Пряный кофе (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна. Страница 30

– Нет.

Стену испещряют трещины, чёрные и глубокие, а за ними – всё та же огненная бездна.

– Ну миленькая, ну не злись! – Голос умоляет, звенит, чарует, но вторая тень – огненный силуэт? – лишь разгорается ярче. – Я же не хотела! Он сказал, что скандал будет, если совсем никто… Видишь, тебя уже не мутит, значит, вечером ты на спектакле будешь…

Колючие искры взмывают снопом.

– Какая я тебе миленькая! Молчи! Ты мне должна за всё, слышишь? – Она всхлипывает. – Ты меня предала, да? Это ты мне подсыпала чего-то? Твои штучки приютские?

– Неправда! – От второго силуэта остаётся один намёк, зыбкое воспоминание, пепельный контур на растресканной стене. – Да я лучше умру, чем тебя предам! Ты ведь меня спасла… Ну не сердись, миленькая, ну пожалуйста… я что хочешь сделаю…

– Ну так умри.

Вспышка.

Я очнулась резко и окончательно. Сна не осталось ни в одном глазу. Сквозь ставни пробивался болезненно-бледный осенний свет.

А в руке у меня был зажат бархатный цветок – тот самый, из каморки под театром Уиллоу. И я не могла вспомнить, когда и как достала его из шкатулки в столе.

Всё утро я была сама не своя. Даже Клэр заметил это и спросил, спокоен ли был мой сон, не мешали ли мне порывы ветра – верх деликатности с его стороны, учитывая, что обычно он бы с изысканной ядовитостью добавил, что-де правильный, лично им подобранный супруг, не позволил бы мне так прискорбно подорвать здоровье.

В ответ, к сожалению, я проявить любезность не смогла и коротко признала, что да, спала плохо, но это не совсем то, о чём дорогому дядюшке следует беспокоиться. Леденцовый взгляд Клэра стал тогда на мгновение ледяным.

– Вижу, вы действительно скверно себя чувствуете, милая племянница, – вздохнул Клэр и опустил ресницы. – Жаль, старой графини Эверсан-Валтер сейчас нет с нами. Она наверняка смогла бы помочь.

Меня настигло странное чувство, что он имел в виду гораздо больше, чем сказал, и крылось некое второе дно в простых словах, но переспросить я отчего-то не решилась. Клэр, очевидно, считал, что мне известно, о чём идёт речь, и обнажать собственное незнание было бы не слишком разумно.

«Зачем он вообще приехал в особняк так надолго?» – промелькнула мысль в голове.

Вспомнился некстати его рассказ о том странном случае с Кеннетом и Чарли. Был то случай обычного лунатизма? Маловероятно. И ещё эта тень за живой изгородью – женщина с тёмным провалом вместо лица…

…вместо лица…

– Что вы делаете, Виржиния?!

Дядя Клэр изумлённо воззрился на меня с другого конца стола. Не менее удивлёнными выглядели и Паола Мариани с Юджинией, и только Лиам, увлечённый разговором с мальчиками Андервуд-Черри, кажется, только сейчас заметил, что произошло, а потому не успел испугаться.

– Ничего, – ответила я ровным голосом и бросила в лужицу кофе на столе смятую салфетку. Осколки тончайшей фарфоровой чашки белели среди коричневых потёков, как первый лёд в ноябрьской грязи, лопнувшей под тележным колесом. Между большим и указательным пальцем багровел росчерк глубокого пореза. – Мне пора в «Старое гнездо». Юджиния, проследите за тем, чтобы скатерть почистили.

Я вышла из столовой шагом, непозволительно размашистым для леди, и замерла в коридоре, прислонившись спиной к стене.

Вчера, перед самым сном, мне привиделся в углу у окна тот же самый силуэт – женщина с темнотой на месте лица. И сейчас, чем дольше я об этом думала, тем сильнее прояснялось воспоминание. Та темнота была иной, чем в снах о леди Милдред. Лицо моей бабушки словно скрывала пелена, наподобие вуали, а у той женщины вчера оно было…

…тёмным само по себе?

– Абени, – проговорила я тихо, точно пытаясь одним именем подчинить себе страшное видение. – Абени. Та самая, что учила леди Милдред.

Могла ли Абени явиться к Кеннету и Чарльзу, увести их из дома?

Да, могла. Если сон о леди Милдред был правдив, то сил у Абени хватило бы и не на такое.

Но почему тогда она не увела их, а только напугала? Ведь в итоге дядя Клэр, который, похоже, что-то знал о талантах леди Милдред, пришёл за защитой для мальчиков ко мне… И почему она явилась вчера? Связан ли мой последний сон с её появлением? Ведь сама я точно не доставала того лоскутка и не засыпала с ним…

«Да она ведь меня учит, – обожгла разум пугающая мысль. – Учит. Как Лайзо совсем недавно учил, как распознать в Паоло Бьянки – Паолу, переодетую женщину. Но… зачем?»

Ответов было два, и оба до крайности неприятные.

Во-первых, Абени могла действовать самостоятельно. Тогда, скорее всего, она хотела вылепить из меня вторую леди Милдред. Для того чтобы я могла защититься от седого чудовища, или для того, чтобы я попыталась его уничтожить – неважно. Ведь в любом случае мне пришлось бы… вновь столкнуться с ним лицом к лицу.

При воспоминании о единственной встрече с седовласым по спине пробежал холодок. А если бы тогда рядом не оказалось Лайзо?..

Второй ответ звучал ещё хуже.

Седовласый хозяин сам мог приказать Абени испытать меня… или… или… подобраться ко мне через Кеннета и Чарльза?

– Леди Виржиния?

Я опустила взгляд. Передо мною стояла до смерти перепуганная Юджиния, баюкая на сгибе локтя шкатулку с медицинскими принадлежностями.

– Как плохо ничего не знать о своих талантах, – вырвалось у меня. – Чувствую себя так, словно руки связаны.

– Простите, леди Виржиния… – совершенно потерянно пробормотала Юджиния. – Я ничего не понимаю… просто ваша рана…

– Ах, да, – тихо откликнулась я, переведя взгляд на окровавленную ладонь. Порез едва ли болел, но кровоточил очень сильно. – Спасибо, Юджи.

Рану обработали быстро. А потом, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я поднялась в кабинет и принялась отвечать на письма. Они были аккуратно рассортированы Юджинией: приглашения, счета, деловая переписка, просьбы о посещении кофейни, отчёты от мистера Спенсера и его помощников… Взяв стопку приглашений, я принялась проглядывать их. Некоторые были уже просрочены; другие рассылались явно без надежды на ответ; на третьи следовало ответить вежливым отказом…

Тут внимание моё привлёк надушенный розовый конверт, к которому подклеилась пригласительная карточка четы Уэстов на очередную выставку. Письмо было от Хаббардов, точнее, от леди Хаббард. Она, рассыпаясь в многословных любезностях, словно бы сплошь переписанных из пособия по этикету, просила меня не отказать в чести посетить «благородный поэтический вечер миссис Скаровски, представляющей новый венок сонетов в классическом романском стиле».

С трудом поборов желание поискать в справочнике, чем обычный венок сонетов отличается от романского, я собралась уже было отложить письмо Анны Хаббард в сторону, когда вспомнила вдруг о поручении Эллиса… Точнее, о том, что родной сестрой леди Хаббард приходилась леди Уотермилл. Та самая, в чьём домашнем театре и блистала сейчас мисс Барнелл, одна из бывших актрис Уиллоу.

Похоже, судьба решила подбросить мне счастливых карт.

Я взяла тонкий лист бумаги с вензелем в верхнем углу и начала так же многословно расписываться в том, как мне-де было бы приятно посетить творческий вечер леди Хаббард, любезно приютившей блистательную миссис Скаровски.

Эллис был бы мною доволен, право слово.

Венок сонетов оказался пыточным приспособлением, которое миссис Скаровски медленно, по одной строке, вкручивала в наши уши. Некоторым – подозрительно многим, честно признаться – это пришлось по вкусу. Поэтессе аплодировали, её осыпали комплиментами. Увидев меня среди гостей, миссис Скаровски приветственно воздела руку и ослепительно улыбнулась. Я вздохнула, призвала на помощь всё своё самообладание и громко восхитилась строками «И расцветают даже мхи седые – от непокорной разуму любви». Леди Клэймор, помнится, в таких случаях советовала говорить, что «образ прозрачен и одновременно загадочен, свеж и исполнен вековой непреложной мудрости, а также взывает к внутренней духовности поэтических колебаний» – якобы эта бессмыслица неизменно выручает её в сложных случаях.