Вечный колокол - Денисова Ольга. Страница 87

— Что это ты тут делаешь, Млад Мстиславич?

Дана села у окна и поставила локти на подоконник, глядя на него сверху вниз.

— Я… я положил тут… — замялся он — в ее присутствии он становился на редкость косноязычным.

— А я-то думаю, кто это ветки ломает каждый год… — она улыбнулась, взяла рябину и поднялась, — ну, заходи, раз пришел.

И он не нашел ничего лучшего, как влезть к ней в дом через окно. Он подумал, она встала, чтоб освободить ему дорогу. Дана удивилась, покачала головой и спросила, отчего же он не воспользовался дверью. Он жалко пожимал плечами.

Она любила вспоминать эту историю, дразнила его и смеялась. И теперь, когда они лежали в постели, обнимая друг друга, снова напомнила о ней, и хотела рассмеяться, но смех вышел натянутым. Она замолчала и сказала:

— Я столько лет думала: кто же носит мне цветы? А ты мне тогда казался таким несерьезным, таким смешным, и при этом — таким загадочным. Шаман. И волхв. И профессор. Мне было очень любопытно, как это в тебе совмещается? А когда я тебя увидела под окном, меня как будто стукнуло что-то — знаешь, прямо дыхание оборвалось. Я до сих пор помню… И потом, на празднике, помнишь? Я не знаю, что на меня нашло.

Млад помнил. Прошла зима, он бывал у нее, ухаживал, дарил безделушки и украшения, сдувал с нее пылинки. Наступило лето, и он носил ей цветы, не скрываясь. А потом, на проводы Костромы, так получилось, что они стояли в воде рядом, и она была совершенно нагой, и ночь была теплая… Он унес ее в лес на глазах у всех, и она не сопротивлялась, и они любили друг друга до восхода солнца, и после восхода тоже…

— Когда я вспоминаю об этом, я до сих пор чувствую, какое это было счастье… — Дана приподнялась на локте и тронула пальцами его лицо, — я догадывалась, что ты на самом деле совсем не такой, каким прикидываешься.

— Я не прикидывался, — улыбнулся Млад.

— Ты не прикидывался, когда тащил меня по берегу в лес. Ты был мокрый… и ты так крепко меня держал, как будто боялся, что я начну вырываться. Я очень удивилась. Я думала, ты пьян.

— Я был пьян.

— И эта колкая кочка, и шишки под спиной… Я помню все так, как будто прошло несколько часов, а не лет.

— У тебя под спиной были шишки? — Млад улыбнулся, — если бы я знал…

— Младик, как бы мне хотелось, чтоб сейчас был тот самый день, и до сегодняшней ночи оставалось десять лет…

— Закрой глаза.

— Зачем?

— Закрой… — Млад поднялся.

— Нет, Младик. Мне будет слишком горько их открывать.

Он держал ее на руках, и кружил, и качал, а она, обхватив его за шею, не отрываясь, не мигая смотрела ему в лицо. Он ласкал ее, а она все не закрывала глаз, словно хотела насмотреться, словно его ласки в этот день ничего не значили для нее, и сама гладила его — то лихорадочно, часто дыша, то медленно, будто изучая его тело. Он любил ее и осторожно, и неистово, и, как всегда, не мог насытиться ею.

Ночь сначала казалась ему бесконечно длинной, а потом время вдруг начало таять с ошеломляющей быстротой. И чем быстрей оно бежало, тем сильней он чувствовал смятение Даны, ее болезненный трепет — она казалась испуганной, говорила сбивчиво, натянуто смеялась, и тут же умолкала. То прижималась к нему, то отстранялась, то вспоминала о чем-то и снова сбивчиво говорила, и останавливалась на полуслове.

Она сама одела его, и вспомнила о кожаном поясе, который сделала ему еще пару месяцев назад, но забыла отдать, потому что он сначала был занят Мишей, а потом болел. Она кормила его, хотя он отказывался — не привык есть ночью.

— Ты обязательно должен поесть, Младик. Когда ты еще поешь горячего? Не раньше позднего вечера.

И он ел, только чтоб она не расстроилась.

— Вспомнила! Не сиди на земле и на камне, обязательно подкладывай что-нибудь.

Он кивал.

— И еще… Ты не геройствуй там, ладно? Какой из тебя герой?

— Никакой, — он улыбался.

— Младик, ну какие глупости я говорю… — она ластилась к его плечу, — ты — герой. Я знаю. Я так горжусь тобой…

Он снова улыбался.

Она вела его домой под руку, положив голову ему на плечо, и напоминала вовсе не княгиню, а княжну, которую он увидел когда-то у терема факультета права: гордую, но испуганную, ищущую защиты. И оттого, что он уходит и не сможет ее защитить в случае чего, ему становилось больно.

Дома его ждал Родомил. Увидев его, Млад едва не отшатнулся — присутствие соперника едва не нарушило очарование этой последней ночи. Дана вздрогнула и вцепилась в его локоть еще крепче. Шаманята, позевывая, одевались, не обращая на Родомила никакого внимания.

— Я вечером тебя не застал, — тот поднялся, — извини, я ненадолго. Ты не передумал? Сотников, тем более неопытных, пруд пруди, а волхвов в Новгороде — раз-два и обчелся.

Дана посмотрела на Млада вопросительно, и что-то вроде надежды мелькнуло в ее глазах, полных ужаса.

— Родомил… — Млад вздохнул и освободился от ее объятий, — я все сказал тебе в прошлый раз.

— Ладно. Я понял. Вот тогда, возьми, — он поднял с лавки начищенную до блеска чешуйчатую броню с оплечьем, — сейчас хороших доспехов не достать… Я у дружинников раздобыл. Идти тяжелей, конечно, но грудь прикрыта будет, и спина. И наручи еще, но это так…

— Спасибо, — кивнул Млад.

— Да не за что. Удачи вам, — Родомил поднялся, — пойду я.

Он опустил голову, пошел к двери, только один раз мельком, но очень выразительно, глянув на Дану. Млад сглотнул и скрипнул зубами. По дороге главный дознаватель остановился, не удержавшись, и сказал Ширяю, тронув того за локоть:

— Щит через правое плечо вешают. На левую руку.

— Не все ли равно, как нести? — огрызнулся шаманенок.

— Привыкай сразу. Неизвестно, когда доведется им прикрываться, — кивнул Родомил и вышел вон.

— Млад Мстиславич, давай скорей, — Ширяй дождался, пока главный дознаватель уйдет, и только после этого перевесил щит с одного плеча на другое, — опаздываем уже.

— Не спеши, а то успеешь, — ответил Млад.

— Тебе же проверить надо всех перед выходом, — напомнил парень.

— Проверю, — проворчал Млад.

Рубаха, сшитая Даной, грела не хуже шубы. Млад повесил полушубок на гвоздь у входа, и подумал, что плащ в походе намного удобней и легче. А спать, укрывшись полушубком, неудобно. Но все равно испытал легкое сожаление — полушубок служил ему верой и правдой несколько лет. Он надел старую стеганку, вычищенную Добробоем, Дана кинулась помогать ему влезть в кольчугу. Броня, принесенная Родомилом, была богатой и дорогой, на груди несколько медных чешуек образовывали нехитрый узор. Она оказалась чуть широковата Младу в плечах: со стороны незаметно, но прямоугольная пройма мешала подмышками. Она была рассчитана на конного, чешуйки крепились снизу, а не сверху, как обычно.

Стеганый подшлемник приглушил звуки, Млад запутался в шнуровке, но ему помогла Дана.

— Почему у тебя шлем без наносника? — спросила она.

— Не люблю. И дед не любил.

Бармица тяжело опустилась на плечи.

— А если по лицу ударят? — ахнула Дана.

Он вздохнул и не ответил.

— А колени? — не унялась она.

— Я же не конный. Это на коне очень важно закрывать ноги. А пешему-то что… Только железо лишнее таскать на себе.

— Млад Мстиславич, — нетерпеливо сказал Ширяй, стоящий у двери, — ну давай скорей!

— Не торопись, — улыбнулся Млад, надевая пояс. Нож, топор, меч…

— Не тяжело тебе? — Дана тронула его за руку.

— Быстро привыкаешь, — Млад пожал плечами. Поначалу действительно казалось тяжеловато.

— Рукавицы! — Дана сорвала их со стола.

Он кивнул и сунул их за пояс.

Она сама накинула на него плащ, чем привела шаманят в восторг.

— Я бы тебя не узнала… — она вздохнула, — очень красиво. Но как-то… ты как будто чужой…

— Я — свой, — он снова улыбнулся, — присядем на дорожку. И еще… Договорись с сычевскими, чтоб Хийси кормили, ладно?

— Я уже договорился, — сообщил Добробой.

Студенты строились на льду Волхова — сонные, но возбужденные. Млад понимал их волнение и желание поскорей тронуться в дорогу — мальчишки. Конечно, взрослые, конечно здоровые парни, но в душе еще мальчишки… Вслед за университетом пристроилась и сотня сычевских мужиков. По берегу толпились их жены, деревенские девчонки и жены профессоров — Дана встала рядом с ними. На капище горели костры — волхвы просили у богов Удачи.