Херувим (Том 2) - Дашкова Полина Викторовна. Страница 21

Ожидание затянулось. Наружка замерзла и разозлилась. А Володю продолжали бить. Чувствуя, что теряет сознание, он крикнул еще раз, отчаянно, из последних сил.

Сначала этот крик показался ребятам из наружки чем-то вроде галлюцинации, воя ветра или взвизга сумасшедшего ночного кота. Потом кто-то из них сообразил, что крик раздался из того самого дома, куда вошла компания. И на всякий случай они решили этот дом потихоньку проверить. Просто так, потому что надоело мерзнуть и не хотелось сдаваться. Уже в подъезде услышали характерные звуки и поняли, что наверху кого-то дубасят. Бесшумно поднявшись на второй этаж и заглянув в бывшую коммунальную кухню, не сразу догадались, что бьют их однокашника, что на загаженном полу корчится их вожделенный "объект" Володя Герасимов. Во-первых, было темно, во-вторых, такого поворота событий они совершенно не ожидали. Но не растерялись.

Минут через двадцать шестеро валялись на полу, мордами вниз, пристегнутые друг к другу тремя парами наручников. Это оказались подростки из ремесленного училища, которое находилось на соседней улице. Они были пьяны и плохо соображали, что происходит. В дом они зашли потому, что приходили туда постоянно. Пили, закусывали, общались, иногда притаскивали девиц. Этой ночью зашли за бутылкой "Столичной" водки, в которой, по их расчетам, еще что-то осталось после позавчерашней гульбы. Бить Володю стали потому, что решили, будто человек пришел за их бутылкой, а в общем просто так, потому что было холодно и скверно на душе.

Еще через двадцать минут приехали "скорая" и черный "воронок" с решеткой на окошке. Оказавшись в фургоне "скорой", Володя пришел в себя, понял, что теперь уж его не убьют, и страх смерти сменился оглушительной болью. Болело все, каждая косточка, каждая мышца, и оказалось, что наука терпения, преподанная бывшим следователем Чижиком, не стоит ни гроша. Володя даже не вспомнил, как его учили радоваться боли. Он ее ненавидел и больше всего на свете хотел, чтобы она прошла. Однако он терпел и не орал, не стонал - просто потому, что было стыдно. Потом, в больнице, к нему заглянул врач, который оказывал первую помощь в фургоне, и сказал, что он молодец, вел себя как настоящий мужик, и если сумел вытерпеть ту боль, то теперь ему никакая не страшна.

Через сорок с лишним лет, лежа в гостевой спальне на своей греческой вилле, генерал Владимир Марленович Герасимов попытался сравнить ту боль, которую никогда не забывал, и эту, нынешнюю. Та боль была прекрасна, она вела его из смерти в жизнь, а эта совсем наоборот.

Тогда важно было терпеть, а теперь все равно.

Наталья Марковна разбудила Николая, он аккуратно взломал дверь. Генерал попросила лекарство, сумел объяснить, где спрятана баночка, сжевал четыре капсулы, глотнул воды. У него хватило сил уговорить жену не вызывать "скорую", подождать до утра. После капсул он принял еще две таблетки сильного снотворного и уснул.

Наталья Марковна спустилась вниз, в библиотеку, взяла с полки том медицинской энциклопедии, долго его листала трясущимися руками и наконец отыскала латинское название лекарства, которое принял Володя и о котором она ничего не знала. Прочитав, что это сильнодействующий обезболивающий препарат, применяющийся при онкологических заболеваниях, она не заплакала. Она просто просидела до утра в библиотеке в кресле-качалке с тяжелым томом на коленях. Глаза ее были сухи и широко открыты. К рассвету она провалилась в короткий обморочный сон, а проснувшись, позвонила знакомому греку, который отлично говорил по-русски, и попросила привезти к ним в дом самого лучшего онколога, какой есть на этом маленьком острове, как можно скорее, и за любые деньги.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Стальные ворота с тихим скрежетом закрылись. Проселочная дорога шла сквозь рощу. Розовое рассветное солнце мелькало за березовыми стволами. Тело казалось легким, вялым и немного чужим после бессонной ночи. Серебристая "капля" свернула на шоссе, ведущее к Москве. Сергей прибавил скорость. Прежде чем окончательно превратиться в Станислава Герасимова, ему надо было несколько часов побродить по Москве, в последний раз побыть самим собой.

Ему казалось, что он не видел родного города лет десять. На самом деле прошло всего лишь семь месяцев. Он вылетел в Грозный в ноябре. С ноября по февраль он знал совершенно точно, что вернуться в Москву ему не суждено. Сейчас было начало мая. Он вернулся. Впрочем, нет, не он. Другой человек. Странное существо с опытом командира спецназа ГРУ и биографией новорожденного младенца. Рассерженный одиночка, у которого в памяти столько ужаса, что уже ничего не страшно. Еще потому не страшно, что одиночка. Если погибнет, плакать некому.

Около одиннадцати утра Сергей пересек кольцевую дорогу, заехал на бензоколонку, заправился, выпил жидкого кофе и съел бутерброд с сыром. Сидя за столиком в крошечном открытом кофе, вспомнил, что следует включить мобильник. Однако не стал этого делать. На Стаса Герасимова обрушатся звонки, и придется сразу входить в роль. У Стаса десятки знакомых. У Сергея никого, кроме полковника Райского, в этом городе нет. Юлия Николаевна не в счет. О ней лучше забыть. Сейчас это сложно, но пройдет время, и теплый пульсирующий комок за ребрами постепенно рассосется. Когда он явится к ней убирать рубцы, уже ничего внутри не дрогнет. Они вежливо попрощаются навсегда.

Райский не сказал ему, где находится Клиника эстетической хирургии, не дал никаких телефонов.

- Зачем вам это? Всему свое время. Не стоит забивать голову лишней информацией. Когда надо будет убирать рубцы, я сообщу вам, как связаться с доктором.

- А если какие-нибудь осложнения? - промямлил Сергей, чувствуя себя полнейшим идиотом.

- Позвоните мне.

Оба прекрасно понимали, что никаких осложнений уже не будет, и если Сергей попытается связаться через Райского с красавицей доктором, то исключительно в личных целях.

"Все. Хватит. Я о ней забыл".

У площади трех вокзалов серебристая "капля" застряла в пробке. Сергей щекой почувствовал пристальный взгляд. Рядом стоял старый облезлый "Москвич". За рулем сидел дед с белым пухом на лысине. Дешевые очки в желтой пластмассовой оправе. Дужка замотана грязным медицинским пластырем. Сквозь линзы глаза казались выпуклыми, огромными. На линялой ковбойке орденские планки. Дед воевал и желал, чтобы все знали об этом. Дед смотрел на пижона в серебряной игрушечной машинке так внимательно, что щекам стало горячо и зачесались рубцы.