Вечный колокол - Денисова Ольга. Страница 91

— За неисполнение приказа! — громыхнул Тихомиров, — за то, что заснули на боевом посту! За то, что ведете себя, как дети малые! К детям и отправляйтесь! Нечего вам делать в бою, вдруг и там уснете?

Тихомирову даже не пришло в голову, что эти двое могут его ослушаться, и «костровым» это в голову тоже не приходило: они молча пошли собирать вещи, чуть не плача и боясь поднять на товарищей глаза.

— Не слишком ли? — спросил Млад.

— Я бы и тебя туда же отправил, — зло сплюнул Тихомиров, — и всю твою сотню, и весь университет, к едрене матери… Через пять часов выступаем на Изборск.

— Уже? — Млад приоткрыл рот.

— Да, уже. В крепости нет воды. Там три тыщи человек всего, вместе с бабами и детишками, а они держатся десятые сутки. Я к тебе зашел про погоду спросить — будет луна ночью или нет. Ну и сказать, чтоб через час ко мне все сотники подходили… И не вздумай сам по ним бегать! У тебя целая сотня на это есть, но хватит и двоих.

— Луна взойдет через час после полуночи, сплошной облачности не будет, так что время от времени она будет появляться. Сильного мороза не будет тоже, как вчера примерно. Ни снега, ни сильного ветра… — ответил Млад, думая, кто согласится бегать по остальным сотникам.

— Мстиславич, — кашлянул Тихомиров и взял Млада за локоть, — как ты не понимаешь… Сейчас они тебя ослушались и нагоняй получили… А в бою они тебя ослушаются — и свои жизни загубят, и чужие. Нельзя так. Что ты мямлишь вечно? Что за сложности себе выдумываешь? Пришел, глянул и сказал: ты и ты — часовыми, ты и ты — костровыми, ты и ты — побежали за водой…

— Но это же несправедливо, — Млад пожал плечами, — кто-то воду носит, а кто-то у костра греется.

— Оставь! Тебя это волновать не должно. Главное, чтоб кипела вода, были дрова, горели костры, и часовые не спали. В бою не до справедливости: кого вперед послать, кого сзади придержать… И жребий кидать некогда. Не по справедливости надо, а по уму. О справедливости забудь, и тебе легче станет, и мне.

Тихомиров напрасно это объяснял, Млад понимал все это и без него. Он просто не умел отдавать приказы, стараясь превратить их в просьбу, и неудивительно, что студенты к нему не прислушивались.

Он вернулся в лавку, столкнувшись у двери с «костровыми», и те, конечно, затянули:

— Млад Мстиславич… Ну поговори с Тихомировым, а? Он тебя послушает… За что ж нам такой позор?

— Уже поговорил, — ответил Млад, отводя глаза, — идите, я ничего не могу сделать. Это мои приказы можно обсуждать до утра, приказы Тихомирова не обсуждаются.

— Ну Млад Мстиславич…

— Идите, сказал, — вздохнул Млад и подумал, что с детишками на льду Великой им, по крайней мере, не грозит смерть.

Студенты приняли новость о наступлении на Изборск с воодушевлением, если не с восторгом — успели отдохнуть и выспаться. Страха на лицах Млад вообще не заметил. Чтоб долго не мучиться, к сотникам он послал Ширяя с Добробоем, а потом велел остальным послушать его внимательно. Вот это они умели!

— Ребята, мы сегодня ночью идем в бой, — начал он, — и я хочу вам кое-что объяснить. Игры закончились, и завтрашнее утро наступит не для всех. Вы можете ломаться и кочевряжиться, когда речь идет о том, кто будет варить кашу, но если то же самое вы сделаете на поле боя, вы можете провалить наступление.

— Да мы не боимся, Млад Мстиславич!

— Ты думаешь, нас надо будет пинками гнать на врага?

— Мы и сами побежим, и побыстрей тебя!

Млад сжал губы: вот уж точно, побегут и быстрей княжьей дружины!

— Ребята, послушайте. Я о том и хотел сказать. Никто не сомневается в вашей отваге. Никто не думает, что вас придется заставлять идти в бой. Но не надо бежать впереди меня! Не надо думать, что вы лучше других знаете, что вам делать! Давайте договоримся: в бою я думаю за вас, а вы просто слушаетесь. Если я говорю — вперед, вы бежите вперед, а если я говорю — назад, вы тут же поворачиваете назад! Это не так сложно, поверьте…

— Да чего уж сложного… — проворчал кто-то.

— Вы погубите себя и товарищей. Вас рассеют и перебьют поодиночке, если каждый станет действовать так, как считает нужным. И геройства в этом не будет — только глупость. Нас очень мало, и жизни наши еще пригодятся. Поэтому каждый держится за своего десятника, а десятники держатся за меня.

Млад долго убеждал их в своей правоте, да они в ней и не сомневались. На словах они прекрасно понимали, что такое война, и что такое приказ. Но их сущность все равно не могла примириться с этим в одночасье — их воспитывали по-другому. Их учили спорить и думать, а не слепо выполнять команды, и они впитали в себя эту науку. Они не были предназначены для войны. Младу казалось, он убивает в них то, что с таким трудом взращивал своими руками. Он им так и сказал, и, наверное, убедил их этим лучше всего: откровенность рождает доверие. Они пообещали. Они торжественно пообещали, перед лицом друг друга, что каждое его слово будет услышано, и каждый приказ выполнен без промедления.

Млад им все равно не поверил.

Новгородское ополчение вышло на Изборск по прямой наезженной дороге, псковское — на два часа раньше двинулось окольными путями. Шли без обозов и пушек, быстро и тихо. Университет замыкал строй — их задачей было прикрыть отход изборян. И первое, что услышал Млад, когда объявил об этом своей сотне: а почему именно мы? Млад хотел пуститься в объяснения, но вовремя одумался и зло ответил, что так решил князь.

Впрочем, мнение князя студенты не считали заслуживающим доверия — они кривили носы до тех пор, пока не вышли на построение и не увидели юного Волота. Млад и сам удивился произошедшей в нем перемене: в Псков их вел испуганный мальчик, а теперь перед войском появился Князь. Он смотрел поверх голов, и взгляд его, казалось, своей силой пробьет любое укрепление. Он не говорил напутственных слов, не призывал к отваге — взгляд его сулил не столько победу ополчению, сколько неминучую беду врагам. И Млад вспомнил Бориса, которому не требовались волхвы, чтоб отправить войско вперед, вспомнил упоение, с которым сам мчался на врага без страха, сжимая зубы от ненависти. Волот был достойным сыном своего отца — только одно слово он выкрикнул, оказавшись впереди войска:

— Вперед!

И это слово всколыхнуло ополчение.

По дороге кто-то из студентов спросил Млада, что произошло с князем, и откуда в нем взялась эта сила.

— Его ведут боги, — ответил Млад.

Его слова удивленным ропотом разлетелись по рядам студентов — им не доводилось идти в бой под началом князя Бориса, они в первый раз на себе ощущали священный трепет идущих на смерть, когда пустая похвальба вдруг обретает смысл и становится твоей сутью. Горе врагам… И тридцать верст до Изборска войско преодолело чуть больше чем за пять часов.

Луна вышла из-за туч, когда оба войска остановились на холмах и готовились к нападению на ливонский лагерь, будто боги нарочно осветили им поле битвы. Крепость стояла высоко, очень высоко, и Млад перестал удивляться, почему немцы не захотели ее штурмовать — осадой взять ее было проще. Слева от крепости чернели пожарища посада, вокруг нее, понизу, шли три ряда вражеских укреплений, а перед ними — один из их лагерей: ничем не прикрытый, в низине — очень удобно для удара снаружи.

Настораживала только тишина, обычная зимняя тишина: никто не протрубил тревогу. Словно лагерь внизу вымер, и, если бы не горящие костры и далекое ржание коней, можно было подумать, что он пуст, брошен. Неужели немцы не видят войска русичей, освещенного луной? Ведь светло, как днем.

Млад оглянулся и махнул студентам рукой, призывая взглянуть на залитый лунным светом восток:

— Там — вся Русь, — сказал он, — мы в самой западной ее точке, отсюда она начинается.

Неожиданно из передних рядов, стоящих на склоне холма, к студентам двинулась дружина князя. Ополчение заволновалось: все, наверное, знали, что конница должна ударить по лагерю противника, в то время, пока пеший строй прорывает вражеские укрепления. На соседнем холме князь Тальгерт сделал то же самое — его дружина, обходя ополчение, двигалась назад.