Вечный колокол - Денисова Ольга. Страница 74

— Слава! — раздался, наконец, чей-то придушенный слезами крик.

— Слава! — ответил ему другой, чуть уверенней.

— Слава Солнцу! Слава!

— Слава богам!

Студенты обнимались, смеялись и вытирали слезы. «Слава» — гремело в тишине зимнего рассвета, «слава» — отвечали голоса из Сычевки. Новый солнечный год вместе с крепнущими лучами света отсчитывал первые шаги по земле.

10. Князь Новгородский. Перед вечем.

Тальгерт, псковский князь, бражничал с дружиной и встретил Волота хоть и приветливо, но с презрением равного по крови и старшего годами. И Волот сперва смешался под его взглядом, едва не забыв, зачем явился в Псков. Псковский князь был немолод, но далеко еще не стар. Он вышел из рода Великих Литовских князей, но перессорился со своими еще в ранней молодости, ненавидел ливонских «братьев» и поляков. Придя много лет назад на Русь, впечатал нательный крест сапогом в землю, трижды плюнул на него и поклялся служить Пскову и русским богам, по примеру своего великого предшественника. И с тех пор действительно служил им верой и правдой — Борис полагался на него и ничего с ним не делил. Тальгерт никогда не стремился взять больше власти, чем имел, оставаясь для Пскова не более чем воеводой, обрусел, перенял привычки своей дружины, славил Перуна, приносил ему жертвы и с презрением говорил о боге, которому его посвятили в младенчестве.

Хитрые глаза литовца смотрели на Волота из-под густых бровей, высокое, пожалуй, чрезмерно высокое, чело морщилось, словно Тальгерт хотел рассмотреть новгородского князи и никак не мог. Он говорил по-русски с еле заметным чужеземным выговором, чуть растягивая слова и смягчая шипящие звуки.

— Здравствуй, брат мой Волот, — первые слова он произнес не раньше чем через минуту после того как Волот переступил порог дружинной палаты его дворца. Сказал он это нараспев, продолжая рассматривать новгородского князя с высоты своего немалого роста — в последний раз он видел Волота ребенком.

— Здравствуй, Тальгерт, — ответил тот, поднимая голову.

— Вина князю новгородскому, — махнул он рукой дружинникам, и тут же ему в руки передали большой изогнутый рог.

Хитрые глаза литовца смеялись, и его дружина смотрела на Волота с сомнением, когда он принимал рог у псковского князя. Волот мог выпить много вина, но испытание показалось ему слишком наигранным, чересчур откровенным намеком на его юный возраст, и требовало ответного хода.

— Мне не до веселья, Тальгерт. Это вино мы выпьем в память новгородского посадника, который нашел свою смерть за вверенными твоей дружине стенами, — сказал он, пригубил вино и передал рог дальше — сопровождавшим его дружинникам.

Литовец усмехнулся и качнул головой, отдавая должное и словам Волота, и его находчивости.

— Садись рядом, брат Волот, — он махнул рукой в приглашающем жесте, — мы поговорим об этом.

— Да. Нам надо о многом поговорить. Мне жаль, что я омрачаю тебе преддверие праздника, но говорить хочу не здесь. Я приехал ненадолго, и у меня нет ни времени, ни желания доказывать твоей дружине свое право на княжение.

— О, — протянул Тальгерт, — а ты многому успел научиться у отца!

— К сожалению, нет.

— Хорошо. Поднимемся ко мне. Там нам никто не помешает, — кивнул псковский князь.

Он был мудрым, опытным и осторожным. Он был отменным военачальником. Но, защищая псковскую землю, псковичом он так и не стал. Он не лез в дела посадника и веча, он принимал их как должное, как высшую власть, из-под которой не стремился выйти.

— Мое дело — вести дружину в бой, когда враг пересечет границу Псковской земли. И, будь уверен, я сделаю это так, что враг надолго запомнит меня и мою дружину. А что до решения веча — это воля народа, они сами будут расплачиваться за него, когда ты двинешь сюда свое ополчение. И я встречу тебя совсем не так, как сегодня, — Тальгерт приподнял верхнюю губу то ли в усмешке, то ли в оскале.

— Новгород раздавит твою дружину, — презрительно ответил на это Волот, — и ты знаешь об этом.

— Я — воин. Что прикажет мне Псков, то я и сделаю. Прикажет отступить — я отступлю. Прикажет стоять насмерть — и я умру, защищая его землю.

— Ты говоришь так, словно ты наемник, проливающий кровь за того, кто больше платит! — скривился Волот.

— Я и есть наемник. И Псков платит мне так, как не согласился платить никто: любовью и доверием.

— Но ты же понимаешь, Псков не будет свободным никогда — либо мы, либо немцы. В свободе Пскова нет никакого смысла!

— Я — понимаю. И вече понимает тоже, будь уверен, — литовец посмотрел на Волота сверху вниз, — но Псков не станет расплачиваться за твои ошибки, князь. Псков не даст ни денег, ни людей на войну с татарами. Ты прохлопал мир на востоке, с таким трудом завоеванный твоим отцом. И когда Новгород ставил тебя на княжение, он не спросил псковичей, а хотят ли они, чтоб ими управляли новгородские бояре. С тех пор как умер Борис, псковские земли беззастенчиво грабят, прикрывая грабеж твоим именем и решениями твоей думы. И пока ты этого не остановишь, нам легче жить под угрозой войны, чем под гнетом твоего боярства. Псковские земли не так богаты, и не так велики, но, потеряв их, ты лишишься торговых путей и союзов. У тебя нет сил на войну с нами, и если ты ее начнешь, то потеряешь гораздо больше, чем приобретешь. Считай, что это наш ответ на год твоего княжения.

— Вы воспользовались минутной слабостью Новгорода. То, что вы сделали — предательство.

— Мы воспользовались твоими ошибками, а не минутной слабостью Новгорода. Твоими собственными, князь. И это не самая высокая плата за ошибки, поверь. И почему ты называешь предательством наше нежелание платить за них вместе с тобой? Мы не ставили тебя на княжение.

— Вы признавали власть Новгорода, а значит, дали ему право на принятие решений за вас.

— Пока власть Новгорода была в надежных руках — мы ее признавали. Но отдаваться на милость стервятников, разоряющих нашу землю — это не верность, а глупость. Платить своими жизнями за то, что пьяные новгородцы прирезали сотню татар? Зачем нам это нужно?

— Может быть затем, чтобы пьяные псковичи могли позволить себе прирезать сотню немцев и не опасаться войны? — вскинул глаза Волот.

— Псковичи миром дорожат, и торговыми союзами не бросаются. Наши крепостные стены держат на своих плечах всю тяжесть вражеских вторжений, а не ваши. Новгород мира не ценит, потому что не помнит войны. Одно дело ходить в далекие походы и возвращаться с победой и добычей, и совсем другое — встречать врага у себя дома, смотреть, как горят свои дома, как насилуют жен и сестер, как убивают отцов и матерей.

— Для войны не нужен повод. Для войны нужны благоприятные обстоятельства. Новгород совершает одни ошибки, а Псков — другие. Не менее дорогие, и для нас, и для вас.

— Ты сам отвечаешь на свой вопрос, князь, — рассмеялся Тальгерт, — Новгород придет на помощь Пскову в любом случае, а Псков может позволить себе этого не делать. Мы нужны вам больше, чем вы — нам. Поэтому мы будем изъявлять свою волю, устанавливать свою власть на своей земле, определять торговые пошлины, открывать и закрывать пути на свое усмотрение.

— До того дня, пока Новгород не повернет на вас свое войско!

— Новгород не повернет на нас свое войско, пока под ним шатается Москва, пока он воюет с татарами, пока усмиряет Киев, пока… пока власть в нем не вернется в твердые, надежные руки, которым мы, возможно, согласимся подчиниться.

— Почему бы вам тогда не подчиниться твердой руке Ливонского ордена? Или польского короля? — Волот сузил глаза, понимая: это проигранный спор.

— Потому что они смотрят на нас, как на чужаков. Потому что они придут сюда не обирать — владеть нами. И зачем нам нужна чужая твердая рука, если Новгород все равно не оставит нас и войной на нас не пойдет?

— Ты так уверено говоришь об этом, как будто знаешь, о чем думает новгородское вече. Ты так говоришь, будто война не принесет псковской земле смертей и разорения!