Белый Тигр - Адига Аравинд. Страница 17

И вот однажды знакомое лицо показалось у ворот.  Нас пришел проведать Виджай, кондуктор из Лаксмангарха. Герой моих детских лет был экипирован с иголочки: белый френч, на голове белая шапочка того фасона, что носил Неру, восемь пальцев украшены массивными золотыми кольцами. 

Не зря подался в политику!

Сам Аист вышел ему навстречу, и поклонился, и сердечно приветствовал — землевладелец поклонился сыну свинопаса! Вот они, плоды демократии! 

Через два дня сам Великий Социалист почтил наш дом своим посещением.

Ну и суматоха же поднялась! Мистер Ашок с жасминовым венком дожидался у ворот. Бок о бок с ним замерли Мукеш-сэр и Аист.

Подъехала машина, дверь ее распахнулась... и вот он, светлый лик, знакомый мне с раннего детства по массе предвыборных плакатов, — пухлые щеки, седые волосы ежиком, толстые золотые серьги. 

У Виджая на голове сегодня красная повязка, в руке флажок с разорванными оковами. 

— Да здравствует Великий Социалист! — выкрикивает он.  Государственный деятель сложил руки лодочкой и поклонился сразу всем. Черта, характерная чуть ли не для всех крупных индийских политиков: весь его облик дышал миром и спокойствием. Следуй за ним — и такие же мир и спокойствие снизойдут и на тебя. Вместе с тем видно было: случись что, от этой благостности и следа не останется. И уж тогда ничего хорошего на тебя не снизойдет.

Мистер Ашок повесил венок на шею великому человеку.

— Мой сын, — представил Аист. — Недавно из Америки.

Великий Социалист потрепал мистера Ашока по щеке.

— Отлично. Нам нужны молодые ребята. Пусть возвращаются на родину и превратят Индию в супер-державу.

И они прошли в дом, и все двери и окна закрылись наглухо.

Немного погодя Великий Социалист вышел во двор, за ним старик, Мангуст и мистер Ашок. Венка на шее государственного деятеля не было. Лицо у него раскраснелось.

Я подметал двор, стараясь незаметно подобраться к ним поближе — вдруг подслушаю что? И я таки подобрался, — подобрался, и тут Великий Социалист хлопнул меня по спине:

— Как тебя зовут, сынок?

И добавил:

— Твои работодатели хотят меня ограбить, Балрам. Что скажешь?

Мистер Ашок оторопел. Аист растерянно улыбнулся.

— Полтора миллиона — это много, сэр. Мы были бы рады с вами договориться.

Великий Социалист отмахнулся:

— Вранье. Это вам по средствам. Такая кормушка — уголь забесплатно из государственных шахт. А кто вам ее предоставил? Я. Когда я вас нашел, вы были мелкие деревенские хозяйчики. Я вас привез сюда и облагодетельствовал. Как вы смеете мне перечить?  Обратно в деревню захотелось? Я сказал, мать вашу, полтора миллиона, — значит, полтора... 

Тут ему пришлось прерваться: он жевал паан, и красная слюна переполнила рот и запузырилась на губах. Великий Социалист повернулся ко мне и изобразил руками нечто круглое. Я стремглав бросился к «Хонде Сити» за плевательницей. 

Возвращаюсь со стальной лоханкой. Великий как ни в чем не бывало поворачивается к Мангусту:

— Сынок, подержи-ка.

Тот не шевелится. Великий Социалист принимает у меня сосуд и протягивает Мангусту:

— Держи, сынок.

Мангуст послушно берет.

Великий Социалист сплевывает. Троекратно. У Мангуста трясутся руки, лицо чернеет от омерзения. 

— Спасибо, сынок, — утирает губы Великий. Поворачивается ко мне и морщит лоб:

— О чем, бишь, это я?

Так-то, господин Цзябао. Вот вам Великий Социалист с хорошей стороны. Всех наших хозяев унизил — потому-то мы за него и голосуем. 

В тот вечер я опять принялся подметать двор и снова подкрался поближе к Аисту с сыновьями. Они сидели на лавке, в руках стаканы с золотистой жидкостью, и разговаривали. Мукеш-сэр как раз закончил свою речь, старик покачал головой:

— Ничего не выйдет, Мукеш. Он нам нужен. 

— Говорю тебе, отец. Довольно. Надо обратиться в Дели напрямую. Теперь мы знаем к кому. 

— Я согласен с Мукешем, отец. Что за отношение такое — будто мы его рабы!

— Спокойно, Ашок. Ты еще ничего не понимаешь насчет Индии. Позволь нам обсудить это с Мукешем. 

Я дважды подмел двор, потом подтянул сетку для бадминтона и все слушал, слушал... Но зоркие глаза непальца не дремали.

— Не топчись зря во дворе. Ступай к себе в комнату и сиди, пока хозяева не позовут.  — Слушаюсь.

Рам Бахадур молча смотрел на меня.

— Слушаюсь, сэр.

(Слуги, сэр, обожают, когда другие слуги титулуют их «сэр».)

На следующее утро сушу я феном Куддли и Пуддли. Подходит ко мне Рам Бахадур:

— В Дели бывал?

Я качаю головой.

— Они через неделю уезжают в Дели. Мистер Ашок и Пинки-мадам. Месяца на три.  Опускаюсь на корточки и сушу Куддли лапы.

Спрашиваю небрежно:

— Зачем?

Непалец пожимает плечами. Откуда, мол, слуге знать? Но кое-что ему известно.

— С собой берут только одного шофера. Платить будут три тысячи рупий в месяц — вот сколько у них в Дели будет получать шофер.

— Три тысячи рупий! — Фен падает у меня из рук.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Пусть они возьмут меня, сэр? — В моем голосе мольба. — Подскажите им, пусть возьмут меня. 

— Они берут Рама Парсада, — кривит губу непалец. — Разве что...

— Что?

Он трет большой палец об указательный. Если я заплачу ему пять тысяч рупий, он шепнет Аисту насчет меня.

— Пять тысяч! Откуда мне взять такие деньги? Я все отдаю семье!

— Отлично. В таком случае, поедет Рам Парсад. А ты, — он показывает на Куддли и Пуддли, — всю оставшуюся жизнь будешь мыть и расчесывать собачонок.

Просыпаюсь. В носу свербит.

Еще темно.

Где-то за стенами дома горланит петух. Значит, час ранний. Рам Парсад режет в потемках лук. Слышно, как постукивает нож: тук, тук, тук.

Что это он взялся за лук в такую рань?

Поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Но постукивание ножа настойчиво.

Этот человек что-то скрывает.

Просыпаюсь окончательно. Стараюсь привести мысли в порядок.

Рам Парсад последнее время какой-то странный. 

Дыхание у него сделалось зловонное. Даже Пинки-мадам пожаловалась. Он внезапно перестал есть с остальными, будь то дома или на стороне. Даже по воскресеньям, когда подавали курицу, отказывался. Дескать, он уже поел, или не голоден, или... 

Я следил за ним весь день. Ближе к вечеру, как я и предполагал, он куда-то засобирался. 

Повар сказал мне, что каждый вечер в одно и то же время Рам Парсад отлучается со двора. 

Вот и сейчас — шасть за ворота.

Срываюсь с места и иду за ним.

В этой части Дханбада мне бывать не доводилось.  Рам Парсад попетлял по переулкам, оглянулся несколько раз, словно желая убедиться, что слежки нет, и припустил чуть не бегом.

Домчался до небольшого двухэтажного дома. Окна забраны решетками, у входа вытянулись в линейку черные водопроводные краны. Рам Парсад нагнулся к крану, умылся, прополоскал рот, сплюнул. Снял сандалии. Стена была усеяна квадратными углублениями, в них стояла обувь. Рам Парсад сунул свои сандалии в такую же выемку, вошел и закрыл за собой дверь. 

Я хлопнул себя ладонью по лбу. Ох и дурак же я! Ведь сейчас Рамадан! Днем они не едят и не пьют!

Примчавшись домой, я сразу кинулся к непальцу.  Он стоял у парадных ворот, ковырял в зубах веточкой мелии — бедняки используют их вместо зубочисток. 

 — Какое я кино сейчас видел, сэр, — говорю.

— Пошел на хрен.

— Замечательное кино, сэр. Драки. Танцы. Главный герой — мусульманин. Звать Мухаммед Мухаммед.

— Отстань от меня, сопляк. Иди помой машину, если нечем заняться.

— Знаете, что произошло с Мухаммед Мухаммедом в этом кино? Бедный честный мусульманский труженик, он выдал себя за индуса, чтобы устроиться на работу шофером. И назвал себя Рам Парсад. 

Веточка упала на землю.

— А как он умудрился провернуть дельце, знаете?  Договорился с охранником-непальцем, которому хозяева полностью доверяли. Платил ему, и все было шито-крыто.