Седьмое Правило Волшебника, или Столпы Творения (др. изд.) - Гудкайнд Терри. Страница 15

— Посмотри на этот бедлам! Тебе никогда не приходило в голову прибрать здесь, прежде чем тот, у кого хватает мозгов, скажет тебе об этом?

Оба огляделся, но не увидел ничего, что могло бы так завести ее. Работы всегда находилось предостаточно. Из-под бревен в стойлах высовывали свои носы крысы, их усики шевелились, когда они принюхивались, глядя на людей черными бусинками глаз и слушая своими маленькими ушками.

Он обернулся на мать, но спрашивать не было смысла. Она всегда будет недовольна, в любом случае.

Мать ткнула пальцем на землю у себя под ногами:

— Посмотри сюда. У тебя никогда не появлялось мысли убрать этот навоз? Как только придет оттепель, он потечет под стену и в дом, где я сплю. Ты думаешь, я кормлю тебя за то, что ты бездельничаешь? Тебе не кажется, что за свое проживание здесь надо отрабатывать, ты, ленивый придурок? Да-да, Оба, ты просто придурок!

Этим словом она уже обзывала его не раз. Оба удивлялся иногда, что мать остановилась на одном уровне и не учится ничему новому. Когда он был маленьким, ему казалось, что у нее непревзойденный дар читать мысли и такой острый язык, что она может ранить его словами. Сейчас, когда он вырос, ему стало иногда казаться, что дар читать мысли и язык ее тоже стали менее внушительными. И вообще не является ли ее власть над ним чем-то… искусственным, иллюзией? Подумаешь, пугало со злобным маленьким ртом!..

И все же у нее еще имелись какие-то особые приемы, при помощи которых она превращала его в полное ничтожество. И кроме того, она была его мать. А человеку следует почитать свою мать. Это — самое важное из того, что обязан знать человек. Она хорошо преподала ему этот урок.

Оба не представлял себе, что можно сделать еще какую-то работу, помимо той, что делал. Он работал от восхода до заката. Он был горд тем, что не ленив. Он был человеком действия. Он силен и работает за двоих. Он все делает лучше, чем кто-либо из известных ему людей. С мужчинами у него не было никаких проблем, однако женщины обескураживали его. Он никогда не знал, что делать, когда поблизости оказывалась женщина. Он был таким большим, но при женщинах ощущал себя ничтожным…

Оба шаркнул ногой по темной скользкой куче под ногами, оценивая эту твердую, как камень, массу. Желудки животных знали свое дело; навоз замерзал прежде, чем он успевал его убрать; за долгую холодную зиму слой нарастал за слоем… Время от времени Оба разбрасывал поверху солому, чтобы ступать было безопаснее. Ему вовсе не хотелось, чтобы мать поскользнулась и упала. Но проходило совсем немного времени, и снова солома покрывалась заледеневшей жижей, и приходила пора настилать новую…

— Мама, все кругом замерзло.

Он всегда вычерпывал грязь с пола, как только она размораживалась и появлялась возможность ее подцепить. Весной, с потеплением, когда хлев заполняли жужжащие мухи, он запросто снимал грязь целыми слоями. Но не сейчас. Сейчас она представляла собой спаянную воедино твердую массу.

— Вечно эти оправдания! Разве не так, Оба? Для своей матери ты находишь только оправдания. Ты, никому не нужный выродок…

Она сложила руки на груди, сердито глядя на него. Оба не мог говорить неправду, не мог притворяться, и она хорошо знала об этом.

Оба пристально оглядел темный хлев и увидел тяжелую стальную лопату-черпак, прислоненную к стене.

— Я все уберу, мама. Возвращайся домой прясть, а я хорошенько вычищу весь хлев.

Он не очень представлял себе, как отскрести твердую замерзшую грязь, но знал: придется сделать это.

— Начинай прямо сейчас, — рявкнула мать. — Используй остаток дня. Когда стемнеет, я хочу, чтобы ты сходил в город к Латее за лекарством для меня.

Теперь он знал, почему она искала его в хлеву.

— Колени снова болят, — пожаловалась она, как бы желая оборвать все возможные возражения с его стороны.

Он никогда не возражал. Хотя и желал бы. А она всегда знала о чем он думает.

— Сегодня ты начнешь в хлеву, а завтра можешь убирать грязь повсюду, пока все не вычистишь. А до конца дня ты должен сходить мне за лекарством.

Оба потянул себя за ухо и уставился в пол. Он совсем не хотел видеть Латею, женщину с этими снадобьями. Он ее не любил. Она всегда смотрела на него, как на ничтожного червяка. Она была злобной, как фурия. А что еще хуже, она была колдуньей. Тот, кого Латея не любила, непременно подвергался страданиям. Все боялись Латею, поэтому Оба не чувствовал себя в своей нелюбви к ней одиноким.

— Я схожу, мама. Я принесу лекарство. И ты не беспокойся, я начну отдирать эту грязь, сделаю все, как ты сказала.

— Мне приходится растолковывать тебе каждую мелочь, да, Оба? — Мать прожгла его взглядом. — Не понимаю, какой смысл растить такого бесполезного выродка, — добавила она чуть слышно. — Мне бы следовало в самом начале прислушаться к совету Латеи.

Обе часто доводилось слышать, что ей жаль себя, что ухажеры больше не приходят, что никто так и не захотел жениться на ней… Оба был проклятием, которое она несла, сожалея о содеянном. Незаконнорожденный сын с самого начала доставлял ей одни хлопоты. Не будь Обы, она, может быть, смогла бы заполучить себе мужа, который обеспечил бы ее…

— И чтобы никаких глупостей в городе… Не задерживайся там.

— Не буду, мама. Мне очень жаль, что у тебя сегодня так болят колени.

Она снова огрела его палкой:

— Они бы так не болели, если бы не надо было пасти большого тупого быка, приглядывая, чтобы он делал, что следует.

— Да, мама.

— Ты яйца собрал?

— Да, мама.

Она с подозрением оглядела его, затем сунула руку в кармашек льняного передника и вытащила монетку.

— Скажи Латее, чтобы она тебе тоже сделала средство. Может быть, мы сможем избавить тебя от зла Владетеля. Если удастся изгнать из тебя зло, может быть, ты не будешь таким никчемным.

Время от времени мать искала средство от того, что она называла его «греховной натурой». Она пробовала разные снадобья. Когда он был мал, она часто заставляла его пить жгучий порошок, который смешивала с мыльной водой. Затем она запирала Обу в загон в хлеву, надеясь, что зло не захочет там сгореть, что вылетит из запертого в неволе земного тела.

В том загоне не было перегородок, как в стойлах у животных. Загон был сделан из плотно пригнанных друг к другу досок. Летом там было жарко, как в духовке. Когда она заставляла Обу принимать жгучий порошок, а затем тащила его за руку в загон и запирала там, мальчик чуть не умирал от страха: а вдруг она не выпустит его или никогда не даст попить воды?.. И он радовался, когда она приходила бить его — ведь для этого приходилось выпускать пленника, — и он визжал от радости, а она своими побоями пыталась заставить его замолчать…

— Ты купишь у Латеи мое лекарство и средство для себя. — Мать держала в руках маленькую серебряную монету, злобно прищурив глаза. — И не трать ничего на женщин.

Он знал, что, говоря о женщинах, она насмехалась над ним.

У Обы не доставало смелости заговаривать о чем-либо с женщинами. Он всегда покупал только то, что говорила ему мать. И никогда еще не тратил деньги на что-нибудь постороннее — он боялся гнева матери.

Оба очень не любил, когда она велела ему не тратить деньги зря. Ведь он никогда их зря и не тратил. При этом у него возникало ощущение, что она пытается заставить его думать так, как он никогда не собирался. И еще — чувство вины, хотя он и не делал ничего плохого. И это превращало любые его мысли в преступление, даже если преступных мыслей у него не было.

Он потянул себя за ухо, которое уже пылало.

— Я их не потрачу, мама.

— И оденься поприличнее. Не как безмозглый бык. Мне уже и так за тебя стыдно перед людьми.

— Хорошо, оденусь, мама. Посмотришь.

Оба сбегал в дом, принес фетровое кепи и коричневую шерстяную куртку. В такой одежде было не стыдно пойти в Греттон, находящийся в паре миль на северо-запад. Мать наблюдала, как он повесил вещи там, где они не запачкаются, пока он не соберется в город.