-то научиться в процессе, не даешь ему расти. У несчастий тоже бывает своя цель. Может, мы поначалу не в силах ее понять, не зная всей истории жизни человека, его прошлого в целом. Влезать в чужие дела, пусть даже с самыми лучшими намерениями, — значит отнять у человека возможность пройти свой путь самому. Лучше так не делать.

— Погоди, что же получается? — Я даже не скрываю своей злости. — Вот приходит ко мне Хейвен и говорит: «У меня умирает кошка». А я точно знаю, что могу ей помочь, но не помогаю, иначе возникнут вопросы, на которые мне нечего будет ответить. Ладно, поняла, хоть это мне и не нравится. А потом она говорит: «У меня родители собрались разводиться, мне, наверное, придется переехать, и весь мой мир рушится», — и не подозревает, что я прекрасно могу ей помочь. Ну, я не знаю. — Я безнадежно машу рукой. — В общем, помогать нельзя, не то мы ей попортим карму, не дадим пройти путь и так далее. А что с моей кармой будет после этого?

— Я советую тебе не вмешиваться. — Деймен отворачивается от меня к картине. — Что бы ты ни делала, родители Хейвен все равно не помирятся, и даже если ты каким-то чудом выплатишь долг за дом, воображая, будто спасаешь их… — Он строго смотрит на меня через плечо. Надо же, почувствовал, ведь именно это я и собиралась! — Дом они скорее всего продадут, деньги разделят и все равно разъедутся. — Деймен вздыхает, говорит уже мягче: — Прости меня, Эвер. Наверное, я кажусь тебе старым черствым циником. Может быть, так и есть. Я слишком много повидал и столько в своей жизни совершил ошибок — ты не представляешь, как много времени ушло, пока я это понял. И не зря говорится: всему свой срок. У нас, правда, впереди — вечность, и все же мы должны хранить тайну.

— А скажи, сколько знаменитых художников писали твои портреты? Сколько подарков тебе сделала Мария-Антуанетта? Наверняка эти портреты существуют до сих пор! Наверняка кто-нибудь вел дневник и записал в нем твое имя! А когда ты работал фотомоделью в Нью-Йорке? А?