Четыре Ступени (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна. Страница 9

Дальнейшее походило на фильм о партизанах в тылу врага. Небо над монастырём стремительно светлело. Из-за зубчатых стен поплыли жёлтые и малиновые полосы, предвестницы восходящего солнца. Начали просыпаться птицы, пробовали голоса. Звонил и звонил колокол, наполняя округу густым дрожанием звука. Орали вороны, беспорядочно кружа вокруг шпиля звонницы. От монастырских ворот к действующему храму по одному или небольшими группками шли верующие. В основном разного возраста женщины и дети. В длинных платьях, в чёрных платках, опустив головы и непрестанно крестясь. Некоторые останавливались вдруг, и после очередного крестного знамения клали поясной поклон, потом опять крестились и неспешно шли к входу в храм.

Всё это Светлана видела, сидя в кустах сирени недалеко от монастырских ворот. Их компания ещё в рассветных сумерках, после первых ударов колокола, когда небо только начало бледнеть и начали бледнеть, гаснуть россыпи звёзд над головой, когда зарозовел восток, наломала себе на кладбище по роскошной охапке сирени. Но выйти из монастыря незамеченными оказалось непросто. Тем более, что Скворцов бился в тихой истерике, беспрестанно шёпотом причитал о разных страшных карах на свою голову, если они попадутся. Вот и пришлось им поочереди переползать где на четвереньках, а где по-пластунски в мокрой от росы траве из одной купы кустов в другую, волоча за собой свои букеты. Новые кусты встречали их обильным росяным душем. Вся компания мгновенно вымокла с головы до пят, перепачкала землёй и травой одежду. С трудом дождались начала службы. Промчались по опустевшим дорожкам, будто кто им пятки салом смазал. Гады-охранники, подложившие им свинью в виде ночёвки в монастыре, ржали в след словно застоявшиеся жеребцы, выкрикивали вдогонку обидные пожелания. Точно не у божьего места охрану несут, а у борделя. Возле станции метро “Спортивная” пришлось приплясывать с четверть часа, дожидаясь открытия метро. Приплясывали молча. Разговаривать никому не хотелось. Каждый мечтал о тёплом пустом вагоне и мягком вагонном диване. А в вагоне все в два счёта закемарили и проспали пересадку.

Светлана долго потом не могла оправдаться перед родителями. Долго чувствовала себя виноватой, вспоминая белое, как мел, лицо отца, открывшего ей дверь, и покрасневшие, воспалённые глаза матери, тут же выскочившей в прихожую. В доме в то утро нестерпимо пахло валокордином. А сирень, поставленная за неимением большой вазы в ведро, через день осыпала лепестки. Вся. И мама, грустно усмехаясь, пояснила, мол, и должна была осыпаться, потому что принесена с кладбища. С кладбища вообще ничего в дом приносить не надо.

С Натальей Светлана объяснилась тогда же. Сразу после окончания экзаменационной сессии. Малькова позвала её вместе отметить перевод на последний курс. Светлана отказалась.

- Натка! Если тебе нужна моя помощь - всегда пожалуйста, но от гулянок, от авантюр разных уволь. Здесь я тебе не компания.

- Что так? - прищурила глаза Малькова.

- Мне монастыря за глаза хватило, - честно созналась Светлана. - До сих пор родителям в глаза смотреть стыдно.

- Веточка моя корявая, - съязвила Малькова. - Ты до старости будешь за мамкину юбку, за папкины штаны держаться?

Светлана не обманулась ехидными интонациями. Она давно научилась различать настроения Мальковой. Ясно поняла, что Наталья обиделась. Попыталась растолковать подруге то, чего та не понимала, никак не хотела понять.

- Натуль, я не за мамкину юбку держусь. Я своих родителей люблю, и огорчать их не хочу. Они не заслужили.

- А я своих не люблю, да? - опасным голосом поинтересовалась Малькова.

Светлана неопределённо пожала плечами. Кто знает? Может, Натка и любит своих родителей, только очень глубоко в душе. Во всяком случае, она с ними почти ни в чём не считается и, похоже, не собирается считаться в дальнейшем.

- Ну, давай, - фыркнула Наталья. - Ходи по струночке. Уродуй свою жизнь, чтобы предкам спалось спокойней.

- Почему “уродуй”? - удивилась Светлана.

- По кочану, - огрызнулась Наталья. - Жизнь совсем не такая, какой её твои предки видят. Сами от жизни наглухо закрылись и тебя от неё в стороне держат. И не понимают, что они твой век заедают. Ах, Светочка выпила, какой кошмар! Ах, Светочка грубое слово сказала, ужас просто! Ах, Светочка ночевать домой не пришла…

Наталья кривлялась, театрально всплёскивая руками и закатывая глаза. Несмотря на то, что в уголке рта у неё торчала дымящаяся сигарета, Малькова на удивление напомнила Светлане мать. Очень точно она её пародировала. Пародия была злой, жестокой. Светлана обиделась на подругу. Хоть мама и недолюбливала Натку, давно разобравшись в мальковской натуре, тем не менее этого не показывала. Всегда по-доброму принимала. И ночевать оставит, и покормит, и взаймы даст из бедненького вобщем-то семейного бюджета. Не заслужила мама такой пародии. Потому Светлана сказала, поджав губы в ниточку:

- Ты не права, Наташ! И зачем ты обижаешь мою маму? Она ничего плохого тебе не сделала. Обижай лучше свою.

- А почему это твою мать трогать нельзя, а мою можно? - окрысилась Наталья уже по-настоящему. - Моя меня, по крайней мере, понимает. Считается с тем, что у дочери своя жизнь, не лезет учить!

- К тебе полезешь - три дня не проживёшь!

- То-то ты вся такая мёртвая-мёртвая! Труп ходячий. И учишь меня, и учишь. И лечишь. Залечила совсем, - выкрикнула Малькова.

Девчонки разошлись не на шутку. Давно исподволь, как фурункул, назревавшее теперь прорвалось, брызнуло обоюдной обидой.

- Ну, так не общалась бы со мной, если тебе противно!

- И не буду! Не буду больше! На фига ты мне сдалась, мышь белая!

Они стояли посреди улицы, красные, злые, не замечая, как студенты и другой прохожий люд обтекает их, точно вода два больших валуна. Не замечали неодобрительных косых взглядов. Не замечали чудесного летнего дня, солнечного, тёплого, но не жаркого. Ничего сейчас не было важнее разрушающейся на глазах дружбы.

- А правда, на фига?! - с вызовом спросила Светлана. Она уже давно размышляла на эту тему и всё никак не могла найти верный ответ.

- Да тебя, дуру отсталую, жалко! - презрительно бросила Наталья. - Кому в этой жизни ты нужна, кроме своих предков?

И попала-таки по самому больному месту подруги. Она собиралась ещё что-то добавить, но замолчала, увидев, как побледнело, помертвело разом у Светланы лицо.

- Что же ты замолчала? - тихим, безжизненным голосом спросила Светлана. - Я тебя внимательно слушаю.

И Наталья, не остыв ещё до конца, но уже более мирно промолвила:

- Знаешь, в чём твоя беда, Светка? Ты кроме родителей никого больше не любишь. Ты не отзывчивая, вот.

- Не правда, - чисто механически защитилась Светлана. - Я тебя люблю. И я отзывчивая. Всем, кому помощь нужна, помогаю.

- Хорошо, меня, наверное, ты и впрямь любишь, - согласилась Малькова. - Больше никого. Тебе никто не интересен, никто не нужен. И помощь твоя… Она ведь от вежливости, от воспитания, от ума, не от сердца, не от души. Ты всё переживала, что никому не интересна?! Так ведь и тебе никто не интересен. И тебе никто не нужен. Сначала ты - миру, а уж потом мир - тебе.

Две крупные слезы медленно покатились у Светланы по щекам. Она повернулась и неторопливо пошла прочь от подруги. Не к метро пошла. Сама не знала, куда. Наверное, на поиски уголка, где в одиночестве можно выплакать горе и обиду.

Далеко уйти не удалось. Наталья догнала, обняла за плечи, заглянула в лицо.

- Какая же ты дура, Ветка моя корявая! Ну? Чего нюни распустила, неженка?! Я же тебе добра хочу. И правду в глаза говорю, не за спиной. Кто тебе ещё, кроме меня, правду в глаза скажет? Тут не плакать нужно, а себя переделывать. Ты уж прости, но твоих предков пороть надо. Сами любить умеют, а тебя любить не научили.

Девчонки помирились, конечно. Только что-то стало не так в их отношениях, что-то треснуло. Неизвестно, понимала ли это Малькова. Светлана трещину чувствовала отчётливо. Маялась душой. А признавать в душе правду Натки не хотела. Находила себе то одно, то другое оправдание. Сопротивлялась. Наталья её не трогала больше. Дала время прийти в себя после ссоры. Легко и весело распрощалась на лето.