Улица отчаяния - Бэнкс Иэн М.. Страница 23

По проходу неторопливо проследовал Зам; в его пасти было нечто сильно напоминавшее мою кроссовку.

– Ты собирался припарковать этот бульдозер прямо поверх евоного «порше».

Ох, господи. Да еще, наверное, не «этот», а «мой» бульдозер.

– Что, прямо так и сказал? – Я неуверенно хохотнул и с наслаждением высосал полбутылки «Будвайзера». Томми громко рыгнул. Из северного трансепта доносилось трудолюбивое чавканье. – Ну-у, – протянул я, – он, в общем-то, хочет посмотреть, как тут что, ну и… ну, я надеюсь, что он не увидит ничего такого, что, ну, ему не понравится.

– Типа, – заметил Томми, – полтыщи пивных бутылок в ковше бульдозера?

– Ну… да нет, мне же было сказано, чтобы пил сколько влезет, но с другой… не знаю. Пожалуй, мне просто не нравится, что кто-то там будет меня проверять… – Я пожал плечами и задумчиво приложился к бутылке. Пока что мое вранье выглядело вполне убедительно. На мой собственный взгляд. – Да чего там заранее трепыхаться, он же когда еще приезжает… двадцать первого, так он вроде сказал.

– Он что сюда, типа на Рождество? – лениво полюбопытствовал Томми.

– Не, вроде на один день.

– Так он что тогда, без машины будет? – спросил Макканн.

– Ну да, – кивнул я. – Прилетит, наверное.

– Так ты начинай уже перегонять бульдозер в аэропорт, – посоветовал Макканн. – Долгая история.

– Да хрен с ним, с бульдозером. У него и номера нет, и вообще руль слева. Так что я просто приберусь здесь малость и угощу его чаем.

– Без телеги всю эту посуду не выволочь, придется тебе брать напрокат.

– Да, пожалуй.

Я допил бутылку и тревожно посмотрел налево. Жующие звуки, доносившиеся все это время из северного трансепта, стихли, а затем сменились вроде как блюющими, в собачьем исполнении. Томми тоже взглянул в ту сторону, но без особого интереса. Вопреки моим предсказаниям, в «Грифоне» собака честно заказывала на всех, как только подходила ее очередь, и продолжалось это не менее часа. Белла даже позволила Крошке Томми отвести Зама в туалет – пресловутый дядюшка научил пса аккуратно мочиться в водосток. Перед уходом мы там немного перекусили – мы, кроме Зама, который презрительно отвернулся от бобов с паштетом.

– Он сел на высоковолоконную диету, – объяснил Томми.

– Бобы – они и есть самые высоковолоконные.

– Ну, значит, там избыток сахара в соусе или еще что.

– Ишь ты, какой набалованный сукин сын, – сказал я псу и честно разделил его порцию между нами троими.

Когда у Зама кончились деньги, мы решили перебазироваться в мою церквуху. Пес шел по прямой, не шатаясь, только справлял малую нужду у каждого фонарного столба, а на Бат-стрит попытался сцепиться со здоровенным догом. Поводка у Томми не было, поэтому нам пришлось отделить яростно лающего дога (и его насмерть перепуганную хозяйку) от напружинившегося, негромко рычащего Зама чем-то вроде живой стенки. В этот момент я впервые понял, что чувствует футболист, стоящий на пути штрафного удара, мои руки инстинктивно метнулись вниз и прикрыли самое дорогое.

Когда Макканн и Томми взялись за коммунистические напитки, я высказал предположение, что пес, наверное, тоже был бы не против.

– Не знаю, – покачал головой Томми. – Он как-то не очень привычный к этому континентальному пойлу. А у тебя что, совсем нет нормального стаута?

– Не-а.

– Ну ладно, попробуем тогда, как ему понравится «Будвайзер».

Еще как понравился. Зам пил его быстрее, чем Макканн, а уж тот-то никак не копуша. Правда, псу было легче – он не перемежал пиво глотками бренди. Мы оставили его на кухне в компании большой миски, куда я вылил три бутылки «буда». А вот теперь меня сильно интересовал вопрос – съел он мою кроссовку или нет.

– Так что, нам тогда лучше не заваливать к тебе двадцать первого, так, что ли? – спросил Макканн.

– Да, лучше вообще-то не надо, – кивнул я. – Хотя ничего такого особенного я не ожидаю. Как-нибудь разберусь.

– Уж ты постарайся.

Макканн допил очередной стакан бренди, с шумом выдохнул и закурил. Я вновь наполнил опустевшие стаканы и пошел отлить. На обратном пути я зацепился глазом за хай-фай-аппаратуру, нагроможденную около кафедры. Утром я не убрал с вертушки диск Тома Уэйтса; сейчас на нем лежало нечто, оказавшееся при ближайшем ознакомлении белесой лепешкой птичьего помета. Перед моим мысленным взором возникла двустволка двенадцатого калибра.

Когда я вернулся, Томми сидел на конце скамейки и чесал у Зама за ушами. Пес заметно покачивался и не сводил глаз с Макканновой сигареты. А вдруг он еще и курит? Только, наверное, не любит с фильтром.

– А нет ли тут чего псу пожрать? – спросил Томми. – Голодный он, наверное. Так что, найдется там чего-нибудь?

– Конечно, найдется. Он как, любит голубей? По стенкам умеет лазать?

– Чего? – вытаращился Томми. Пес встал, потянулся и потрусил в южный трансепт, в общем направлении кухни. – Если так, то ладно. Вряд ли он настолько проголодался.

Я смотрел вслед псу и печально размышлял, где же он будет мочиться. Моя церквуха постепенно превращалась в зоопарк, а ведь я никогда не любил никакой живности.

Собственно говоря, я ничего не имею против животных, но и без них не скучаю, да что там животные, у меня и растений своих отродясь не было. Не такой я, наверное, человек. Инес меня не понимала, вокруг нее всегда было полно зверья, растений и людей; не знаю, может, это потому, что она выросла на ферме. Инес обожала животных, а под конец обожала даже этих своих «броненосиков», смотришь на нее и теряешься – то ли святая, то ли извращенка. Она прекрасно ладила что с людьми, что со зверями, а уж растения, так те в ее обществе росли буквально как сумасшедшие, распускались махровым цветом. Когда мы ездили по гастролям, Инес непременно брала с собой растения – чтобы, как она выражалась, в уборной была более человечная обстановка (знал бы я, что это значит). Ее кошка сопровождала нас по всем Британским островам; на первой же точке европейского турне, в Амстердаме, она подобрала по пути из гостиницы на концерт замызганного черного котенка, три месяца таскала его по всей Европе, а потом, когда мы вернулись в Британию, пришлось полгода выдерживать его на карантине. В самом еще начале, когда мы с ней только-только сошлись, я как-то высказался, что на уровне подсознания я для нее такой себе удобный компромисс – полуживотное, получеловек. Она неподдельно удивилась: человек?

Я вдыхал дым Макканновой сигареты и думал об Инес. Не потому, что она курила, а потому, что я привязался к ней почище, чем к тому курению. И так же трудно бросал. Я все еще о ней думаю. И покурить мне тоже часто хочется, ну что там значит какая-то одна сигарета…

– Слышь, – прервал мои раздумья Томми, – а на что он похож, этот твой Уэйрд?

– А? – очнулся я. – Ну… тихий такой. Очень тихий. Высокий, волосы темные, молчаливый. А зачем ему много разговаривать? И еще он заикается сильно, а такая штука, она ведь тоже не очень к болтовне располагает. А так-то я же его почти не вижу… да и чего мне на него любоваться, платил бы только вовремя, а он так и платит… ну вот, в общем.

– А он что, малость с прибабахом?

– Ну… пожалуй, но только самую малость. – Я сделал вид, что что-то такое вспоминаю. – Ну, скажем, он берет на работу только высоких, которые выше него. Он шесть футов пять дюймов и очень стесняется своего роста. А в обществе длинных ему кажется, что у него вроде и не очень большой рост. Посмотрел бы ты на его шофера, тот еще выше меня, шесть футов восемь. Его девушка и та за шесть футов. А ты что, ну, никогда не видел его снимков?

Я не люблю, когда разговор переходит на Уэйрда, сразу начинаю дергаться. Ведь Томми всего-то и надо, что зайти в пластиночный магазин и взять этот первый альбом, где на обороте снимок нашей команды и я, на голову выше всех остальных, выпучил глаза и лыблюсь, как идиот. Можно ли узнать меня по этой картинке? Надеюсь, что нет, только ведь надежды, они не всегда сбываются. За последние пять лет ко мне ни разу не приставали на улице, ни разу не просили дать автограф, это меня несколько успокаивает, но отнюдь не может служить гарантией на будущее.