Насмерть - Громов Борис Николаевич. Страница 26

Далеко впереди показалось кладбище. Похоже, скоро будет какой-нибудь поселок. Володя только улыбнулся, вспомнив, как нынешним утром он впервые увидел такое и решил, что это небольшой и очень опрятный городок, чем вызвал хохот Тюкалова. А потом, после Мишиных пояснений, долго недоумевал: зачем строить своим мертвым настоящие маленькие дворцы из белоснежного кирпича с красивыми сферическими куполами небесно-лазурного цвета и позолоченными шпилями, увенчанными полумесяцами? Самим же при этом жить во вросших в землю саманных хибарах с крытыми старым рубероидом крышами, а то и вовсе в округлых палатках из верблюжьих или лошадиных шкур. Нет, в Иловле и других поселках пограничья тоже использовали в строительстве саманный кирпич. Сам саман дешев и легок в изготовлении. Уж с чем-чем, а с соломой, глиной и коровьим навозом проблем в сельскохозяйственном районе нет и быть не может. Дома из него получаются теплые, да и подновить их в случае необходимости — пара пустяков, даже ребенок управится. Но там эти дома все-таки строят большими и просторными, белят известью, кроют шифером или черепицей, наличники окон красят яркой голубой краской. А тут… Даже в тех селениях, что Володя видел в Пустошах, когда они с Рыжим ходили в сторону Самары, жилье выглядело не так убого… Ну, по большей части. А тут — совсем беда. В тех строениях, которые здешние под жилье используют, нормальный человек в Иловле скот держать постеснялся бы — соседи же засмеют. Но, что там старая поговорка про свой устав и чужой монастырь говорит? Во-о-от!!! Уж если нравится местным так жить — и ради бога. А у ходока главное правило — не конфликтовать на ровном месте с аборигенами, потому как это весьма плачевно может для него закончиться. Рыжий всегда учил, что для ходока самое важное — уметь договариваться с людьми, быть дипломатом. А с презрительным отношением к местным и их образу жизни дипломатических успехов не добиться, будь ты хоть трижды Талейраном. Кто это такой, Володя не знал, а у Рыжего спросить постеснялся, решив про себя, что, судя по всему, был этот самый Талейран каким-то на редкость шустрым и вертким малым.

Паровоз вдруг громко и пронзительно взвыл гудком и резко сбавил ход, так, что платформы и вагон ощутимо тряхнуло. С нар послышались разноголосая матерщина и всевозможные «добрые» пожелания тому, кто возит приличных и интеллигентных людей, словно дрова. Володя встал и выглянул из вагона вперед. Ох ты, надо же — а вот и аборигены. Только вспомнил, и вот они, тут как тут.

— Что там такое? — на плечо ходока легла тяжелая ладонь Тюкалова.

— Местные. Похоже — хотят чего-то, — кивнул он в сторону колоритной конной группы, перегородившей пути замедляющему ход составу. — Сам погляди.

Да уж, поглядеть было на что. Видок у кочевников был еще тот: сами маленькие, ощутимо кривоногие, с темными, словно выдубленными степным солнцем и ветром морщинистыми лицами. Одеты в какое-то невыразимое тряпье, грязное и засаленное. Володя много разных людей повидал во время ходок, и одеты они были по-разному. Но чтобы вот так… Даже чуть не убившие его в Ольховке бредуны, и те выглядели как-то… Ну, не так потрепанно. Такое ощущение, что эти длиннополые, некогда полосатые, а теперь — просто однотонно-грязные халаты вообще никогда не стирали. Как и выглядывавшие из-под них штаны. На широких кожаных поясах висят какие-то подсумки. На головах — бесформенные, похоже, войлочные колпаки. Довершали картину явно самодельные сапоги из шкур. У большинства, судя по остаткам грязной вытершейся шерсти, из овечьих, а у одного, по всей видимости — старшего, из собачьих… Хотя, судя по масти, скорее — из волчьих. Сидят верхом на невысоких, косматых степных лошаденках. А главное — вооружены все поголовно. И пусть винтовки их больше похожи на экспонаты музея, но, собственно, какая разница, из чего именно тебе голову прострелят?

— Та-а-ак, — задумчиво тянет Михаил. — А это что за басмачи на нашу голову? Не, так дело не пойдет. Я не Сухов, ты не Петруха, а Черный у нас по сценарию ни фига не Абдулла, а Полковник. Так что нужно эту ситуацию как-то разруливать, пока они сдуру палить не начали.

— Думаешь, до стрельбы дойдет? — настроение у ходока упало ниже некуда, ведь только что на эту тему думал, и вот тебе пожалуйста…

— Не хотелось бы, — морщится и отрицательно качает головой командир наемников. — Убогих обижать — нехорошо, меня так еще в детстве учили. Но и стрелять в себя безнаказанно мы не позволим. Ладно, пойду поговорю со здешним курбаши.

Михаил натянул поверх оливковой, в темных разводах пота, футболки свою «подвесную», поправил немного съехавшую набедренную кобуру со «стечкиным», перекинул через голову ремень автомата и воткнул в левое ухо «таблетку» наушника, проводок от которого уходил за плечо, к закрепленной в специальном подсумке портативной радиостанции. Потом повернулся в сторону замершей в ожидании команды наемников:

— Так, мне три «тройки» нужны, прямо сейчас, в полной экипировке. До моей команды сидеть в вагоне и наружу носа не совать. Как скомандую — выпрыгивайте наружу и изображайте свирепых и очень плохих мальчиков. Но! Огонь — только в случае крайней необходимости. Рус, хватай «Винторез», он красивый и выглядит внушительно, со мной пойдешь, за переводчика. А то, мало ли, может, тут русский за тридцать-то лет окончательно забыли.

— А можно и мне с вами? — как-то само вырвалось у Володи.

— Тебе? — Тюкалов с сомнением окидывает ходока взглядом. — Ладно, можно. Тебе с твоей работенкой еще не раз с самыми разными людьми и в самых разных ситуациях и обстоятельствах общаться. Пригодится…

Заходящийся в свисте паровоз, наконец, остановился, несколько раз напоследок пыхнув клубами белоснежного пара. Михаил и Руслан легко выпрыгнули из вагона и зашагали по осыпающейся у них под ногами песчаной насыпи в сторону паровоза и замершей перед ним цепочки вооруженных всадников. Подхватив со своего места автомат и «подвесную», Володя бросился вдогонку.

Увидев неспешным шагом направляющуюся к ним вооруженную троицу, только что о чем-то на повышенных тонах общавшиеся с машинистом всадники слегка попритихли. Вид спокойных и крепких мужиков, уверенно и привычно держащих в руках явно не простое оружие их первоначальный пыл похоже охладил.

— Так, и что здесь, собственно говоря, происходит?

Громко произнеся это, Михаил коротко хмыкнул, словно вспомнил что-то забавное. В ответ раздался многоголосый гвалт кочевников.

— Что, по-русски никто не говорит?

Хорошо поставленный командный голос Тюкалова легко перекрыл тарахтение всадников, и те окончательно затихли, пытаясь сообразить, чего вообще можно ожидать от этого странно ведущего себя и совершенно их не боящегося большого и явно сильного человека.

— Значит, никто… — словно в задумчивости повторил Михаил. — Ладно, зайдем с другой стороны. Дружище, ты с ними вроде общался, перевести сможешь?

Машинист, воспринявший их появление с явным облегчением, слегка смешался.

— Да, так… Понимаю немного, но нормально говорить не могу.

— Ладно, тогда мы сами. Рус, спроси у этих басмачей, кто они такие и какого хера им от нас нужно?

Руслан поудобнее перехватил «Винторез», пристроив его толстый цилиндрический ствол на локтевом сгибе левой руки, и бойко затараторил на казахском. На этот раз ответил один, тот самый, в сапогах из волчьих шкур. Точно вожак. Подойдя поближе, Володя разглядел, что и на шапке его сквозь грязь видны какие-то вышитые узоры, и вооружен он не «трехлинейкой», как остальные, а охотничьим карабином «Тигр», правда без оптики и с очень сильно поцарапанным прикладом и цевьем. И на вид ему не меньше шестидесяти, даже странно, что он русского не знает. Хотя в таких суровых к людям краях стареют раньше, и мужик в сорок лет уже вполне может выглядеть на все шестьдесят. А женщины — так и вовсе после тридцати смотрятся натуральными старухами.

— Он говорит, что за проезд по территории его рода мы должны заплатить им бакшиш. Говорит, они все великие воины, потомки самого Темуджина, и если мы откажемся, то очень сильно об этом пожалеем.