Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло). Страница 53

В глазах Цезаря блеснула радость, но тут же он принял свой обычный спокойный вид и, улыбаясь, сказал Спартаку:

— О чем я мечтаю, никому не дано знать. Может быть, я и сам этого не знаю. Да и мне еще надо набраться сил, чтобы вылететь из гнезда на поиски своего счастья. А вот ты, Спартак… Ты с удивительной энергией и мудростью великого полководца собрал армию рабов, создал из них стройные легионы и готов вести их в бой. Скажи же мне, что ты задумал, Спартак?.. На что ты надеешься?

— Я надеюсь, — сказал Спартак, весь горя страстной убежденностью, — я надеюсь сокрушить ваш развращенный римский мир и увидеть, как на его развалинах расцветет независимость народов. Я надеюсь уничтожить постыдные законы, принуждающие человека простираться ниц перед другим человеком, законы, повелевающие, чтобы из двух людей, рожденных женщиной и наделенных одинаковой силой, одинаковым умом, один трудился в поте лица, возделывая землю, не ему принадлежащую и кормил другого, коснеющего в пороках, лени и праздности. Я надеюсь заплатить кровью угнетателей за стоны угнетенных, разбить цепи несчастных, прикованных к колеснице римских побед. Я надеюсь перековать цепи порабощения в мечи, чтобы с помощью этих мечей каждый народ мог прогнать вас назад, в пределы Италии, которая дана вам великими богами и границы которой вы не должны были бы переступать. Я надеюсь сжечь все амфитеатры, где народ-зверь, называющий нас варварами, упивается убийствами несчастных людей, рожденных для счастья, Для духовных наслаждений, для любви и вместо этого вынужденных убивать друг друга на потеху тиранам мира. Клянусь молниями всемогущего Юпитера, я надеюсь увидеть, как воссияет солнце свободы и исчезнет позор рабства на земле! Свободы я добиваюсь, свободы жажду, свободу призываю, свободу для каждого отдельного человека и для народов, великих и малых, могущественных и слабых. А со свободой придет мир, благоденствие, и справедливость, и все то высшее счастье, которым бессмертные боги дают человеку возможность наслаждаться на земле!

Цезарь стоял, не двигаясь, и слушал; на губах его мелькала улыбка сострадания. Когда же Спартак умолк, он покачал головой и спросил:

— А потом, благородный мечтатель, а потом?

— Потом придет власть права над грубой силой, власть разума над страстями, — ответил рудиарий, и на пылающем лице его отражались высокие чувства, горевшие в его груди. — Потом наступит равенство между людьми, братство между народами, торжество добра во всем мире.

— Бедный мечтатель! И ты веришь, что все эти фантазии могут воплотиться в жизнь? — сказал Юлий Цезарь с насмешливой жалостью. — Бедный мечтатель! — И, помолчав минуту, он продолжал: — Выслушай меня, Спартак, и обдумай хорошенько мои слова; они продиктованы добрым чувством. Расположение мое к тебе гораздо сильнее и прочнее, чем ты думаешь. Помни, что я не принадлежу к числу людей, которые легко дарят свою приязнь и тем более свое уважение. Осуществить то, что ты задумал, более чем невозможно: это фантастическая мечта, химера и по целям, которые ты себе поставил, и по тем средствам, которые у тебя есть.

Спартак хотел было возразить, но Цезарь остановил его:

— Не прерывай меня и выслушай; ведь я пришел поговорить с тобой для твоего же блага. Ты, конечно, и сам не считаешь, что твои двадцать тысяч гладиаторов повергнут Рим в трепет. Разумеется, ты этого не думаешь. Ты рассчитываешь на то, что слово «свобода» привлечет под твои знамена огромную массу рабов. Но пусть число этих рабов достигнет ста, ста пятидесяти тысяч (а этого никогда не будет), пусть они благодаря тебе будут спаяны железной дисциплиной, пусть они будут доблестно сражаться, воодушевленные мужеством отчаяния. Пусть будет так! Но неужели ты веришь, что они победят четыреста тысяч легионеров, покоривших царей Азии и Африки, и что эти легионеры, свободные граждане, живущие по всей Италии на своем клочке земли, в своем доме, не будут с величайшим ожесточением драться с рабами, лишенными всякого имущества, с людьми, победа которых грозит им разорением? Вы будете сражаться, движимые отчаянием, они — инстинктом самосохранения, вы — за то, чтобы получить права, они — за сохранение своей собственности. Кому достанется победа, угадать нетрудно. Численно они превосходят вас, а кроме того, в каждом городе, в каждой муниципии у них окажутся союзники, а у вас — враги. К их услугам — все богатства государственной казны и — что еще важнее — крупные состояния патрициев, на их стороне авторитет римского имени, искусство опытных полководцев, интересы всех городов и всех римских граждан, несчетное количество судов республики, вспомогательные войска, собранные со всех концов мира. Достаточно ли будет твоей доблести, твердости и твоего великого ума, чтобы внести порядок и дисциплину в толпы упрямых, диких варваров, пришельцев из разных стран, не связанных благородными традициями или иными, материальными узами, и даже не вполне понимающих те цели, к которым ты стремишься? Я поверил было на минуту, что это тебе удастся, но нет, это решительно невозможно… Ты наделен крепкой волей и умом и вполне способен командовать войсками, — я это признаю. Но добьешься ты только того, что скроешь на время недостатки своего войска, как скрывают язвы на теле. Ты можешь поколебать у противника надежду на победу, но, совершив чудеса мудрости и доблести, одержишь ли ты победу?

— Ну, так что ж! — воскликнул Спартак с величественным равнодушием. — Я умру славной смертью за правое дело, и кровь, пролитая нами, оплодотворит древо свободы, выжжет новое клеймо позора на лбу угнетателей, породит бесчисленных мстителей. Пример для подражания — вот лучшее наследство, которое мы можем оставить потомкам.

— Великое самопожертвование, но бесплодная и напрасная жертва. Я показал тебе, что средства, которыми ты располагаешь, недостаточны для достижения цели, и я докажу тебе, что и сама твоя цель — плод возбужденного воображения, манящая мечта, неуловимый для человечества призрак: издали он кажется живым, влечет, но убегает от тебя тем дальше, чем упорнее ты гонишься за ним. Когда ж тебе кажется, что ты уже настиг его, он вдруг исчезает у тебя на глазах. С тех пор как люди покинули леса и стали жить совместно, исчезла свобода и возникло рабство, ибо каждый закон, ограничивая и сужая права одного в пользу всех, тем самым посягает на свободу отдельного человека. Повсюду и всегда самый сильный и самый хитрый будет господствовать над толпой, и всегда найдется простой народ, готовый повиноваться. Даже самые лучшие, разумнее всего устроенные республики не могут избегнуть этого закона, источник которого в самой природе человека; тому свидетельство бесславный конец Фив, Спарты и Афин. В самой нашей Римской республике, основанной на принципе верховной власти народа, всю власть, как ты видишь, зажала в кулак кучка патрициев, — она владеет всеми богатствами, а следовательно, на их стороне и сила; они устроили так, что власть над республикой стала передаваться по наследству в их касте. Можно ли считать свободными четыреста тысяч римских граждан, у которых нет хлеба и крова, нет одежды, чтоб укрыться от зимней стужи? Они — жалкие рабы первого встречного, кто пожелает купить их голос; право голоса — вот единственное достояние, единственное богатство этих нищих повелителей мира. Поэтому слово «свобода» лишено у нас смысла. Это струна, которая всегда будет находить отзвук в сердцах масс, но иной раз именно тираны прекрасно умеют играть на этой струне. Спартак, я страдаю от наглого высокомерия патрициев, сочувствую горю и мукам плебеев и вижу, что только на гибели первых может быть основано благополучие последних; чтобы уничтожить господство касты олигархов, надо поощрять страсти плебеев, но держать их в узде и руководить ими властно, с железной твердостью. И так как человек человеку волк, так как род человеческий разделен на волков и ягнят, коршунов и голубков, на пожирающих и пожираемых, то я уже сделал выбор и поставил себе определенную цель. Не знаю, удастся ли мне разрешить такую трудную задачу, но я задумал захватить власть и в корне изменить судьбы обеих сторон: сделать угнетателей — угнетенными, пожирающих — пожираемыми.