Меж мирами скользящий - Сухов Александр Евгеньевич. Страница 23

«Интересно, получается, — подумал я. — Неплохо было бы разузнать, откуда взялись эти парни, и каковы их намерения?»

Будучи сам магом, я прекрасно понимал, каких бед может натворить в этом непуганом мирке сплоченная группа негодяев, каждый из которых обладает пусть даже посредственными магическими способностями. Но самое главное, в их распоряжении имеется вполне достаточное количество столь необходимого для проведения магических обрядов апейрона. Сомневаться в том, что неведомые мне чародеи действуют не из самых благих побуждений, не приходится, и попытка устроить авиакатастрофу наглядное тому подтверждение.

Как бы мне ни хотелось бросить все и немедленно заняться расследованием данных обстоятельств, через час должна была состояться моя встреча с московским коллекционером. Поэтому я, как сторона, приглашающая на обед, должен был появиться в ресторане хотя бы минут за пять до прихода гостя. Не важно, что столик предварительно заказан и оплачен, и господин Воронцов даже в случае моей неявки голодным не уйдет, этические нормы этого мира понуждали меня снова опуститься в подземелье метрополитена и мчаться сломя голову на станцию Арбатская.

Для себя я решил, следующим утром непременно заняться «Рублевским феноменом» — именно так я окрестил обнаруженную аномальную зону.

Павел Афанасьевич Воронцов оказался мужчиной хоть и пожилого возраста, но еще достаточно бодрым и вполне активным. В свои семьдесят с хвостиком он заправски водил машину. Мне представилась возможность лично убедиться в том, как он на своей золотистой Ауди лихо подрулил к входу в ресторан. Мой гость оказался человеком пунктуальным, что меня весьма порадовало — ужасно не люблю вести дела с существами неорганизованными, хуже того, психически неуравновешенными.

— Здравствуйте, Павел Афанасьевич, разрешите представиться: Ивэн Вериск — искусствовед и страстный коллекционер, — отрекомендовался я после того, как старичок выбрался из салона своего автомобиля и передал ключи служащему ресторана для того, чтобы тот припарковал ее в специально отведенном для этого месте.

— Здравствуйте, молодой человек, — Павел Афанасьевич протянул руку для пожатия и сходу взял меня в оборот: — Забавные у вас имя и фамилия. Вы случайно не из итальянцев будете? Ассоциативно как-то повеяло древнеримским духом, но вполне вероятно, я и заблуждаюсь на сей счет, так что извините старика.

— Ну что вы, уважаемый Павел Афанасьевич, — пожимая его сухощавую, но еще очень даже крепкую руку, ответил я. — Если кто-то из моих предков и был древнеримским патрицием или хотя бы плебеем, мне об этом ничего не известно. Как ни прискорбно, но мое генеалогическое древо упирается своими корнями в ту не очень далекую по меркам истории эпоху, когда по повелению короля Англии Георга Третьего десятки тысяч его подданных в принудительном порядке были отправлены на Зеленый континент.

— Так вы из британских ушкуйников! — всплеснул руками старикан и с нескрываемым интересом воззрился на меня.

— Скорее из шотландских или ирландских, — не моргнув глазом, соврал я.

— Ну что же, кельтская кровь — не самая дурная наследственность…

Гость хотел, было, развить мысль на предмет моего происхождения от осужденных на выселки каторжников, но я не позволил этому случиться. Подхватив слишком уж разговорчивого старичка под локоток, препроводил его в помещение ресторана со словами:

— Извините, дорогой Павел Афанасьевич, но как говорят у вас в России: «Кота баснями не кормят», поэтому разрешите ангажировать вас к столу, поскольку здешний управляющий уже начал беспокоиться, что, пока мы с вами мило беседуем, холодные блюда нагреются, а горячие остынут, в полном соответствии с неумолимыми законами термодинамики…

Обед прошел, как здесь обычно принято говорить, в теплой и дружеской обстановке. Мой новый знакомый, несмотря на то, что был пожилым человеком и наверняка страдал какой-нибудь желудочной хворью, отдал дань каждому из принесенных официантами блюд. Впрочем, ел он немного, но пробовал все без исключения. От вина гость отказался наотрез, лишь попросил принести к кофе рюмочку «Наполеона».

— Это у меня еще с далеких советских времен, — пояснил он, делая небольшой глоток из фужера с коньяком. — Тогда в эпоху всеобщего дефицита один мой знакомый дипломат регулярно привозил из Парижа пару-тройку ящичков этого волшебного напитка специально для меня. С тех пор ничего кроме хорошего французского коньяка душа не приемлет…

Разговор от доброй французской выпивки плавно перетек к западноевропейскому художественному искусству. Павел Афанасьевич увлеченно рассказывал о сумасшедшем Гогене, эксцентричном Пикассо, чрезмерно фривольном для своего времени Тиссо и прочих кумирах безвозвратно ушедших времен. Рассказ его был весьма интересен, хоть, на мой взгляд, излишне сумбурен. Старик прекрасно ориентировался в эпохах и стилях, но здорово увлекался и от Рафаеля неожиданно переключался на Малевича с его непостижимой для меня тягой к правильным геометрическим фигурам, залитым чистыми цветами.

Не дождавшись, когда господин Воронцов выдохнется, мне пришлось начать подталкивать его к интересующей меня теме. Однако, узнав о том, что «симпатичного юношу» интересует конкретно Уильям Блейк, коллекционер для начала засыпал меня самыми неожиданными фактами из биографии англичанина. В результате мне пришлось целых полчаса выслушивать пикантные подробности истории жизни художника, поэта и мыслителя. В конце концов, мне все-таки удалось вклиниться в самозабвенный монолог восторженного знатока.

К моему несказанному удивлению на мой вопрос о том, имеется ли в его коллекции гравюра вышеозначенного художника, Павел Афанасьевич тут же ответил:

— У вас, молодой человек, абсолютно точные сведения, хотя мне не совсем понятно, откуда вы их почерпнули. Дело в том, что о существовании неизвестной ранее иллюстрации этого мастера к книге Иова знает весьма ограниченный круг лиц. — Увидев удивление на моей физиономии, старик замахал руками. — Нет, нет, я вовсе не пытаюсь скрыть от широкой общественности факт существования гравюры, но за все то время, которое она у меня находится, вы первый, кого она заинтересовала. По моим данным Блейк не пользуется на рынке таким спросом как, Раймонди, Мантенья или Шонгауэр, не говоря о великом Дюрере. И вообще, метод его иллюминированной печати так и не получил дальнейшего своего развития…

— Простите, уважаемый Павел Афанасьевич, — откровенно пользуясь замешательством собеседника, я тут же постарался перехватить инициативу и, дабы еще больше ошарашить коллекционера, нарочито небрежным тоном заявил: — В таком случае, я хотел бы приобрести у вас эту вещицу, за любую — разумеется, разумную — цену.

По большому счету, как мне, так и моему визави было прекрасно известно, в какую примерно сумму оценивается шедевр этого не самого именитого мастера. Поэтому торг наш был не долог. Коллекционер заломил тройную цену, я, без лишних слов тут же принял его условия.

— Итак, дорогой мой Ивэн, когда планируете окончательно оплатить покупку? — азартно потирая ладошки, спросил Павел Афанасьевич.

— Да хоть сейчас, только для начала, если вас не затруднит, заедем в один коммерческий банк. Он находится неподалеку отсюда. Я сниму со своего счета оговоренную сумму, затем к вам на Садовую-Триумфальную.

— О, вам даже мой адрес известен! — откровенно удивился коллекционер. — Ну и агентура у вас, смею заметить!

— Работаем, уважаемый коллега, — широко улыбнулся я. — О вашей бурной молодости и средствах достижения цели в определенных кругах до сих пор легенды ходят. Только не подумайте, чего-нибудь эдакого — сугубо лестные отзывы, я бы сказал с оттенком зависти.

Здесь я немного покривил душой, поскольку никогда и ни с кем не обсуждал персоналию господина Воронцова. Вся имеющаяся в моем распоряжении информация об этом человеке была предоставлена Исааком Гузманом. Впрочем, сделать вывод о том, что молодость Павла Афанасьевича была весьма бурной, не составляло труда, взглянув на его руки, сплошь покрытые весьма информативным набором лагерных наколок.