Просто любовь - Бэлоу Мэри. Страница 64

– И что ты будешь делать с этим?- тотчас же спросила она.

– Я совершенно не доволен этими картинами. Не могу оставить их в качестве своего единственного художественного наследия. Полагаю, придется рисовать.

– Как?

Ужас и сильное волнение охватили его на миг. Левой рукой и ртом?

«Возможно, ты позволил видению управлять тобой вместо того, чтобы подчинить его своей воле?»

– В основном с помощью силы воли, – ответил Сиднем и встал напротив неё. Он наклонился вперед так, что их тела соприкоснулись. – Не знаю как. Так или иначе. Какими судьбами ты оказалась в моей жизни, Энн?

– Не знаю, – сказала она со слезами на глазах.

– Ты была здесь и ждала, даже до того, как все это случилось со мной. Собственный опыт подготовил тебя к спасению моей души. И до того, как все это случилось со мной, я был готов спасти тебя. Скажи, что я прав. Скажи, что мы можем помочь друг другу. – Он слегка прижался губами к ее рту.

– Ты прав. Ведь опыт нашей жизни подвел нас к этому мгновению. Как странно! Лорен только вчера сказала что-то похожее.

Он сильнее прижался своим ртом к её губам.

Но самое большое чудо, он знал это, – не в том, что он собирался снова рисовать – какой бы сумасшедшей и безумной не была эта мысль, – а в том, что встретил эту женщину, чей собственный опыт помог понять собственную боль. Вернул ему мужество встретиться с этой болью лицом к лицу, вместо того, чтобы подавлять ее, как он неосознанно делал долгие годы после войны на Полуострове. А его собственный опыт помог понять боль Энн. И помог ему найти способ залечить её раны. Помог найти тот единственный способ.

– Давай спустимся вниз и прогуляемся. Согласна? – предложил Сиднем. – Несмотря на прохладу, сегодня чудесный день.

Он открыл дверь и вышел с ней из комнаты и, закрыв за собой дверь, снова взял ее за руку и переплел пальцы. Сиднем покинул свои картины и прежнего себя, свое видение, все еще расставленное вдоль стен, где пылинки танцевали в лучах солнца, струящегося сквозь окно.

Странно, сейчас, когда он решился снова рисовать, Сиднем осознал, что рисование никогда не будет единственной, всепоглощающей страстью его жизни, как было раньше. Теперь существует так много более важного.

Его жена. Его пасынок. И пока еще не родившийся ребенок.

Его семья.

Просто любовь.

Верьте Морган, думая о подобных словах.

ГЛАВА 20

На следующий день было все так же по-осеннему холодно, но Энн чувствовала тепло солнечных лучей. Она подставила им лицо и перестала притворяться, что читает. Она взяла с собой книгу, только чтобы не смущать Дэвида или Сиднема. Но ни один из них не замечал ее присутствия. Энн положила книгу на одеяло, которое расстелила на траве, чтобы не пришлось садиться на мокрую от ночной росы землю, и обхватила колени под теплым плащом.

Дэвид и Сиднем рисовали – вместе.

Рисовать масляными красками на улице – не самое удобное занятие, так как для этого нужно слишком много принадлежностей. Но Дэвиду захотелось выйти на свежий воздух – и Сиднему тоже.

Энн призналась себе, что сначала она уткнулась носом в книгу просто потому, что почти боялась посмотреть на Сиднема. Его мольберт стоял на северном берегу озера, на значительном расстоянии от дома. Энн узнала место, изображенное на одной из старых картин, которые видела вчера. У воды рос камыш. К короткому деревянному причалу была привязана старая лодка. Посреди озера, совсем недалеко, был маленький островок.

Солнце плясало на воде, точно так же, как на той старой картине. Но сегодня дул легкий ветерок, и поверхность озера пошла рябью. На увиденной же картине она была гладкой как зеркало.

Дэвид несколько раз просил у Сиднема помощи, и каждый раз тот отзывался, не жалуясь, что его работе помешали. Но большую часть времени – почти целый час – он трудился у своего собственного мольберта, зажав кисть в левой руке, словно кинжал, и придерживая ее кончик губами, когда рисовал.

Со своего места Энн не могла разглядеть, что у него выходит. Но хотя поначалу она ожидала жестов и восклицаний, выдававших разочарование или даже хуже, теперь она начинала лелеять надежду, что не совершила такой уж ужасной ошибки, уговорив его попытаться заняться тем, что могло оказаться невозможным.

Энн попыталась расслабиться, опасаясь, что напряжение или сомнения, которые она испытывала, могли передаться Сиднему. Хотя она и догадывалась, что он не замечает ее присутствия.

Она задумалась, что происходит сейчас в школе. Настолько ли справляется Лила Уолтон с географией и математикой, чтобы ее повысили до старшего преподавателя? Она была еще так молода! Привыкла ли Агнес Райд к школьной жизни и поняла ли, наконец, что это место – ее дом, и ей не нужно бороться, чтобы ее там приняли? Кто ставит рождественскую пьесу в этом году? Скучает ли по ней Сюзанна? Или Клодия?

Она по ним скучала. На мгновение Энн прижалась лбом к коленям и почувствовала волну тоски по дому, по знакомому окружению и школьным запахам. Неужели все новобрачные, неважно сколь они счастливы, поначалу чувствуют себя такими одинокими оттого, что их вырвали из семьи?

Сюзанна и Клодия были ее семьей.

«И тебе нужно домой, Энн.

В Глостершир».

Сиднем рискнул снова надеяться, снова мечтать. Он рисовал.

Но в их ситуациях не было ничего схожего.

Увидев, как Сид немного неуклюже, но все же решительно одной рукой вытирает кисть, Энн поднялась на ноги и осторожно подошла к нему. Но он заметил ее приближение и молча замер на месте, давая возможность рассмотреть свой холст.

Картина была очень необычной, совсем не похожей на те, что Энн видела раньше, включая и его холсты в доме. Краска была нанесена смелыми мазками. Эта манера казалась несколько грубоватой – каждый мазок был густым и ярко выделялся на фоне остальных. Но Энн не замечала недостатков – если, конечно, они имелись. Она видела лишь озеро, камыши, словно живые от света, энергии и движения, и красивые какой-то свирепой красотой, грозившей затопить, разрушить и лодку, и причал. И все же в них чувствовалось что-то почти возвышенное, что-то, что удерживало их на месте, как будто имело на это право. У людей не было власти над силами природы. Скорее, природа лишь позволяла людям быть частью себя, давая им свою силу и делясь своей энергией.

Просто любовь.

Или, возможно, она видела слишком много в этой неловко переданной сцене. Может, ей просто хотелось найти в ней величие.

Но ведь оно там все-таки было. Даже ее неискушенному глазу это было заметно.

Картину переполняли красота и страсть.

Энн посмотрела на его единственный глаз, хорошо понимая, что значит черная повязка на его отсутствующем правом глазу. Его видение изменилось – как внутренне, так и внешне. И он сам изменился, перестав быть мальчишкой, чьи работы она видела вчера. С тех пор он многое повидал, как красоту, так и уродство, но это не сломило его. И он встретил свое поражение с достоинством, а затем поднялся над ним, превратив его в триумф.

– Сиднем. – Она медленно улыбнулась ему и сморгнула подступившие к глазам слезы.

– Работа довольно-таки никудышная, – сказал он, но глаз его сверкал, а голос оставался сильным. – Все равно, что брести по лесу после того, как много лет ты шагал по проторенной тропинке. Но я проложу новый путь. Следующие холсты будут лучше, а следующие – еще лучше. И снова начнутся нелегкие поиски совершенства.

Это, по крайней мере, она могла понять.

– Каждый учебный год, – сказала она, – я меняла что-нибудь в содержании или методике своей работы, уверенная, что на этот раз год будет удачным.

– Энн, – сказал Сид, и глаз его загорелся ярким светом, когда он нежно и понимающе посмотрел на нее. – Энн, дорогая, ты уже дала мне так много. И все же я лишил тебя всего, что было тебе дорого, кроме твоего сына. Как я могу возместить это?