Питомник. Книга 1 - Дашкова Полина Викторовна. Страница 39

– Федор, вы чаю хотите? – Бородин тепло улыбнулся.

– Чаю? Нет. Не стоит беспокоиться. Спасибо.

– Ладно, нет так нет. Скажите, Ольга Коломеец когда-нибудь говорила о суициде?

– О чем? Ах, ну да, я понял. Она не просто говорила об этом. Она культивировала тему самоубийства, особенно в переходном возрасте. Стену над своей кроватью увешала портретами Цветаевой, Есенина, Маяковского, но не потому, что любила стихи. Просто все они покончили с собой. Только этот у нее был критерий. В восьмом классе устроила чудовищную демонстрацию, кстати, это тоже было окно. И знаете, из-за чего? Из-за джинсов! Ей страшно хотелось иметь настоящие, американские, с фирменной биркой. Написала записку, что в ее смерти виновата мама, она не любит свою младшую дочь, прицепила патетическое послание скотчем к холодильнику, встала на подоконник в тот момент, когда на кухне находились три человека, в том числе ваш покорный слуга. Сняли ее, разумеется. Потом была история с несчастной любовью. С ума сходила по одному своему однокласснику. Написала помадой на зеркале в прихожей: «Ухожу потому, что полюбила мерзавца с каменным сердцем!» Лиля застала ее с бритвенным лезвием на бортике ванной. Ну, разумеется, лезвие кожи не коснулось. Однако все это только подтверждает, что ей помогли прыгнуть из окна. Когда человек грозит, он не доводит дело до конца. Ему надо испугать, обратить на себя внимание, чтобы все вокруг прыгали, жалели его, ну и так далее... Не знаю, сама, не сама, с одной стороны, да, с другой нет, и вообще, десять лет прошло, как было на самом деле, узнать уже невозможно. Кто мог рассказать, того нет на свете. – Речь Фердинанда становилась все невнятней, как будто он вдруг страшно захотел спать. Возбуждение сменилось апатией. Чтобы продолжить разговор, требовалось как-то встряхнуть его, однако Бородин решил пока не делать этого. Иногда реакция на вопрос несет в себе больше информации, чем ответ, сформулированный вслух.

– Я вижу, вы действительно устали, – мягко произнес Бородин, – пожалуй, на сегодня достаточно. Я понимаю ваше состояние, вы потеряли женщину, которая очень много для вас значила. Будьте добры, ознакомьтесь с протоколом.

Бородин наблюдал, как равнодушно скользят глаза Фердинанда по строчкам. Казалось, он не читал, а почти спал.

– Да, все нормально, – кивнул он, протягивая бумаги.

– Вот здесь, пожалуйста: «С моих слов записано верно», число и подпись. И еще, вот это заполните, пожалуйста.

– Что это? Подписка о невыезде? – Фердинанд немного, но проснулся. Глаза сухо заблестели.

– Всего лишь формальность, – утешил его Бородин, – вы ведь не собираетесь никуда уезжать из Москвы в ближайшее время? Нам нужна гарантия на постоянную связь с вами.

Фердинанд склонился над бумагой, Илья Никитич заметил, что он сделал несколько помарок и рука опять дрожала. Закончив, он откашлялся и хрипло выдавил:

– Какие вы все... одинаковые. Я не сбегу. Незачем и некуда.

Глава одиннадцатая

В московской квартире Солодкиных ванная напоминала подводное царство. Дымчато-бирюзовая плитка с выпуклым рисунком. Длинные извилистые водоросли, хрупкие водяные лилии, золотистые и синие прожилки гармонировали с нежно-голубым фаянсом и позолотой английской сантехники. Рама овального зеркала, дверцы шкафчиков были украшены инкрустацией из бирюзы и малахита. Изящные морские коньки, кальмарчики, крабики. Каждая фигурка имела право стать отдельным ювелирным украшением. На позолоченных кранах таинственным блеском сияли синие и зеленые фианиты, неотличимые от настоящих сапфиров и изумрудов.

Маша любила купаться, улыбалась, весело дрыгала ножками. Огромная джакузи была для нее морем. Ксюша добавляла в воду ароматную соль, бросала яркие прелестные резиновые игрушки, поддерживая Машин затылок, давала ей вволю побарахтаться. Маша смеялась, шлепала ладошками по бирюзовой воде, тянулась за желтым утенком, ловила и брала в рот зеленого забавного крокодильчика. Ксюша ловко переворачивала ее со спинки на животик, болтала что-то ласковое и бессмысленное, но вместо шикарной джакузи видела облезлую «сидячку» в доме своих родителей, шершавое, рыжее от ржавчины дно ванной, беловатую волокнистую мочалку с истлевшей ситцевой петелькой, толстый резиновый шланг, похожий на гигантского бледного червя. Его надевали на кран и из него производили полив голенького озябшего ребенка. Душ почему-то всегда был сломан. Над головой грозно покачивались безобразные трико и панталоны, воняло хозяйственным мылом, тут же на табуретке стоял жестяной таз с замоченным бельем. Серая вода в тазу была подернута плотной мыльной пленкой и тяжело, жирно колыхалась.

Она зажмурилась, тряхнула головой, чтобы отогнать образ собственного ненавистного детства, и заставила себя широко улыбнуться.

– Ну все, солнышко, давай вылезать, у тебя уже глазки закрываются. Сейчас покушаем, и спать. Потом, проснемся, погуляем, а потом... – она завернула Машу в пушистое зеленое полотенце и вдруг застыла, прижав ребенка к груди и уткнувшись носом в теплую влажную макушку.

Она привыкла рассказывать Маше все, чем предстоит им заняться в ближайшее время, дела были самые приятные: кормление, гуляние, сон в кроватке, похожей на колыбель сказочной принцессы. Каждая мелочь, окружавшая ее ребенка, была почти произведением искусства, и каждая минута таила в себе кусочек праздника. Машино младенчество складывалось в сияющую мозаику и должно было остаться в ее памяти набором живых картинок, уютным райским садиком, в котором всегда тепло, светло, чисто, пахнет цветами, птички садятся на ладонь и поют сладкими соловьиными голосами, а все рыбки золотые и умеют говорить. Но главное, всегда рядом мама, надежная, сильная, спокойная, а не дрожащее пугало, которое глядит из зеркала красными, опухшими от слез глазами.

«Прекрати!» – приказала себе Ксюша, но сил уже не осталось. Слезы опять покатились по щекам, Маша моментально выпятила нижнюю губку, изогнула ее скобочкой и заплакала.

«Не могу, не могу больше», – эти дурацкие восклицания сами собой звучали у Ксюши в голове, она заводилась еще больше оттого, что считала себя преступницей. От стресса может пропасть молоко, а если и не пропадет, то все равно ребенку передается нервозность матери. Выкручивайся, как хочешь, ты обязана быть спокойной и жизнерадостной, только тогда у твоего ребенка выработается крепкий психологический иммунитет на всю оставшуюся жизнь.

Через полтора часа все приятные дела были сделаны. Сытая, чистая Машенька крепко спала в своей красивой кроватке. Ксюша в длинной футболке, с нечесаными мокрыми волосами, несколько минут сидела на кухонном диване, поджав босые ноги и бессмысленно глядя перед собой, на дверцу посудного шкафа, на радужную стеклянную мозаику.

Нет, Ксюшенька, это не стекло, это пластины из настоящего горного хрусталя. Детали интерьера не просто радуют глаз, они оказывают целебное воздействие на подсознание. Человек, окруженный красивыми дорогими вещами, чувствует себя сильным, защищенным. Вещи имеют не только функциональное, но и представительское значение. Камушки в кранах, баночки-бутылочки на полке под зеркалом, щетка для волос, ручка, зажигалка, часы, все это говорит о человеке значительно больше, чем слова и даже поступки. Запомни, все должно быть настоящим, натуральным, дорогим.

Галина Семеновна Солодкина любила поболтать с невесткой. На самом деле болтала только она, а Ксюша кивала с умным видом, изредка вставляя: «Ну да, конечно. Надо же, как интересно, а я не знала». У Галины Семеновны накопился огромный запас невысказанных поучительных монологов. Сын совершенно не умел слушать, зато теперь она могла дать себе волю. Ксюша представлялась ей куском влажной глины, которому следует придать правильную изящную форму, а потом вдохнуть в свое неповторимое произведение жизнь.

Она учила невестку ходить, говорить, причесываться, выбирать одежду в дорогих бутиках, продукты в супермаркете и на рынке, купать, кормить и одевать ребенка, а главное, правильно относиться к Олегу.