Четыре Ступени (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна. Страница 56
- Что вы здесь делаете? - тихо и спокойно, но с явственно звучащей неприязнью спросил Павел Николаевич.
- Вашу одежду караулю, - не растерялась Светлана.
- Вам спать давно пора. Идите наверх, к палаткам, - процедил он сквозь зубы.
Скажи он это спокойно, вежливо, любезно, как было в его обычае, Светлана подчинилась бы. Опустив голову, полезла бы, куда посоветовали. Но это процеживание слов сквозь зубы, производимое с очевидным трудом, с неприязнью, заставило её возмутиться. Чем же она провинилась? Пусть объяснит! Мысленно посчитала до пяти, перевела дух, так же спокойно, тихо, но твёрдо и значительно потребовала:
- Нет. Мы с вами поговорим. Здесь и сейчас. Вы не вправе так поступать с живым человеком. Оденьтесь, пожалуйста, не то замёрзнете. А потом растолкуйте мне, глупой женщине, что произошло, почему вы некрасиво со мной поступили? Учитывая наши взаимоотношения всего какой-то час назад, я имею право знать.
Он молчал, только посапывал еле слышно. Потом, решившись, сказал:
- Да, вы имеете право знать. Подождите, сейчас оденусь.
Светлана стояла рядом и терпеливо ждала, когда процесс одевания завершится. Дубов не торопился. Оттягивал неприятный момент прояснения своих поступков. Она тоже не торопилась. Ему сейчас некуда было сбегать. Глядя, как он шнурует кроссовки, предложила почти по-доброму:
- Пойдёмте наверх, в лагерь. Угли, наверное, ещё тёплые. Костёр разгорится быстро. Вы обсушитесь, согреетесь. И потом… У костра приятней разговаривать.
- Нет, - покачал головой Павел Николаевич. - Останемся здесь. Если костёр разжечь, то драгоценные ученички поползут на него, как тараканы на свежий мусор. Поговорить точно не дадут. И чёрт знает что о нас с вами себе напридумывают. Вам ведь сплетен не надо, вам ведь поговорить хочется?
Светлану покоробило. Выражения “драгоценные ученички”, “тараканы на мусор” резанули слух. Интонации были нехорошими. И сарказм по отношению к ней, к её такому естественному желанию объясниться. Не ждала ничего подобного от своего рыцаря. Новое, незамеченное раньше приоткрылось в нём. И это новое категорически ей не нравилось. Но смолчала. Мало ли какие недоразумения бывают? Она сама могла неправильно его понять, неправильно услышать, неправильно интерпретировать его слова, его интонации. Если любишь человека, на многое закрываешь глаза, от многого отворачиваешься. А ей казалось, что она любит Павла Николаевича.
Дубов нашёл удобное место, сел сам и сделал приглашающий жест ей. Они сидели, молчали. И он всё не начинал, не начинал говорить. Толчок нужен? Хорошо. Она подтолкнула его:
- Ну же, Павел Николаевич. Вы обещали объяснить мне…
Он перебил:
- Это, пожалуй, трудно объяснить. Чтобы вам стало действительно понятно, мне надо начинать от царя Гороха и многое рассказать о себе, о своей жизни. Я не уверен, что хочу о ней рассказывать.
- Время у нас с вами есть, - возразила Светлана. Сразу пожалела о своей настойчивости, пожалела его:
- Впрочем, не хотите - не надо. Но иногда нужно с кем-нибудь поделиться. Легче становится, по себе знаю.
- Возможно, вы и правы, - хмыкнул Дубов. - Только это будет очень длинный рассказ. Целая повесть. Не пожалейте потом, что принудили меня к исповеди. Сами напрашиваетесь.
- Валяйте, - лихо, как ей самой показалось, согласилась она. - Чего уж там.
Павел Николаевич повернул голову и внимательно посмотрел на неё, пытаясь в темноте разглядеть, понять, настоящая это лихость или напускная? Напрасно старался. Иногда и при ярком солнечном свете невозможно понять, правдив человек или притворяется.
*
Дубов таки начал свой рассказ. Это и впрямь была целая повесть. Светлана потом её для себя называла “Повесть о Павле”, постоянно размышляя об услышанном от Дубова в памятную ночь.
- Видите ли, Светлана Аркадьевна, - начал Павел Николаевич, - в молодости я был очень увлекающимся человеком. В каждое новое увлечение бросался, очертя голову. Как в омут. Заканчивались мои увлечения или ничем, или сердечной болью.
Светлана горько усмехнулась. Эка, удивил. Да это почти про каждого можно сказать. Уж про неё саму точно. И как легко с данной позиции объяснить его недавнее поведение. Мол, испугался, что очередное увлечение всего лишь очередной пшик. Она больше не ждала ничего хорошего от его рассказа. Она уже не хотела этого рассказа. После столь многообещающего вступления не стоит и продолжать.
Светлана схватилась за воротник дубовской штормовки, остававшейся пока на её плечах, как бы собираясь приподнять своё тело в воздух по методу барона Мюнхгаузена. Она действительно приготовилась встать. Встать и уйти подальше от Павла Николаевича, от унизительности возникшего положения. Наверное, Дубов почувствовал, потому что торопливо прибавил:
- Есть у меня друг… и ещё один друг…
Стало ясно: он изложит таки свою повесть. Раз решился, то пойдёт до конца. Вопрос, в каком виде изложит?
- Не надо, Павел Николаевич, - мягко остановила его Светлана. Она твёрдо решила, что вот сию минуту, буде, он начнёт изворачиваться, она встанет и уйдёт. Постарается навсегда забыть о Дубове. Повторила:
- Не надо. Рассказывайте правду. Или вовсе ничего не рассказывайте.
Павел Николаевич смутился. Почти тотчас согласно кивнул:
- Хорошо. Было это так. В школе имел я друга. Костю Вишневецкого.
- Вишневецкий? - Светлана не смогла скрыть удивления. Так случилось, что она в отрочества читала труды академика Грекова. Не то чтобы увлекалась историей всерьёз, просто у родителей на книжных полках нашлось несколько томиков с работами сего академика. Ей же в тот период читать было нечего. Она взяла одну книгу на пробу. К собственному удивлению одолела “Киевскую Русь” почти моментально. Схватилась за вторую книжицу. Читала, а потом перечитывала научные труды, как иные читают детективы и фантастику, взахлёб. Многое из этих книг хорошо помнилось до сих пор. Именно у Грекова попадалось ей на глаза упоминание о древнем, очень знатном и богатом русско-польском роде Вишневецких. Фамилия редкая. В реальной жизни знаменитые фамилии Светлане ни разу не встречались. Павел Николаевич правильно истолковал её удивление.
- Да, да, княжеская фамилия. Полагаю, это какая-то младшая ветвь, по-новой обрусевшая. Давно, до революции. Между прочим, в юности этот вопрос нисколько не волновал ни его друзей, ни его самого. Хотя что-то там скрывалось, несомненно. На прозвище “князь” он очень обижался. Чаще его звали вишнёвой косточкой. Да и дворянского в Косте было мало. Если вообще было. А так… Обыкновенный везунчик. Патологически везло. Абсолютно во всём. До поры, до времени. Знаете, англичане про таких говорят “родился с серебряной ложкой во рту”?
В голосе Павла Николаевича Светлане почудились отголоски давней зависти. И сей факт немного её задел. Даже на солнце есть пятна, но на её “рыцаре” их быть не должно. Она тихонько проговорила:
- Конечно, знаю. Есть и русская поговорка - “в рубашке родился”.
Павел Николаевич издал неопределённый звук. И Светлана опять остро прореагировала. Спросила, не сумев замаскировать разочарование:
- Зачем же вы с ним дружили? И какая же это дружба?
Павел Николаевич промедлил с ответом. Совсем немного.
- Вы, Светлана Аркадьевна, фильмов насмотрелись. И романов начитались. Школьная дружба редко бывает дружбой в истинном смысле, на всю жизнь. Один случай на тысячу, а то и на десять тысяч. При этом никто не знает, по каким критериям он в детстве выбирал себе друзей. Вы приглядитесь к своим ученикам повнимательней. Иногда такие варианты попадаются - в ступор впадаешь. Что касается нашей с Костей дружбы… С высоты лет и опыта могу заметить: нам было интересно друг с другом. Мы ведь были очень разными. Я - серьёзен, спокоен, иногда вообще тих. Много читал. Любил пересказывать прочитанное. Хорошо учился. На радость родителям и школе. Блистал манерами. Не без определённого снобизма, естественно. Если проще, то любил чопорность. Костя - авантюрист, двоечник. Нет, скорее, троечник. Учился кое-как. А мог учиться лучше меня. Ему легко давалось. Он, правда, предпочитал вместо уроков болтаться по городу. Так, без определённой цели. Путешествовал. Хулиганом его бы никто не назвал. Оболтус. Но мил. Высок, пластичен, почти кудряв. Синеглазый, всегда весёлый. Как он умел врать!