Горны Империи - Верещагин Олег Николаевич. Страница 14

Денис проснулся посреди ночи.

Вагон раскачивало — нехорошо как-то, тяжело. Пожалуй, даже страшновато, с сильным креном влево-вправо. За чёрным окном летела глубокая темнота. Как будто в батискафе, который погрузился на самое дно Нью-Йоркской впадины и исследует руины разрушенного и затонувшего го-рода. Только с чего батискаф так качает? Денис представил себе огромного кальмара, схватившего аппарат щупальцами (он читал, что ещё есть такие, архитойтисы называются) — и сам испугался, жутко стало смотреть в темноту. Он отвернулся от окна и только сейчас понял, что внизу горит свет — синеватый ночник — и слышатся негромкие голоса.

Отец и мама не спали.

Денис чуть выдвинул голову над краем полки.

Мама сидела, поджав ноги и прислонившись виском к вздрагивающей стене вагона, в углу и смотрела, как Борис Игоревич разбирает на разостланном большом носовом платке пистолеты. Один — хорошо знакомый Денису табельный отцовский «бердыш» — был уже весь разобран. Но на той же салфетке лежали ещё аж два, и третий отец держал в руках, снимая затвор. Денис хорошо знал эти модели: на платке — восьмизарядные курносые «байкалы-442», а в руке маленький «байкал-441». Отдельно в ряд стояли поблёскивающие золотом патрончики: девятимиллиметровые и шесть-тридцать пятые.

— А стоило ли? — спросила мама, явно продолжая начатый раньше разговор.

— Работа там и для тебя есть, — отец снял со ствола боевую пружину, посмотрел сквозь неё

на жену. — Не беспокойся.

— Ты же знаешь, о чём я.

— У меня приказ.

— Я не о тебе. И даже не о себе. Я о Дениске. Тебе ведь предлагали его оставить.

— Он не имперский дворянин, чтобы в интернате воспитываться. Жирно будет.

Новости, обеспокоено подумал Денис. Ну, мамочка… Он внимательно прислушался — конечно, подслушивать нехорошо, но… в конце-то концов, тут дело касается его напрямую!

Борис Игоревич довольно долго молчал, даже пистолет бросил крутить. Потом тихо заговорил:

— Лера… Понимаешь, я ведь не просто так его с собой везу. Если хочешь знать — это жест политический.

— Политический? — сделала ударение на этом слове мама.

— А ты зря иронизируешь, — Борис Игоревич, кажется, рассердился. Денис тихонько поёрзал на полке — разговор был интересным, даже очень. — Зря! Именно политический. Как ты не поймёшь, Лер — я как бы показываю: вот он, я — и мы ничего не боимся и это наша земля, раз уж семью с собой привожу! Да и ты сама много думала о своей безопасности, когда в семнадцать лет поехала на юга — с холерой бороться?

— Мне почти восемнадцать было, — поправила женщина, и Денис по голосу понял, что мама улыбается. — И потом, я сама за себя решала.

— Думаешь, Денис решил бы по-другому?

— Ещё бы его спрашивать. Им дай делать, что они хотят — так от подвигов не продыхнёшь.

— Да, это есть… Да и потом — всё не так страшно, как может показаться. Не посмеют нам ни-

чего сделать… — он помолчал и добавил: — Я скорей боюсь, что наш сын начудит. У него это хорошо получается, тут ты права.

Потом внизу стало тихо, и Денис услышал звук поцелуев. Осторожно перевёл дух, медленно вытянулся на полке. Улыбнулся.

Он всё понимал. И очень хотел, чтобы мама родила ему брата. И ещё — знал, что это невозможно.

Там, на юге… в Крыму. В какой-то дикой деревне… где была холера и почти первобытные от ужаса и жизни вокруг люди, непохожие на людей. Там восемнадцатилетнюю Лерку Исаеву — тогда ещё не Третьякову — ударили вилами в пах. Ударил один из тех, кого она спасала от холеры.

Денис видел это иногда, как наяву. Как девчонка в защитной форме Медкорпуса с алым крестом на повязке хватается за вилы и падает под стену на пыльной кривой улице. Не выхватив пистолет. Не потому что не успела, а потому что она приехала спасать, а не убивать. Как разбегаются опомнившиеся люди. Как девчонка, которая станет его, Дениса, мамой, сдерживая стоны, ползёт ближе к стене, садится, бинтуется… и сидит, глядя на лужу крови, к которой собираются мухи…

Когда в деревню влетел отряд местных драгун, первое, что попросила почти умершая фельдшер было: "Не трогайте их. Они просто испугались. Они не виноваты…"

Когда Денис был помладше, он очень хотел как-нибудь найти того гада, который… Но прошло полтора десятилетия. Всё там изменилось, и Крым уже давно не вечевая республика, а часть Империи… Денис подрос и понял, что это не будет местью. Это будет просто убийством. Убийством человека, который, наверное, и сам уже сто раз себя наказал…

Когда мама рожала Дениса, она чуть не умерла второй раз. И… и всё.

Когда-то раньше в таких случаях детей брали из специальных организаций — приютов. Но таких уже давно нет.

И у Третьяковых есть один Денис.

Он уже снова спал, думая про это…

Оказывается, долгая поездка на поезде — вещь довольно скучная.

Всего три дня назад Денис со сдержанным интересом рассматривал локомотив на Южном вокзале Петрограда. Это был не привычный ему паровоз, на каких он не раз ездил, а мощнейший электровоз марки "Россия ЭЛ-1" — обтекаемая машина, позволявшая буксировать сцепку из двадцати пассажирских вагонов со скоростью около 100 км/ч без дозаправок или чего-то подобного. Сердцем электровоза был таинственный вихревой генератор — чудесная машина, изобретённая ещё до Третьей мировой, фактически вечный двигатель. Производство таких двигателей было ограничено голодом в необходимых материалах, который испытывала не только Империя, но и вся Земля. Экипаж локомотива — четыре человека в тёмно-синей с золотом форме гражданского Инженерного корпуса, облокотившись на перила, смотрели сверху на пассажиров и здание вокзала с лёгким чувством превосходства. Их можно было понять — они соединяли мир там, где ещё не протянулись стройные мачты опор струнных дорог Юницкого. А это не везде было возможно пока… Вот и до Семиречья они пока что не дотянулись.

Правда, на этот раз сцепка составляла всего двенадцать вагонов, из них четыре — багажные. Рейс Петроград-Владивосток шёл на юг в обход Уральского хребта, через джунгли хребта Голодный, берегом моря Балхаш и дальше насквозь через леса Южной Сибири до конечного пункта. Среди пассажиров большинство составляли такие же, как Третьяковы, командированные на долгие сроки. И вещей они с собой везли немало.

Денис здорово взгрустнул, когда на дверь их петроградского дома повесили табличку: "ДЛИТЕЛЬНЫЙ ОТЪЕЗД. ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ." Дом тоже выглядел грустным — все окна забраны изнутри и снаружи щитами, в комнатах всё зачехлено, отключены все системы. Мальчишке даже совсем расхотелось уезжать. Войко — он пришёл с утра и помогал грузиться, молча, хотя Денис порывался заговаривать — смотрел понимающе, и Денис почти уже решил взмолиться, чтобы его оставили у Караджичей. Почему-то мальчишка был уверен — отец и мать согласятся, стоит ему лишь попросить.

Но он перетерпел секундную слабость. А потом на улице появилась целая делегация.

Отца и мать никто не провожал. Друзья, начальство — все они побывали дома вчера, на небольшой вечеринке — и всё. А Денис вроде бы со всеми попрощался в отряде ещё днём, предупредил, что никакая помощь не нужна и проводов не нужно тоже. И совершенно не ожидал появления почти десятка человек — из их с Войко отряда и из отряда имени Лени Тарьянен. Причём, судя по лицам, настроены все были серьёзно.

— Чего пришли? — угрюмо сказал Денис, спускаясь с крыльца и чувствуя, как возвращается желание остаться — не такое сильное, как раньше, но явственное.

— Слушай, — решительно сказала Инга Брондукова, протягивая большой тяжёлый пакет. Лицо у неё было суровое и решительное. — Вот тут номера «Пионера» и «Костра», последние — по три штуки. Восемь Уставов. И плёнка с нашим фильмом — ну, ты помнишь, про «Кивач». Возьмёшь с собой?

— Конечно, — кивнул Денис. Он не представлял себе, зачем это ему может понадобиться, но правда хотел взять всё это с собой. Не так уж тяжело это, а…

Что «а» — он и сам не очень понимал. Делегация сдержанно сопела. Больше всего Денис боялся, что сейчас кто-нибудь что-нибудь ляпнет про наше знамя и про благородную миссию. Станется ещё… Но все промолчали, и Денис вдруг искренне сказал то, что чувствовал: