Терпеливый снайпер - Перес-Реверте Артуро. Страница 16

– Потому что, – подхватила Да, – не имеет значения, мужчина или женщина пишет на стенах. Мы терпеть не можем тех, кто привносит в искусство идею гендера. Вот как-то раз к нам пришла одна хитро… мудрая дамочка…

– Социолог.

– Вот именно. Дамочка-социолог, которая готовила какое-то исследование о женщинах-райтерах. И мы ей сказали, чтобы шла подальше, обратилась к лизуньям и сосалкам… Граффити тем и хорошо, что это одно из редких-редких явлений, где ты можешь не знать, стоя писает художник или сидя.

– Или на корточках, если сесть не на что, – вставила Нет.

Обе рассмеялись одновременно и совершенно в такт друг другу – раскачиваясь с удивительно синхронной согласованностью всех движений, как будто в ритме какого-то рэпа, слышного им одним. Мы работаем сейчас, пояснили они вслед за тем, над ультрафиолетовыми граффити. Эта новая и дерзкая затея развлекала их неимоверно – росписи будут видны только тем, кто вооружится соответствующими оптическими инструментами. И получится Лиссабон тайный, Лиссабон, недоступный непосвященным.

– Идею подал Снайпер, – сказала Да. – И нам она показалась гениальной.

То, за чем я пришла, мне поднесли на блюдечке.

– Это когда была акция у Фонда Сарамаго?

Обе уставились на меня не моргая и не произнося ни слова. Было похоже на покер.

– Вы же его знаете, – блефуя, спросила я. – Правда ведь?

Они выжидали никак не меньше пяти секунд, а потом кивнули почти одновременно, так и не разомкнув губ и явно ожидая следующий вопрос.

– Как вы познакомились?

Нет взглянула на сестру, а та не сводила глаз с меня. В сотне шагов за нашей спиной загрохотал проходящий состав.

– Семь лет назад, – сказала Да. – Он тогда впервые попал в Лиссабон, и что-то у него не сложилось с теми, кто должен был его тут привечать… Ну, ему дали наш телефон и сказали, что лучше нас никто не умеет отыскивать в городе нужные стены. И мы пошли вместе.

– Это был блеск…

– Не то слово. Мы отвели его в чудное место в Санта-Аполонии. Мы-то просто собирались посмотреть, а он явился при полной амуниции. Веселье было в самом разгаре, когда она вот предупредила, что идут охранники, и мы рванули оттуда со всех ног.

– Но это еще не все, – сказала Нет.

– Да какое там «все»! Роспись осталась неоконченной, и потому Снайпер уперся и заявил, что обязательно вернется на следующую ночь и допишет. Врубаешься, о чем я?

– Врубаюсь, – ответила я.

Она окинула меня быстрым оценивающим взглядом, как бы прикидывая, в самом ли деле внятен мне смысл ее рассказа. И, кажется, осенила меня благодатью сомнения:

– Стальные яйца нужны, чтобы вернуться и докончить дело там, где тебя могут ждать.

– Вы были с ним?

– Да прямо! Разбежались! Ты что – больная, что ли? Слишком стремно. Но когда на следующий день пошли посмотреть, граффити было готово – поезд въезжает в тоннель, а там не тоннель, а разинутая пасть этого его скелета… Отличная работа, говорю тебе! Очень агрессивная и очень сильная. А под ней – его тэг: оптический прицел.

– А когда он расписывал Каза-душ-Бикуш, вы тоже с ним не ходили?

Обе смотрели на меня бесстрастно и молчали. Но я разбираюсь в типах молчания. И ответ был: «Может, и ходили». А скорей даже: «Да, ходили».

– Я спрашиваю, где он сейчас. В Португалии?

Обе синхронно пожали плечами, но между губ у Да высунулся и спрятался кончик языка.

– Многие спрашивают, – сказала она глумливо. – И не все – чтобы сфотографировать его работы.

– А вы что отвечаете?

– А мы отвечаем: не-а, не знаем. Понятия не имеем.

И это, без сомнения, так, подумала я. Не станет Снайпер долго общаться со столь известными персонами. На такой риск он не пойдет.

– И как его настоящее имя – тоже не знаете?

– Не знаем, – отрезала Да. – А кого это знобит?

Сестра поддержала ее:

– Снайпер и Снайпер… Никакое другое имя смысла не имеет.

– Вам не приходилось бывать в Испании?.. С ним?

Они медленно кивнули. Потом Да заметила, что Мадрид – стремный город. Полно полицейских на каждом шагу… Меры безопасности такие, что взвоешь… Тяжкое место для работы.

– Делали, помню, роспись в Чамартине – вот это была, я тебе скажу, работка: три стены сверху донизу за сорок восемь часов. Спали в каком-то сарайчике поблизости, в груде картонных ящиков, чтобы не заметили. – Тут она взглянула на сестру. – Нет напоролась на гвоздь, когда мы в темноте неслись к поезду, – и мы этот поезд расписали вслепую, притом что из нее хлестало, как из чушки зарезанной.

– Смотри, – сказала мне та.

Распахнула курточку, задрала поддетый под нее джемпер. На левом боку чуть повыше бедра я увидела длинный лиловатый рубец. Бедро, кстати, было красивое.

– В больницу боязно было обращаться: полиция могла нас опознать, – добавила она, застегиваясь. – Так что Да пришлось позвонить Снайперу, и он все взял на себя… Повел себя как киногерой. Он тогда еще жил там. Это было до того, как Даниэль сыграл с крыши.

За спиной у нас опять протарахтел поезд. Время от времени с автострады доносился автомобильный гудок. А перед нами безмолвно плыли подсвеченные закатным солнцем корабли.

– Многие, – продолжала она, – понятия не имеют, что это такое – удирать, когда за тобой гонятся, прятаться по восемь часов, промерзать до костей или вымокать до нитки, когда ливень такой, словно сам Христос плюется с небес, а тебя ищет орава сторожей и охранников… Что такое – рвануть за две тысячи километров, чтобы разделать вагон метро, о котором упомянул твой приятель. Приехать в город и двое суток провести без еды, без денег, ночуя под мостом или где придется. И все для того, чтобы написать, что хочешь. Кто никогда такого не пробовал и не хотел заморачиваться, кто не корячился по полной – тот не настоящий райтер, а так… Той [33]. Любитель.

Она замолчала на миг и, отдернув рукав армейского бушлата, взглянула на часы, блестевшие на правом запястье. Потом переглянулась с сестрой.

– Снайпер, когда был здесь, сказал нам кое-что хорошее. Наконец-то вы поняли, сказал, что городской пейзаж – вещь необходимая. Что без него ты – никто. Что твоя композиция вписывается в другую, более масштабную – дома, машины, светофоры. И злодолбучий город – это дополнение к тебе, поняла? Город – часть того, что ты делаешь.

– Это то, что ты делаешь, – уточнила Нет.

– Но ведь картинные галереи… – начала я.

– Да нам плевать сто раз, как там считают эти гниды-галеристы, эти вороны на дубу и купленные ими арт-критики – в них социального чувства столько же, сколько в непрожаренном бифштексе.

– Как станковисты мы были бы самыми обыкновенными посредственностями, – беспечно заявила Нет. – Дерьмом собачьим… Но как райтеры мы – гениальны!

Обе опять одновременно рассмеялись. Удивительно, подумала я, как этот смех делает их неотличимыми друг от друга. Они раздваиваются как в зеркале.

– Галереи нами интересуются, а это дает деньги, – сказала Да. – Но мы отказываемся считать себя художниками. И тут мы совпадаем со Снайпером: только на улице убеждаешься в реальности.

– Сомнения – как бомбы, – напомнила Нет.

– Так он говорит. Обрушивать на город свои сомнения все равно что бомбить. Граффити нуждаются в поле битвы, а у нас, у райтеров, оно всегда под рукой. Искусство – дело мертвое, покуда райтер жив. Время от времени необходима бомбежка.

– Представляю, – сказала я.

Да снова поглядела на меня недоверчиво. Я поняла, что она силится вообразить, как я буду выглядеть с аэрозолем в руке.

– Если никогда не расписывала стены, то едва ли. Это как месячные, понимаешь? Нечто неизбежное и напоминающее тебе о твоей сути. То, что не допускает расслабухи и беспечности. И дрыхнуть не дает.

Она опять посмотрела сперва на часы, а потом на сестру. Я заметила, что потом обе как по команде устремили глаза вверх по течению Тежу, к мосту 25 Апреля. Последние солнечные лучи еще играли на его металлических конструкциях, на верхушках мачт и надстроек медленно проходящих судов.