Во мраке сверкающих звезд - Михайлова Евгения. Страница 4
Светлана положила зеркало, опять деревянной поверхностью вверх, добрела до кровати, задыхаясь, стараясь не дышать глубоко – так болела грудь. Все. Наконец она лежит, и мысли тонут в тяжелом, вязком сне. Все в тысячный или миллионный раз повторится, потом перейдет в полный провал, который хорош уже потому, что это остановит бесконечное решение одной и той же задачи: как все это прекратить? Как умереть бессильному, беспомощному человеку, которого зачем-то продолжает истязать жизнь? Если это так называется.
Она почти уснула, когда рядом на тумбочке зазвонил телефон. Она не шевельнулась. Она никогда не отвечает. Ей сюда может звонить только он. Ей это безразлично. Прошло то время, когда она горела и дрожала от высокой температуры и боли. Когда смотрела на принесенные им шприцы, ампулы, бутылочки с препаратами и думала, что сможет что-то вонзить ему в висок или сердце и убить не столько силой удара, сколько силой ненависти. Сейчас ей все равно. Пусть он остается на той земле, на которой не будет ее. Засыпая, она вдруг вспомнила стихи, которые кто-то ей прочитал. Очень давно. До всего.
Это стихи Гумилева. Тогда это очень подходило Свете. Она была красивой. Кто это ей читал? Она забыла. Все настолько перепуталось, что ей кажется, будто это он, ее убийца, это читал… Она спит.
Глава 4
Серая «Тойота» проехала по безлюдной деревенской улице, потом протряслась по колдобинам большого холма – так утрамбовалась под колесами весенняя грязь, только теперь колдобины покрыты зеленой травой и листьями подорожника. За холмом – чахлые деревья и уже не дорога, а неровные тропинки, бурьян, несколько полуразвалившихся заброшенных домов, потом – новый высокий бетонный забор, обитый жестью. Он вышел из машины, открыл своим ключом очень серьезный замок на воротах, вернулся, загнал машину во двор, закрыл ворота изнутри. Не на задвижку, которая была, а опять на замок. К совсем новому, почти игрушечному щитовому домику он шел медленно, как будто к его большим, тяжелым ногам подвесили гири, а небольшие пакеты в крупных руках оттянули массивные плечи. И лицо у него было крупное и неподвижное, как высеченное из камня. В школе девчонки дразнили его «кирпичом». Потом он понял, что нравится женщинам. Невыразительность его лица казалась им мужественностью и силой. У порога дома он поставил на ступеньку пакеты, достал ключ от входной двери. Перед тем как открыть, он всегда медлил. Его лицо, как всегда, ничего не выражало, а сердце начинало колотиться так, что казалось, он слышит этот стук. То был панический страх. Он начинался у этого порога уже столько дней. Он боялся, что войдет, а ее там нет – как-то выбралась. Он боялся, что войдет, а она мертвая. Он просто ее боялся.
Он достал носовой платок и вытер взмокший лоб. Невозможно поверить, что он попал в такой переплет. Он, Андрей Панин, который самому себе казался абсолютно простым, прямолинейным, может, даже туповатым. Андрей, который собирался прожить прямую, понятную жизнь. Когда он понял, что она у него не получилась? Давно. Задолго до этой беды, из которой, похоже, ему уже не выкарабкаться. Он не знает как…
Андрей открыл дверь, тихо вошел, оставил пакеты в крошечном холле. Открыл дверь единственной комнаты, вошел и посмотрел на кровать. Она лежала лицом вниз, руки обнимали подушку. Он никогда не видел таких тонких, истощенных рук. Эта болезнь, это его преступление – что с этим делать?.. Толстые, короткие косички темного золота были нарядными, как у куклы. Она только здесь стала заплетать волосы в косы. А раньше, до всего, ходила по улицам, сверкая яркой пушистой головой, поражая цветом огромных глаз, каких не было больше ни у кого, легко улыбаясь при встрече, такая безмятежная, недостижимая… Он даже не смел ее тогда желать. Она была моложе его сына, он любовался ею много лет, смотрел, как она взрослеет. Цепенел, чувствуя себя грузным и старым исполином. Света так и осталась миниатюрной к своим девятнадцати…
Как? Она же не может лежать лицом вниз! Ей так больно! Она не шевелится уже минут десять! Это случилось!
Андрей бросился к кровати, легко перевернул ее на спину. Ох… Она открыла глаза. Посмотрела, как всегда, мрачно, но уже без ненависти и вопроса. Она теперь все для себя решает сама. Что-то решает…
– Ты спала лицом в подушку. Тебе уже не больно?
– Ничего.
– Но нужно все продолжать. Уколы, мази.
– Продолжай.
– Только сначала посмотри. Я принес творог, сметану, землянику, малину – все деревенское. Молоко…
– Не буду.
– Мне придется накормить тебя силой.
– Вот это не получится. Это тяжелее, чем то, что ты со мной сделал.
– Так. Можешь не начинать. Ты умрешь, если не будешь есть, понимаешь? Истощение на какой-то стадии необратимо.
– Неужели? Я давно уже на этой стадии. И все никак…
– Ты мне мстишь? Вот так? Хочешь умереть? Отомсти иначе. Рядом с тобой телефон. Позвони, пусть меня возьмут. А тебя отвезут в больницу. Мне будет легче в тюрьме. Или не легче. Но ты меня больше никогда не увидишь, а тебя вылечат. Я совершил тогда глупость. Не хочу объяснять, ты же мне не поверишь. Так больше невозможно! Что будет, если я, например, попаду в ДТП? Я отказываюсь от экспедиций. Меня выгонят с работы. Никто ведь тебя здесь не найдет, сама ты никуда не доедешь. Разреши мне все рассказать твоим родителям хотя бы! Их пожалей!
– Если ты это сделаешь, я убью себя тут же.
– Почему?
– Такой меня не увидит никто, я же говорила. А другой я уже не стану.
Андрей сел на краешек кровати, сжал голову руками. Глухо сказал:
– Допустим, я подонок. Но ты – маленькая, жестокая дрянь. Тебе никого не жалко, даже родителей.
– Вот ты и пожалей их, раз ты такой добрый. Меня нет – и все.
Он молча встал, пошел в ванную, долго мыл руки, потом принес пакет с лекарствами, разложил на тумбочке. Он уже работал над ее лицом, как опытный медбрат. Столько материала перелопатил в Интернете, со столькими врачами заходил проконсультироваться якобы по поводу родственницы в другом городе. Выбирал из выписанных лекарств то, что подходит, научился делать уколы. Сначала, когда челюсть была явно сломана, сам придумывал способы ее фиксировать. Раны, к счастью, были только на мягких тканях, отеки на скулах и под глазами. Пока лицо является сплошной гематомой, увидеть изменения после лечения, разумеется, трудно. Ему уже по ночам снятся приключения коллагена: отложение, синтез, деградация… Конечно, хирург бы сказал, что нужна трансплантация. Но она не поедет к хирургу, и он ее туда не повезет. Это невозможно в их ситуации. А обычный врач-«многостаночник», который ездил с ними на съемки много лет и какие только травмы не лечил актерам в походных условиях, сказал, когда он поведал об одной «родственнице», которую избили:
– Девятнадцать лет? Кости в основном целы? Послушай меня, потому что я зарабатываю меньше, чем пластические хирурги. Никаких заплаток! Это всю ее жизнь будут проблемные места. С возрастом начнут выделяться по цвету. Отторжения бывают очень часто. И вообще, люди сильно преувеличивают опасность повреждений на лице, особенно женщины. Нужно просто исключать инфекции и тормозить стягивание. И кожа возродится, как новая. А может, и нет… – завершил он, как всегда, загадочно.
Что-то получилось: она же спала на лице без боли. Если бы она еще ела… Собственно, ее голодовка назло ему и тормозила это пресловутое стягивание. Просто без еды не живут! Он уже дошел до полной маниакальности. Отмечал уровень молока в кувшине. Пересчитывал количество ягод на тарелке. Да, она делает в день пару глотков, не больше. Съедает пару ягод. Состояние настолько критическое, что она может его не пугать суицидом. Она и так уходит. И не из-за того, что случилось, а от голода.