Увидеть лицо (СИ) - Барышева Мария Александровна. Страница 69

— «Клема», — негромко произнесла она, потом посмотрела на полку более внимательно. Протянула руку и сняла с нее один из флаконов, на котором черными витиеватыми буковками было написано: «Cliema».

Ей захотелось выругаться. Или разбить что-нибудь. Те же духи, например. С размаху об стену. Или об лампу, что еще лучше. Наверное, она бы так и сделала, если бы ее взгляд не упал на раковину.

На голубом фаянсе еще блестели прозрачные капельки воды, а на самом верху раковины, в ложбинке возле обвода, как живые, свернулись две совсем другие капельки густого красного цвета, похожие на свежую эмаль.

Она поставила духи на место и схватила со столика упаковку ватных палочек. Открыла ее, достала одну и осторожно дотронулась до одной из капелек, и по вате поползло вверх ярко-красное. Алина покрутила палочку перед глазами, разглядывая так и этак.

Дверь вздрогнула от сильного, злого удара.

— Ты там что — утонула?! — прокричал голос Рощиной. Алина повернула голову и посмотрела на дверь сужеными глазами. Так-так, их высочество снова решила посетить свою ванную?

— Я же сказала — сейчас! — процедила она сквозь зубы. — Оставь дверь в покое!

Снова взглянула на палочку, потом осторожно понюхала пропитанную красным вату. Та ничем особым не пахла. Но, скорее всего, кровь. И что удивительного — у Евсигнеева ссадина на лбу, промывал, наверное. Лицо же у него было мокрое…

А вот на ссадине подсохшая корка, уже потемневшая — ведь если кровь, то хотя бы часть этой корки должны были содрать? Разве нет?

А может он еще где-то поранился? Аля, шла бы ты спать, пока совсем умом не поехала!

Алина швырнула палочку в ведерко, открыла кран и плеснула водой на капли, которые тотчас же тонкими ярко-алыми ниточками стекли в сливное отверстие.

Открывая дверь, она уже приготовилась к стычке с Мариной, но коридор оказался пустым. Алина недоуменно покрутила головой по сторонам, потом прошла вперед по коридору и почти сразу увидела Рощину — как раз в тот момент, когда она шагнула в комнату Виталия — так стремительно, что Алине показалось, будто Марину рывком вдернула в комнату некая невидимая сила. Дверь за ней захлопнулась, спустя секунду щелкнул замок, а еще спустя секунду из-за двери донеслись весьма характерные звуки. Алина, порозовев, отвернулась и быстро пошла прочь.

«Ничего себе! — ошеломленно-раздраженно крутилось у нее в голове. — Быстро, однако! Конечно, этого следовало ожидать… Вот козел!..»

К тому моменту, когда Алина закрыла дверь своей комнаты, все непонятки как-то сами собой отступили на второй план, выпустив на первый глухую, какую-то оскорбленную и совершенно непонятную злость. Она держала цепко и не отпускала ее до тех пор, пока Алина не выдвинула снова ящик тумбочки — на этот раз до конца, и не вытащила из груды пронзенных спичками цветов предмет, который не заметила раньше.

После этого она еще почти час сидела, тупо глядя на до конца выдвинутый ящик. Ее правая ладонь нервно скользила по шее взад и вперед, до красноты растирая тонкую кожу, а подвеска продолжала напевать свой мотив, и серебристая музыка была тоскливой и холодной, как бьющие в оконное стекло дождевые капли.

Где-то неподалеку хрустнула ветка, и он, очнувшись, испуганно вскинул голову. Глянул в лобовое стекло, потом в боковое, затем включил фары. На дорогу легли два бледных круга света, и некоторое время Петр очень внимательно смотрел на колыхающуюся серебристую занавесь дождевых капель перед автобусом. Потом оглядел лишь слегка осветившиеся заросли с обеих сторон дороги. Там, куда проникал свет, были только мокрые стволы деревьев, в глубине же леса свернулась непроглядная тьма, но она казалась неподвижной. Водитель хмыкнул, потом взглянул на часы и удивленно вздернул светлые брови. Он просидел в автобусе черт знает сколько и даже не заметил, как прошло время.

Петр взглянул на приборную доску, где стоял шар с русалкой, протянул руку и встряхнул его. В шаре закружилась золотая метель. Он удовлетворенно кивнул и встал, держа игрушку в руке. Оглянулся на пустой темный салон, потом прошелся по нему, проверяя, тщательно ли закрыты форточки, после чего вернулся к своему месту и хмуро взглянул на висящие перед ветровым стеклом цветные игрушки. Щелкнул по одной из них, негромко сказав:

— Пам!

Резиновая обезьянка закачалась, вращаясь вокруг своей оси. Петр скривился и отвернулся от нее, внезапно ощутив в груди странную пустоту. Все было неправильно, все было как-то очень неправильно, как-то не так… словно его провели, но он не мог понять, в чем именно. И пассажиры… нужно было думать о пассажирах — о каждом в отдельности, сейчас это показалось очень важным, потому что на самом…

Все исчезло.

Петр неуверенно улыбнулся и потер грудь под тонким влажным свитером, потом застегнул «молнию» куртки. Он устал. Да, наверное, все это потому, что он устал. В конце концов, он всего лишь шофер. Он не обязан что-то выяснять. И он не обязан брать на себя столько ответственности. Он отвечал за автобус, но тот автобус исчез. Он отвечал за людей, но только пока они были в автобусе. Теперь они из него вышли и, следовательно, сами по себе, а он — сам по себе. Они больше не пассажиры. И они ничем не лучше его.

Петр резко отвернулся от руля. Господи, да что он делает в этом кошмарном автобусе. Он проверил его, он убедился, что это действительно его автобус, а теперь он пойдет и ляжет спать! Хватит с него на сегодня!

Сливка закурил, потом спустился по ступенькам, закрыл за собой дверь и, прищурившись, посмотрел сквозь дождь на особняк, пряча папиросу под согнутыми пальцами — туда, где на втором и третьем этажах ярко горели несколько окон — кто-то, несмотря на глубокую ночь, тоже не спал. На этот раз ему показалось, что особняк находится гораздо дальше, чем раньше, словно пока Петр сидел в автобусе, дом неслышно отступил подальше к лесу. Он не сразу сообразил, в чем дело, и только, когда сделала несколько шагов, понял.

Кто-то выключил все фонари.

Где-то рядом раздался едва слышный шелест, почти заглушенный стуком капель, словно кто-то раздвинул мокрые ветки. Петр испуганно оглянулся, крепко сжав шар в мокрых пальцах, но ничего не увидел и быстро зашагал к дому.

Она резко села на кровати, судорожно прижимая к груди одеяло и широко раскрытыми глазами глядя в темноту. Дыхание с сухим свистом вырывалось из легких короткими, болезненными толчками, тело била крупная дрожь, белье прилипло к коже, мгновенно покрывшейся испариной.

Ее рука бестолково запрыгала по стене, ища выключатель бра и не находя его. На мгновение мелькнула испуганная мысль, что он вообще пропал — что-то в этом доме появляется, а что-то исчезает… но тут ее палец нашарил невидимую кнопку и ткнул в нее, с легким треском сломав ноготь. Неяркий свет обнажил комнату, на полу которой кружились тени от беспрерывно вращающейся подвески.

Алина негромко всхлипнула, обхватив руками себя вместе с одеялом, потом обтерла ладонью мокрое лицо и задышала немного ровнее.

Это был сон, даже не сон, а мгновение сна, наполненное не видениями, а болью — такой сильной, словно чья-то рука в железной перчатке сжала ее сердце и раздавила его, и такой реальной, что ей показалось, что она умирает. Но, несмотря ни на что, это был всего лишь сон.

Она подождала немного, сидя на кровати очень прямо. Боль не возвращалась. Да и не могла вернуться, если это был сон. Она ведь здоровая женщина, отнюдь не сердечница. Это был сон.

Алина отбросила одеяло и подтянула ноги к груди. Ее взгляд упал на часы, показывавшие начало третьего. До утра оставалось всего лишь несколько часов, но этого вполне хватит, чтобы поспать.

Вместо того, чтобы выключить свет и нырнуть обратно под одеяло, она слезла с кровати и подошла к зашторенному окну. Недавний сон уже начинал казаться далеким, как и страх, их сменила тревога, непонятная, смутная и тягостная — то ли случилось что-то, то ли случится, то ли случается сейчас… Алина тряхнула разлохматившейся головой, пальцами раздвинула шторы и глянула в щелку. Единственное, что она увидела, были барабанящие по стеклу капли и смутные очертания ели возле дома. Фонари, раньше заливавшие двор размытым призрачным светом, были выключены.