Кровная связь - Айлс Грег. Страница 14

– Ну хорошо, – устало отвечает она. – Может быть, хотя бы теперь ты успокоишься.

Глава седьмая

Пирли садится на край кровати и смотрит в стену. Глаза ее затуманивают воспоминания.

– Правда заключается в том, что я немного видела. Если бы я спала у себя дома, то, может быть… Но я была в большом доме, ухаживала за твоей бабушкой.

Она умолкает, и на мгновение меня охватывает страх, что она не собирается продолжать. Но она делает глотательное движение и рассказывает дальше:

– У миссис Киркланд были боли. Потом оказалось, что это желчный пузырь. На следующий день его пришлось удалить. Твой дедушка хотел сам сделать операцию, но она не позволила. Ладно, как бы там ни было, но я услыхала выстрел.

– В котором часу?

– Примерно в десять тридцать, я бы сказала. Мне показалось, это был выстрел из ружья. Знаешь, такой раскатистый треск… Он разбудил твою бабушку. Я сказала ей, что это, наверное, доктор Киркланд застрелил оленя, который забрел к нам из леса, но миссис Киркланд распорядилась, чтобы я вызвала полицию.

– А ты?

– Я сделала так, как было велено.

– Сколько времени им понадобилось, чтобы приехать сюда?

– Десять минут. Может быть, чуточку больше.

– И ты вышла в сад только после того, как туда прибыла полиция?

Она медленно кивает.

– Но я позвонила вниз, чтобы убедиться, что с тобой и твоей мамой все в порядке.

– Кто ответил тебе?

– Доктор Киркланд. Он и сказал, что здесь все не в порядке, но что я должна оставаться с миссис Киркланд. Я запаниковала и заставила его сказать, что с тобой все нормально. Вот тогда я и заподозрила, что, должно быть, что-то случилось с мистером Люком.

Мистер Люк… Так Пирли всегда называла моего отца.

– Предполагалось, что он уедет на остров где-то около девяти часов, но у меня появилось какое-то дурное предчувствие. Я вышла на заднюю галерею большого дома и посмотрела вниз. Когда я увидела мистера Люка лежащим под большим деревом, у меня чуть не разорвалось сердце. Боже милостивый… Давай больше не будем говорить об этом.

– Ты разговаривала с мамой, когда звонила вниз?

– Нет.

Я закрываю глаза. В памяти у меня вновь оживают мерно вспыхивающие синие проблесковые маячки полицейских машин, освещающие замкнутое полукольцо, образованное задней частью Мальмезона и двумя зданиями для прислуги. От их вспышек падающий дождь кажется темно-синим. Среди кустов роз стоят высокие мужчины в форме и фуражках, разговаривающие с моим дедом так, как солдат может разговаривать со старшим офицером. Я открываю глаза, чтобы не вспоминать, что было дальше.

– Вот что я запомнила из того, что мне рассказали, – бормочу я. – Папа и дедушка, они оба услышали, что кто-то бродит по саду. Папа был здесь, в этом доме, а дедушка – в главном здании. Они встретились снаружи, несколько секунд поговорили, потом начали обходить территорию поодиночке. У обоих были ружья, но грабитель застал папу врасплох. Они стали бороться в темноте, и он застрелил отца из его собственного ружья.

Пирли грустно кивает головой.

– Именно так и рассказывал мне доктор Киркланд.

– И то же самое он рассказал полиции?

– Конечно, дитя мое. Именно так все и случилось. Почему ты спрашиваешь меня об этом?

Еще не осознав этого до конца, я уже сформулировала ответ на ее вопрос:

– Потому что я думаю, что отпечаток маленькой ступни на ковре принадлежит мне. И что это я оставила его той ночью.

Пирли качает головой.

– Какие глупости ты говоришь, дитя мое! Ты просто никак не смиришься с тем, что потеряла отца, и в этом все дело. В течение двадцати лет ты пыталась разобраться в этих вещах и как-то примириться с ними, вот только примириться с ними невозможно. Разве что станешь самим Господом Богом. Вот тогда ты понимаешь все… А это все, что здесь можно понять. И ничего другого ни ты, ни я не найдем.

Я не обращаю внимания на упрощенческую философию Пирли, какой бы справедливой она ни была.

– Разговаривать о той ночи с мамой – все равно что рвать зубы. А когда она-таки заговорила, то стала сама себе противоречить. То она слышала выстрел, то не слышала его. То она видела что-то, то не видела ничего. Что ты об этом думаешь?

Пирли бросает на меня один из редких открытых взглядов.

– Ты говоришь, что уже выросла… Наверное, так оно и есть. Во всяком случае, ты уже достаточно взрослая, чтобы услышать вот что: в ту ночь твоя мама ничего не видела, детка. Тогда она принимала снотворные пилюли твоего отца. Или болеутоляющие. То, что он принимал, чтобы залечить полученные на войне раны и свои нервы.

Нервы… Этим словом Пирли пользуется для обозначения «вьетнамского синдрома».

– Ты говоришь, это вошло у нее в привычку?

– Девочка моя, твоя мама глотала почти все, что прописывал мистеру Люку врач. У нее самой были проблемы с нервами. Твой отец посещал доктора Тома Кейджа, и, думаю, того, что прописывал ему доктор Кейдж, хватало обоим. Твоя мать ни за что не согласилась бы обратиться к врачу.

Я делаю мысленную пометку узнать, жив ли еще доктор Кейдж.

– Получается, мама была без сознания, когда застрелили папу? – Я закрываю глаза и пытаюсь представить себе что-либо – хоть что-нибудь – до появления синих полицейских маячков, но у меня ничего не выходит. – Получается, только спустившись в сад, ты увидела, как я подхожу к телу?

– Правильно.

– Откуда я пришла?

Пирли колеблется.

– Со стороны этого дома, я думаю. Или откуда-нибудь из-за него. Не могу сказать точно.

Я снова пытаюсь вспомнить что-нибудь новое из той ночи, но непроницаемые врата, которые охраняют эту информацию от моего сознательного «я», остаются наглухо запертыми.

– Пирли, кем, по-твоему, был тот грабитель? Что он мог там делать?

Служанка обреченно вздыхает, и взгляд ее темных глаз останавливается на мне.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Да.

– Я думаю, он был другом твоего отца. Или это, или то, что кто-то другой пришел убить доктора Киркланда.

На мгновение я лишаюсь дара речи. За все годы, что прошли с момента смерти отца, я еще ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь рискнул озвучить одну из этих теорий.

– Убить дедушку? Зачем кому-то понадобилось делать это?

Пирли тяжело вздыхает.

– Твой дедушка, конечно, может быть очень милым человеком, но он жесткий бизнесмен. Он разорил некоторых людей, а в таком маленьком городке, как наш, это могут припомнить.

– А с той ночи кто-нибудь когда-нибудь пытался причинить ему вред?

– Мне об этом ничего не известно. – Она пожимает плечами. – Хотя я могу ошибаться, конечно. Но теперь у него есть водитель, Билли Нил. И мне совершенно не нравится этот малый.

Я видела водителя своего деда всего раз, да и то мимоходом. Остролицый и мускулистый, Билли Нил напоминает парней, которые вечно цепляются ко мне в барах. Незаметные люди, которые полагают и предполагают слишком многое. Их молчание свидетельствует не о заботе и внимании – нет, оно угрожающее, почти агрессивное.

– Ты думаешь, Билли Нил служит у него кем-то вроде телохранителя?

Пирли презрительно фыркает.

– Я знаю это точно. Он слишком низкий и подлый, чтобы держать его еще для каких-либо целей. Особенно если это просто вождение автомобиля.

Сама мысль о том, что деду может понадобиться телохранитель, кажется мне нелепой, но именно такое впечатление сложилось у меня в тот самый первый раз, когда я увидела деда в Новом Орлеане вместе с его новым водителем. Но пока что только первая теория, высказанная Пирли, заставляет мое сердце учащенно биться.

– Почему ты считаешь, что тот грабитель мог быть другом папы?

– Я думаю, так оно и было, – твердо отвечает она. – Иначе кто мог подобраться к твоему отцу так близко, чтобы застрелить из его собственного ружья?

– Что ты имеешь в виду?

– Я никогда еще не встречала мужчины, который бы все время оставался настороже, как мистер Люк. Он спал с открытыми глазами. В любой момент был готов отразить опасность. Наверное, это война сделала его таким. Доктор Киркланд считает себя великим охотником, но твой отец… он мог пройти по лесу так, что не шевельнулась бы ни одна былинка. В первые два года после того, как вернулся с войны, он ночами напролет бродил по поместью. И по острову тоже, как я слышала. Иногда он пугал меня до полусмерти. Он появлялся из воздуха, как привидение. Никто не мог подкрасться к мистеру Люку незамеченным. Никто и никогда. Это я знаю совершенно точно.