Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло). Страница 124

Он поднес левую руку к глазам, решительным жестом отер слезы и, обратившись к своим контуберналам, среди которых с самого начала сражения не было Эвтибиды, сказал своим спокойным, звучным голосом:

— Братья! Пришел наш черед умирать!

Схватив свой меч, обагренный кровью римлян, убитых им в сражении, он пришпорил коня и обрушился на манипул пеших римлян, окруживших восемь или десять гладиаторов, сплошь покрытых ранами, но все же еще сопротивлявшихся. Вращая своим мощным мечом, Крикс кричал громоподобным голосом:

— Эй вы, храбрые римляне, вы всегда смелы, когда вас трое против одного! Держитесь, иду на смерть!

Крикс и четверо его контуберналов валили на землю, топтали конями и разили мечами римлян, которые, несмотря на то, что их было восемьдесят или девяносто, с трудом защищались от этого града могучих ударов. Ряды легионеров-латинян пришли даже в некоторое расстройство и отступили, но, по мере того как к ним подходили по два, по четыре, по десять новых сотоварищей, они все теснее и теснее замыкали в кольцо этих пятерых смельчаков, лошади которых уже пали, пронзенные мечами, а всадники с неслыханной яростью дрались теперь пешими; римляне разили спереди, с боков, сзади, и вскоре сотней ударов прикончили их. Пал и Крикс, все тело которого было покрыто ранами; падая, он обернулся и пронзил своим мечом римлянина, ранившего его в спину. Но клинок остался в груди легионера: у Крикса уже не было сил извлечь его; пораженный в грудь стрелой, пущенной в него на расстоянии пяти шагов, он тихо произнес:

— Пусть улыбнется тебе, Спартак… победа и…

Уста его сомкнулись, и в эту минуту другой легионер, метнув дротик в его израненную, окровавленную грудь, крикнул:

— А пока что довольствуйся поражением. Смерть тебе!

— Клянусь ларами и пенатами, — воскликнул один из ветеранов, — сколько я сражался под началом Суллы, а никогда не видел такого живучего человека!..

— Такого сильного и бесстрашного воина я не видел даже при Марии, когда мы сражались против тевтонов и кимвров, — добавил другой ветеран.

— Да разве вы не видите, клянусь Марсом! — сказал третий легионер, указывая на трупы римлян, грудами лежавшие вокруг Крикса. — Посмотрите, сколько он уничтожил наших, да поглотит его душу Эреб!

Так закончилось сражение у горы Гарган, длившееся три часа: римлян погибло десять тысяч, а гладиаторов истреблено было тридцать тысяч.

Только восемьсот из них, по большей части раненые, были взяты в плен. Красс приказал распять их на крестах вдоль дороги, по которой римляне собирались пройти ночью. Вскоре после полудня Красс распорядился трубить сбор и велел предать сожжению трупы римлян. Он приказал не спешить с устройством лагеря, предупредив трибунов и центурионов, чтобы легионы и когорты были готовы двинуться в путь еще до полуночи.

Весь день и всю ночь Спартак в невыразимой тревоге ждал контуберналов Крикса с известиями о передвижении римлян — никто не явился; на рассвете он послал двух своих контуберналов, каждого с сотней конников — одного за другим через полчаса — в сторону Сипонта, приказав им незамедлительно привезти сведения о неприятеле и о Криксе, тем более что его солдаты, выступив из лагеря, захватили с собою продовольствия только на три дня и по истечении этого срока остались бы без пищи.

Когда первый контубернал Спартака прибыл в лагерь под Сипонтом, он, к своему великому изумлению, увидел, что гладиаторов там уже нет. Не зная, что делать, он решил дождаться прибытия второго контубернала и посоветоваться с ним, что им следует предпринять. Однако оба они оставались в сомнении и нерешительности и вдруг увидели, что по направлению к лагерю, на запыленных, тяжело дышащих конях мчатся всадники; это были контуберналы, посланные Криксом к Спартаку при первом же появлении римлян: основываясь на донесении Эвтибиды, Крикс предполагал, что Спартак давно уже находится на пути в Сипонт, и хотел, чтобы фракиец ускорил переход.

Легко понять, в каком состоянии были контуберналы, когда они поняли предательский замысел Эвтибиды и то ужасное положение, в котором очутился Крикс. В этих тяжелых обстоятельствах им оставалось одно: мчаться во весь дух и предупредить Спартака.

Так они и сделали; но когда они прибыли в то место, где гладиаторы Спартака стояли в засаде, битва у горы Гарган уже приближалась к концу.

— О, во имя богов преисподней! — зарычал Спартак и побледнел как полотно, услышав злополучную весть о гнусной измене, страшные последствия которой мгновенно стали ему ясны. — В поход, немедленно в поход, к Сипонту!

Садясь на коня, он подозвал Граника и голосом, в котором слышались рыдания, сказал:

— Тебе я поручаю вести форсированным маршем все восемь легионов: пусть у каждого вырастут крылья на ногах… Это день великого для нас несчастья… пусть у каждого сердце будет твердым, как алмаз… Летите… летите… Крикс погибает!.. Братья наши гибнут тысячами… Я иду к ним на помощь; помчусь впереди вас с кавалерией… Во имя всего для вас святого летите, летите!..

Сказав так, он стал во главе восьми тысяч конников и во весь опор помчался по дороге к Сипонту.

За полтора часа всадники примчались туда на взмыленных, измученных лошадях; и когда Спартак оказался на том месте, где Крикс недавно стоял лагерем, он увидел там семь или восемь окровавленных, еле живых гладиаторов, которые каким-то чудом спаслись из этого ада!

— Ради Юпитера Мстителя, скажите, что здесь произошло? — задыхаясь, спросил Спартак.

— Мы разбиты… мы уничтожены… от наших легионов осталось одно только название!

— О, мои несчастные братья!.. О, любимый мой Крикс!.. — воскликнул Спартак и, закрыв лицо руками, зарыдал.

Начальники конницы и контуберналы молча стояли вокруг Спартака, разделяя его благородное, святое горе; растерянность и тревога, отражавшиеся на всех лицах, усилились при виде слез их вождя, сильного духом и телом.

Долго длилось молчание, пока наконец Мамилий, стоявший рядом со Спартаком, не сказал ему голосом, полным любви и срывавшимся от волнения:

— Приди в себя, благородный Спартак… будь тверд в несчастье…

— О, мой Крикс!.. Мой бедный Крикс!.. — в отчаянии вскричал фракиец, обняв Мамилия за шею, и, положив голову ему на плечо, снова зарыдал.

Так он стоял несколько минут; затем поднял бледное, залитое слезами лицо и вытер глаза тыльной стороной руки. Мамилий говорил ему:

— Мужайся, Спартак!.. Нам надо подумать, как спасти остальные восемь легионов.

— Да, ты прав! Мы должны предотвратить грозящую нам гибель и сделать менее пагубными последствия мерзкого предательства этой гнусной фурии.

Он погрузился в размышления и долго молчал, пристально глядя на главные ворота, видневшиеся через частокол соседнего лагеря.

Наконец, придя в себя, он сказал:

— Надо бежать!.. После кровопролитного боя, в котором они уничтожили наших братьев, легионы Красса будут в состоянии двинуться от горы Гарган не раньше, как через восемь — десять часов; мы должны выиграть это время, поправить наше положение.

И, обратившись к одному из контуберналов, он добавил:

— Лети к Гранику и скажи ему, чтобы он не шел дальше, а вернулся со своими легионами назад, на пройденную уже им дорогу.

И когда контубернал пустил галопом коня, он снова обратился к Мамилию:

— Через Минервий и Венусию, делая по тридцать миль в день по горным дорогам, мы за пять-шесть дней придем в Луканию; [177] там присоединятся к нам новые рабы, и, если даже мы не будем еще в силах сразиться с Крассом, мы можем пройти в область бруттов, оттуда пробраться в Сицилию и разжечь там еще не совсем погасшее пламя восстания рабов.

После получасового отдыха, который они дали коням, уставшим от бешеной скачки, он приказал всадникам повернуть назад, захватив с собою восемь измученных, раненых гладиаторов, спасшихся после разгрома у горы Гарган; затем Спартак направился к восьми легионам, остановившимся на полпути.