Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 22

– Но кто же его знает, кого тебе даст в мужья конунг? – опять затараторила фру Торунн. – Может, какого-нибудь берсерка! А здесь ты точно знаешь, что Фасти – хороший хозяин, рассудительный, справедливый человек, и все в округе его уважают! И он сам тоже других уважает, не задирает нос почем зря!

Против всего этого возразить было нельзя, но почему-то при виде Фасти хёльда Ингитору томила мучительная тоска, хуже зубной боли. Ну, благоразумный, справедливый, хозяйственный! И это – та же самая кухня, ковры и тухлые зайцы каждый день, навсегда! Это все равно что старость, которая нагрянет прямо сейчас, через три месяца после того как ей исполнилось девятнадцать лет!

Разве этого она хотела? И разве этого хотел для нее Скельвир хёвдинг, отказавший уже десятку таких женихов, как Фасти? «Наверное, я никогда не выйду замуж, потому что нет на свете такого человека, ради которого я соглашусь расстаться с тобой!» – однажды сказала она отцу. «Просто этот блестящий мужчина еще не показывался у нас тут! – мудро заметил Скельвир и засмеялся. – Поверь мне: когда он тут появится, ты убежишь к нему и даже не оглянешься на своего старого отца!»

– Ну, пусть берсерка! – воскликнула Ингитора, выведенная из терпения нелепыми притязаниями гостей. – Конунг даст мне жениха, который сможет воевать не только с Гримом из Брема! Конунг даст мне жениха, который сможет не только взять наследство моего отца, но даже отомстить за него! Вот за такого человека я, может быть, и вышла бы!

– Ну, йомфру, это ты что-то несуразное придумала! – Фасти хёльд даже с некоторым удивлением покрутил головой. – Чтобы за чужого родича мстить – о таком что-то я не слышал, хотя и я тоже не из последних глупцов! Так не бывает!

Замкнутое лицо Ингиторы говорило, что ее это не волнует.

– Так ты потолкуй с матерью, – говорил ей на прощанье Фасти, ничуть не огорченный тем, что его сватовство встретили так неприветливо. – Может, решите, подумавши, что это все-таки дело подходящее.

– Благодарю, что хотели нам помочь! – уже не скрывая язвительности, провожала их Ингитора и даже поклонилась гораздо ниже, чем гости из Мьельке заслуживали. – Очень рады будем видеть вас завтра!

В гриднице было душно, дымили дрова в очагах, пахло жареным мясом, огненные отблески факелов непрерывно плясали по стенам, так что казалось, боги и герои, вытканные на коврах, силятся оторваться и выйти на свободу. Поминальный пир удался на славу. После того как погребальную ладью Скельвира засыпали землей, немало было съедено мяса, немало выпито пива и меда, немало сказано хвалебных слов.

Ингитора сама произнесла песнь, которую сложила в память об отце, и видела, что ее творение людям нравится: все слушали очень внимательно, уважительно, с одобрением кивая. Голос ее то дрожал, то звенел от гнева, но она изо всех сил старалась держаться спокойно. Те же чувства, то гнева, то горькой боли, от которой слабели руки и ноги, она испытывала, когда сочиняла: ей хотелось как можно выше поднять и прославить подвиги отца, как последнее, что она могла для него сделать; она заново осознавала, каким выдающимся человеком был ее отец, благородный, отважный и мудрый, и горечь потери с каждым ударом сердца обновлялась и все больше колола ее в грудь.

И сама она казалась не хуже своей песни: высокая, стройная, с правильными чертами лица, которое такой красивой волной оттеняли заброшенные назад блестящие рыжеватые волосы, в красном платье с поясом, вышитым золотой нитью, с двумя позолоченными застежками на плечах, соединенными ожерельем из таких же крупных позолоченных бусин, она выглядела прекрасной, как невеста на свадьбе. Но лицо ее горело пылким и строгим воодушевлением, так что на ум приходила не свадьба, а пир в Валхалле. Ингитора испытывала чувство лихорадочной приподнятости, которая была нехороша тем, что в любой миг могла перейти в лихорадочное рыдание. В прошедшие дни ей казалось, что она немного притерпелась к своей потере, но сегодня выяснилось, что ее смирение – видимость. Весь этот пышный пир давался в его честь – а самого его здесь не было, и все знали, что так и должно быть.

И что будет дальше? Сегодня – последний день ее славы и торжества. Нет больше Скельвира хёвдинга, который сам сидел за столами конунгов и ярлов или приглашал их к себе, в этот самый дом. Когда ей исполнилось всего четыре года, у них гостил сам Хеймир конунг и разговаривал с ней – сама Ингитора этого не помнила, но ей рассказывали, и до сих пор в сундуке хранился маленький кубок из бледно-зеленого стекла, который он ей подарил. Теперь же новости о конунгах им будут поставлять заезжие торговцы, с опозданием на год и искаженные до нелепости. Знатных и прославленных людей она больше не увидит, их тут просто негде взять.

А кто тут есть? Есть, вот, Стейнар из Лингунберги, есть Аринбьерн сын Одда из Бломмета, есть Колль сын Барда из Недвейга – прекрасные, достойные молодые люди, которые не один год усердно ездили выражать свою дружбу хозяину Льюнгвэлира, всеми мыслимыми способами стараясь понравиться его дочери. Теперь они сидели, как нарочно, плечом к плечу – старательно умытые и причесанные, в новых цветных рубахах, кто с серебряной гривной на шее, кто с обручьями или перстнями, а Аринбьерн в первый раз закрутил наверх кончики своих молодых усов и заплел их в тонкие косички. Каждый волновался по-своему: Стейнар много ел, Колль сидел молчаливый и бледный, не сводя с Ингиторы заклинающего взгляда, Аринбьерн много и оживленно говорил. Но каждый мысленно уже видел себя женихом на ее свадьбе – будучи не глупее Фасти хёльда с его мамашей, они тоже понимали, что одна печальная перемена в жизни йомфру из Льюнгвэлира должна повлечь и другие, что кем-то она должна заменить погибшего отца.

Но Ингиторе казалось таким же нелепым выйти за кого-то из них, как снова взяться за деревянную куклу Снотру. Она не могла смириться с мыслью, что теперь она, привыкшая быть выше и сильнее всех, должна стать такой же, как все. Те мелкие заботы о хлебе и селедке, которые так отравляли ей первые дни после страшной новости, теперь станут основным содержанием ее жизни. Ей придется научиться самой отличать свежую дичь от несвежей, и узнать, как красить и как сушить шерсть, чтобы она не прокисла, и считать яйца в курятнике, может быть, даже шарить ради них в крапиве по углам двора… Но не крапива страшила Ингитору, а то, что курицы и коровы заменят в ее голове Сигурда Убийцу Дракона и валькирию Кьяру, которая в виде лебедя носилась над полем битвы, где сражался ее возлюбленный. И придется ей бросить детские мечты о возлюбленном не хуже, чем у Кьяры. Со смертью отца она утратила не только почетное положение в округе, но и право на мечты…