Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло). Страница 19

— Запомните мои слова, — прервал их Варин, — в этом году случится что-нибудь необыкновенное.

— Почему же?

— Потому, что в Аримине произошло чудо.

— А что там случилось?

— На вилле Валерия петух заговорил человеческим голосом.

— Ну, если это правда, то действительно такое диво предвещает удивительные события!

— Если это правда? Да в Риме все только об этом и говорят. Рассказывали об этом чуде сам Валерий и его семья, вернувшаяся из Аримина, да и слуги их тоже подтверждают это.

— Действительно, необыкновенное чудо, — бормотал Апулей Тудертин; человек религиозный, полный предрассудков, он был глубоко потрясен и искал тайный смысл в явлении, которое, как он твердо верил, представляло собою предупреждение богов.

— Коллегия авгуров уже собиралась для разгадки тайны, скрытой в таком странном явлении, — произнес своим скрипучим голосом Эмилий Варин, а затем, подмигнув атлету, добавил: — Я хоть и не авгур, а мне все ясно.

— О! — воскликнул с удивлением Апулей.

— Чему тут удивляться?

— О-о! — на этот раз насмешливо воскликнул клиент Марка Красса. — А ну-ка, объясни нам, разве ты лучше, чем авгуры, понимаешь скрытый смысл этого чуда?

— Это предупреждение богини Весты, оскорбленной поведением одной из своих весталок.

— Ах, ах!.. Теперь я понял! А ведь правда… недурно придумано… иначе и быть не может! — смеясь, сказал Гай Тауривий.

— Ваше счастье, что вы понимаете друг друга с полуслова, а я, признаюсь, недогадлив и ничего не понял.

— Что ты притворяешься? Как это ты не понимаешь?

— Нет, право, клянусь двенадцатью богами Согласия, не понимаю…

— Да ведь Варин намекает на преступную связь одной из дев-весталок, Лицинии, с твоим патроном!

— Злостная клевета! — возмущенно воскликнул верный клиент. — Какая наглая ложь! Этого не только вымолвить, но и подумать нельзя!

— И я говорю то же самое, — сказал Варин с насмешливой улыбкой и издевательским тоном.

— Так-то оно так, а вот поди наберись храбрости и внуши это добрым квиритам! Они все в один голос настойчиво твердят об этом и осуждают святотатственную любовь твоего патрона к прекрасной весталке.

— А я повторяю: это сплетни!

— Я понимаю, милейший Апулей Тудертин, что ты должен так говорить. Это очень хорошо и вполне понятно. Но нас-то не надуешь, нет, клянусь жезлом Меркурия! Любви не скроешь. И если бы Красс не любил Лицинию, он не сидел бы рядом с ней на всех собраниях, не выказывал бы особой заботливости о ней, не смотрел бы на нее так нежно и… Ну, мы-то понимаем друг друга! Ты вот говоришь «нет», а мы говорим «да». В благодарность за все подачки Красса проси и моли Венеру Мурсийскую, — если только у тебя хватит духу, — чтобы он в один прекрасный день не попал в лапы цензора.

В эту минуту к Спартаку подошел человек среднего роста, но широкоплечий, с мощной грудью, сильными руками и ногами, с лицом, дышащим энергией, мужеством и решимостью, чернобородый, черноглазый и черноволосый. Он легонько ударил фракийца по плечу и этим вывел его из задумчивости.

— Ты так погружен в свои мысли, что никого и ничего не видишь.

— Крикс! — воскликнул Спартак и провел рукой по лбу, как будто желал отогнать осаждавшие его мысли. — Я тебя и не заметил!

— А ведь ты на меня смотрел, когда я прогуливался внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.

— Будь он проклят! Ну как там, рассказывай скорей! — немного подумав, спросил Спартак.

— Я встретился с Арториксом, когда он вернулся из поездки.

— Он был в Капуе?

— Да.

— Виделся он с кем-нибудь?

— С одним германцем, неким Эномаем; его считают среди всех его товарищей самым сильным, как духом, так и телом.

— Хорошо, хорошо! — воскликнул Спартак; глаза его сверкали от радостного волнения. — Ну и что же?

— Эномай полон надежд и мечтает о том же, о чем и мы с тобою; он принял поэтому наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею (прости меня, что я сказал «нашу», я должен был сказать «твою») среди наиболее смелых гладиаторов школы Лентула Батиата.

— Ах, если боги, обитающие на Олимпе, будут покровительствовать несчастным и угнетенным, я верю, что не так далек тот день, когда рабство исчезнет на земле! — тихо промолвил глубоко взволнованный Спартак.

— Но Арторикс сообщил мне, — добавил Крикс, — что Эномай, хотя и смелый человек, он слишком легковерен и неосторожен.

— Это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесом!

— Я тоже так думаю.

Оба гладиатора некоторое время молчали. Первым заговорил Крикс, он спросил Спартака:

— А Катилина?

— Я все больше и больше убеждаюсь, — ответил фракиец, — что он никогда не примкнет к нам.

— Значит, о нем идет ложная слава? И пресловутое величие души его — пустые россказни?

— Нет, душа у него великая и ум необычайный, но благодаря воспитанию и чисто латинскому образованию он впитал в себя всяческие предрассудки. Я думаю, что ему хотелось бы воспользоваться нашими мечтами, чтобы изменить существующий порядок управления, а не варварские законы, опираясь на которые Рим сделался тираном всего мира.

После минуты молчания Спартак добавил:

— Я буду у него сегодня вечером, встречусь там и с его друзьями и постараюсь договориться с ними относительно общего выступления. Однако опасаюсь, что это ни к чему не приведет.

— Катилине и его друзьям известна наша тайна?

— Если даже они и знают о ней, нам все равно не грозит опасность: они нас не предадут, если мы даже и не придем к соглашению с ними. Римляне не особенно боятся рабов; нас, гладиаторов, они не считают сколько-нибудь серьезной угрозой их власти.

— Да, это так, мы в их представлении не люди. Даже с рабами, восставшими восемнадцать лет назад в Сицилии под началом сирийца Эвноя [114] и ожесточенно боровшимися с римлянами, они считались больше, чем с нами.

— Да, те для них были почти что людьми.

— А мы какая-то низшая раса.

— О Спартак, Спартак! — прошептал Крикс, и глаза его засверкали гневом. — Больше, чем за жизнь, которую ты мне тогда спас в цирке, я буду благодарен тебе, за то, что ты стойко будешь бороться с препятствиями и. доведешь до конца трудное дело, которому себя посвятил. Объедини нас под своим началом, чтобы мы могли, обнажив мечи, померяться силой в ратном поле с этими разбойниками и показать им, что гладиаторы не низшая раса, а такие же люди, как и они!

— О, я буду с непоколебимой волей, с беспредельной энергией и упорством, всеми силами души бороться до конца моей жизни за наше дело! Я неуклонно буду вести борьбу за свободу до победы — или умру за нее смертью храбрых!

В словах Спартака чувствовалась глубокая убежденность и вера. Он пожал руку Крикса; тот поднес ее к сердцу и произнес в сильном волнении:

— Спартак, спаситель мой, тебя ждут великие дела! Такие люди, как ты, рождаются для подвигов и высоких деяний. Из таких людей выходят герои…

— Или мученики… — тихо сказал Спартак; лицо его было печально, и голова склонилась на грудь.

В эту минуту раздался пронзительный голос Эмилия Варина:

— Пойдемте, Гай и Апулей, в храм Раздора, узнаем новости о решениях сената!

— А разве сенат собирается сегодня не в храме Согласия? — спросил Тудертин.

— Ну да, — ответил Варин.

— В старом или в новом?

— Какой же ты дурак! Если бы он собрался в храме Фурия Камилла, посвященном истинному согласию, я сказал бы тебе: пойдем в храм Согласия. Но ведь я звал тебя в храм Раздора, — не понимаешь разве, что я говорю о храме, воздвигнутом нечестивым Луцием Опимием на костях угнетенного народа после позорного и подлого убийства Гракхов?

— Варин прав, — сказал Гай Тауривий, — храм Согласия действительно следовало бы назвать храмом Раздора.

И трое болтунов направились к лестнице, ведущей к портику базилики Эмилия; за ними последовали оба гладиатора.

Как только Спартак и Крикс приблизились к портику, какой-то человек подошел к фракийцу и сказал ему: