Противостояние. Книга первая (СИ) - "Сан Тери". Страница 27

Мне стало смешно. Просто невероятно смешно от этого предположения. Абсурд происходящего свербящим звоном отдавался в пустой голове. Барабан, заполненный алым маревом боли, сквозь которое я с трудом различал действительность.

- Что, инквизитор, девки не дают, на ведьмаче перешёл? Наверное, рожа кривая? Ты сними маску, заценю. Говорят, если ведьмаче в рыло плюнет, красоты добавится, а некоторым - ума, но тебе не грозит.

Я словно со стороны видел происходящее. Собственное превращённое в опухший кровоподтёк лицо, искаженное гримасой дебильного смеха. На фоне этой искалеченной кровавой маски выделялись яркие, лихорадочно блестящие нечеловеческие глаза - тёмно-фиолетовые, с остановившимися зрачками. Словно в глазницы щедро залили густой, тягучей краски, и она переливалась внутри маслянистой плотной массой, полной окровавленных комочков лопнувших сосудов.

Я смеялся, а по щекам моим текла кровь.

Монстр плакал кровавыми слезами. Я бы сам в такое не поверил. Жаль, нет летописца, чтобы расписать эту картину для потомков, а то у инквизиции байки недостоверные. А тут - такое живое свидетельство.

Я умирал. Понимал это достаточно чётко. Жизнь уходила с каждым чужим толчком, и всё, что мне осталось, - продолжить смеяться. Канто был прав, боль можно победить. Я не чувствовал боли, не побеждал её, но она притупилась и почти исчезла, словно всё происходило не с моим телом - с чужим, непослушным и тяжёлым куском плоти, висящим на вывернутых руках.

- Что, так и будешь драть молчком? Поцеловал бы хоть, что ли, а то засну от скуки. Любовник ты хреновый. Ты бы на брёвнах потренировался, а потом к людям лез. Думаешь, на дыбу подвесил - голосить заставишь? Пиписька не доросла.

Я прицельно сплюнул, и попал.

Собственное тело казалось мне не принадлежащим, действующим по какой–то своей заданной программе, и я не мог это остановить. Просто события превратились в тягучий кисель замедленного времени.

Мой палач, яростно избивающий груду человеческого мяса раскаленной кочергой, глухие удары. Он желал заткнуть меня, заставить смолкнуть издевательский смех, заменить его криками боли. Как в дурном сне. Я продолжал хохотать, предлагая бить сильнее, передохнуть и снова бить, а то устал, наверное, кочергой махать.

Он казался маленькой беспомощной марионеткой, куклой на ниточках невидимого кукловода. Раз за разом поднималась и опускалась рука, что–то лопалось внутри, тихо трещало... бесконечный, тупой звук. Я провоцировал смехом, а потом смех надорвался, превратившись в безумный, надсадный вой, раздирающий лёгкие. Подонок, окончательно слетев с катушек, принялся пропихивать кочергу в моё тело, обещая, что это меня удовлетворит.

Не помню дальнейшего. Не помню боли. Не помню ничего. Накрыло чернотой. Тело и сознание сжал огромный ватный кулак и затряс, выгибая во все стороны. Я ощущал себя внутри этого душного, плотного кокона, заставляющего тело корчиться и биться в судорогах, а внутри что-то рвалось, последние ниточки.

Я висел над огромной крепостью Илларии, видел разгуливающих по периметру площадки стражей, переговаривающихся между собой. Уперев алебарды в плечо, они дышали на руки, пытаясь согреться, и бранили мерзкую погодку.

Отсюда, с высоты небес, крики заключённых были не слышны. Стены у камер толстые, покрытые мхом, стражи и не знали о том, что творится в подземельях. Не спускались на тот уровень. Их задача - охранять. А что они охраняли - дело десятое.

Это то, что я знал мгновенно, прочитал в один миг, но меня это больше не интересовало. А что меня интересовало? Я забыл и потерялся, не совсем понимая происходящее. Кто я? Что я?

Над головой висели низкие тяжёлые тучи, набрякшие серой неприветливой влагой, а ветер рвал седые космы облаков, выжимая из них мелкий, моросистый дождь. Стражник выругался, натягивая шлем совершенно оледеневшими руками, и тоскливо сплюнул вниз через зубчатую стену. Плевок улетел, разбившись ветром о валуны, за которыми накатывающими волнами кипело ртутное море.

Я видел блеклую серо–зелёную степь, полную колючей травы. Посередине тянулась выложенная булыжником дорога, по ней ползли неповоротливые телеги, гружённые бочками и припасами.

Здесь, у морского побережья, природа воспринималась скудной и унылой, но местные переговаривались, что в проклятых местах никакая живность не растёт и селиться не хочет. Дело, конечно, было в почве: сплошной камень и суглинок, откуда здесь чему взяться?

Я кружил над замком, превратившись в чайку, присоединившись к бесчисленному множеству других птиц, нарезающих круги в поисках поживы. Смотрел на пенящееся внизу море - ледяное и стылое, живое, дышащее волнами. От воды исходил протяжный глухой рокот, похожий на пение, и свечение, неразличимое обычному глазу. Я пролетел по всему замку - с верхнего яруса до самых нижних - и спустился во двор, рассматривая подъёмный механизм тяжёлых ворот, который крутили, чертыхаясь, два парня в рясах послушников, пропуская на подъёмный мост кавалькаду всадников.

- Именем короля! – закричал гонец, размахивая бумагой. – Именем короля!

Это заставило меня вспомнить, что я забыл нечто важное... И в тот же миг я очнулся в собственном теле, которого не ощущал, - точнее, воспринимал куском безжизненной плоти - неповоротливой, неподъемной, бездвижной. А больше ничего не ощущал: ни боли, ни эмоций. Слабое понимание: влажно, холодно. Невыносимо холодно, и по ногам течёт теплая кровь, но не может согреть. Жизнь утекает.

Мой палач сломался первым, я хорошо уловил эти эмоции. Себя больше не мог ощущать, а вот происходящее вокруг улавливал чётко, кристально ясно. Он сломался, понимание содеянного привело в ужас. Осознал, что натворил, утратив человечность и превратившись в зверя, но не мог поверить, что это сделал он. Инквизитор всхлипнул, затрясся, уронил кочергу на пол, напоминая перепуганного нашкодившего ребёнка, и выбежал прочь из камеры, согнувшись в поясе, начиная блевать на выходе.

"А я так и не увидел его лица" – единственная мысль гаснущего сознания. А ещё впервые подумал, что палач мой, оказывается, совсем зелёный и неопытный. Нельзя показывать жертве свою слабость. Обидно. Как обидно, проклятые боги. Он проиграл, а сдохну - я.

Мой побег до сих пор кажется мне чудом. Это и было чудом, словно провидение сжалилось и рассудило, что эта история не должна закончиться настолько бездарно.

В четырнадцать лет рано умирать. А может, проклятые боги услышали и приняли мою клятву, решив, что, пока я не исполню её, душа моя задержится в теле.

В тот день, снимая тело с дыбы, выродок перенервничал: руки дрожали, и он забыл закрепить цепи как следует. Неудивительно- после того, что он сотворил. На его месте я бы тоже боялся и трясся: остался ли пленник в живых? Один из палачей в маске орал, срываясь на визг, что, если он меня убил, отвечать за последствия будет сам. Убивать пленника никто ему не дозволял, а он в этот раз перешёл все границы.