Дикое поле - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 47

– К сожалению, всех не удается выловить никогда, – вернулся на свое место бей. – Скоро негодяев станет еще больше. Отсюда до Ельца четыре конных перехода. Если туда отправился гонец, и если они снарядят рать за два дня, она вот-вот должна подойти. Ты хочешь дать ей сражение?

– Сражение? – приподнял брови Менги-нукер. – Много чести! Зачем, если лет через пять все эти бояре и князья сами станут проситься к нам в рабство?

– Почти все ушедшие по здешним волостям отряды вернулись, – мягко намекнул Девлет-Гирей. – Больше здесь брать нечего.

– Да-да, – кивнул русский, думы которого опять перекинулись на что-то еще. – Нужно сворачивать лагерь и завтра с утра уходить. Мы добились всего, чего хотели.

Наблюдать то, как татарская орда уходит назад, в успевшую подсохнуть и зазеленеть степь, оказалось для обитателей усадьбы куда более тягостной мукой, нежели отбивать атаки на свои стены. Под стенами, на расстоянии полета стрелы, тащились телеги, нагруженные подушками и одеялами, что еще помнили тепло прежних хозяев, полотенцами, вышитыми кем-то с любовью и старанием, чеканными подносами и резными шкатулками.

Но еще ужаснее были вереницы невольников. Еще недавно свободных людей – крепостных, ремесленников, коробейников, – а ныне рабов чужой прихоти и корысти. Они тянулись за повозками, привязанные за шеи или за руки, ссутулив плечи и глядя в землю перед собой.

Смерды и их жены, подворники, боярин с боярыней толпились на стенах, наблюдая это зрелище – и ничего не могли сделать! Потому, что охраняли награбленное степняки с такой же яростью и отвагой, с какой дворовый пес стережет свою миску. Они двигались вдоль обоза отрядами по полторы-две сотни всадников и зорко смотрели по сторонам. Защитники усадьбы сознавали свое бессилие, их сердце обливалось кровью – но они смотрели и смотрели, не отрывая глаз.

Время от времени от отрядов отделялись лихие воины, описывали круги, крича:

– Сдавайтесь, русские! Нет больше вашей Московии! Вся за обозами бежит! Сдавайтесь, вы последние остались! Сдавайтесь, все равно помощи не будет!

Потом всадники уносились, появлялись новые отряды.

Штурмовать усадьбу никто более не собирался. Да и какой безумец полезет под стрелы и картечь, если здесь, рядом, уже трясется полная арба всякого добра? А вдруг погибнешь? Не-ет, теперь каждый ногаец тщательно берег свою жизнь и держался от стены заметно дальше, нежели способна долететь меткая арбалетная стрела.

Татары шли почти полных два дня, а потом наступила тишина.

Пока не очень веря, что самый ужас остался позади, люди провели за крепкими стенами еще две ночи и день, и только после этого отправились смотреть – во что же превратились их дома после набега.

Варлам тоже поднялся в седло, забрав с собой Бажена и Касьяна, и умчался узнавать, как устояли братья. Вернулся через четыре дня, привезя самые дурные вести. Оказывается, в соседнем поместье, послать в которое вестника Юля не догадалась, а на поднятую у соседей тревогу внимания никто не обратил, татары выгнали из деревень едва не половину народа, усадьбу взяли штурмом, а всех находящихся в ней – перебили. Вместе со всеми погиб и один из младших варламовых братьев Сергей.

У Анастасия усадьбу тоже взяли – но сам он с дворней укрылся в доме, отбивался до вечера, а потом выбрался через окно и прорвался через начавших праздник нехристей, потеряв всего одного человека. Григорий, каким-то нутром почуявший у соседей неладное, успел собрать в усадьбу большую часть смердов, и они отбились. Отвечали стрелами на стрелы, перебив у начавших было атаку татар два десятка коней – они так и остались валяться вокруг частокола. Ворогов, что пытались таранить ворота, забросали копьями, сулицами да стрелами. И татары ушли.

Бог охранил младшенького, Николая: его усадьбу каким-то чудом вовсе не нашли.

К полудню следующего дня к воротам варламовской усадьбы подошли четверо смердов, громко постучались в открытые ворота, вошли во двор и опять же громко спросили:

– Где барин наш, Варлам Евдокимович?

– Стряслось что-то у мужиков, коли делегацией пришли, – сообразил как раз обедавший Батов, отставил миску, схватил свою шапку – да не обычную, подбитую соболем. На плечи накинул ярко-синий бобровый налатник. Расправив плечи, вышел на крыльцо. Юля, так же почуявшая неладное, прихватила из угла кухни топор.

– Здравствуй, свет наш, Варлам Евдокимович, – дружно поклонились смерды, скинув шапки.

– И вам здоровия, православные, – приложил руку к груди и слегка поклонился в ответ Батов.

– Собрались мы тут с мужиками, – начал самый высокий из них, черные волосы на голове которого изрядно разбавляла проседь. – Обсудили миром беду недавнюю. И порешили: все серебро, коней и скот, что давал ты за работу на усадьбе твоей по зиме, назад тебе возвернуть. От поблажек, тобой обещанных, отказаться. Потому, как делом своим ты животы наши, и детей наших от смерти лютой и неволи уберег.

– Благодарю вас, православные, за почет и уважение, – перекрестился боярин, приложил руку к груди и поклонился снова. На этот раз по-настоящему, в пояс. Юля еле заметно отодвинулась и кинула топор за спину, в дом. – Отданное назад приму. В Оскол отправлю, прикажу на порох и жребий поменять. А коли воевода даст, то и пищалей куплю. Пушку попрошу, но даст ли, не знаю. А еще мыслю, навес потребно дощатый над стеной сделать, от стрел.

– С навесом подмогнем, боярин, – ответил за всех тот, что с проседью. – Как отсеемся, сами и придем.

– Что сеять-то станете? – вздохнул Варлам. – Время-то упущено.

– Гречиху посеем, – подал голос стоявший позади всех мужик. – Она не в пример быстрее зреет.

– А семена есть?

– Есть, есть барин, – закивали сразу все, широко крестясь. – Боярыня Юлия упредила, так все успели в тайник схоронить. Не нашел татар, не смог.

– Репу еще я поле засеял. – Мужик с проседью окончательно расслабился и нахлобучил шапку обратно на голову. – Ее с середины лета ужо дергать можно. И парить, и варить, и печь, и квас варить, и вино ставить. И самому поесть, и лошадку побаловать. Капусты угол засеял, моркови. Не пропадем, боярин. Зря татарин старается.