Долина совести - Дяченко Марина и Сергей. Страница 46

Был лес. Густой. А мощное дерево, растущее в густом лесу, обязательно переплетается корнями – и ветками – с рядом растущими соседями…

А в центре леса была поляна, огромная и круглая, как школьный циферблат. А в середине ее стояло единственное дерево – железное. Ржавое. Под землей шевелились стальные корни, и скрипучие ветки тянулись в поисках прикосновения… Оно, может быть, было очень нежным, это дерево. Оно, может быть, искало дружбы. И участия. Компанейское такое дерево.

А вокруг была пустота… Потому что все, что росло тут до сих пор, уже побывало в железных объятиях. И истлело в них.

Вот так».

Часть четвертая

Глава двенадцатая

Скованные

Опыт с директрисой медучилища имел и положительные, и отрицательные стороны. Ценным было то, что Анжела впервые в жизни сознательно привязала к себе постороннего взрослого человека; ошибка заключалась в подборе жертвы. Конечно, после той истории с Бароном ей хотелось малого – всего лишь свободы и относительной сытости, всего лишь покоя и хоть каких-нибудь прав в толпе прочих двуногих существ. Занятия в медучилище и угол в старухиной каморке были куда лучше бездомного и нелегального существования, однако этот опыт показал, что стремиться к малому – значит не получить ничего. Разве о клизмах мечтала Анже?

Итак, опять оказавшись посреди враждебного мира без крыши над головой и средств к существованию, Анжела не испугалась и не затосковала, а поскорее занялась устройством своей дальнейшей судьбы. Изъятые у Гарольда деньги она потратила на обновление гардероба и хорошую косметику, и уже через несколько дней явилась на так называемый кастинг, устроенный известным продюсерским центром: молодой поп-группе, чьего названия Анжела раньше никогда не слышала, требовались девочки «на подпевку»…

Она неплохо двигалась и немножко умела петь, однако конкурса – а высоких смазливых девиц набежало видимо-невидимо – не прошла. Если это и обидело ее, то только чуть-чуть; она прекрасно знала, что хорошо смеется тот, кто смеется спустя две-три недельки.

Она подстерегла у выхода лощеного красавца-продюсера, повисла на нем со слезами и вызвалась работать уборщицей, секретаршей, кем угодно, и при этом совершенно бесплатно – лишь бы быть поближе к искусству. Продюсер прогнал ее, но без злобы – юная Анжела, разукрашенная слезами и несмывающейся косметикой, выглядела очень трогательно. На другой день она снова пришла на кастинг; ее не пустили, но она ухитрилась снова прорваться к продюсеру на коротком отрезке подъезд – машина. Тот отругал охранника, а Анжеле велел больше не приходить.

Она затеяла осаду по всем правилам. Ценилась любая мелочь – случайно пойманный взгляд, умоляющее «Здравствуйте», прикосновение к рукаву пестрого пиджака; все это время она ночевала где попало и питалась впроголодь, однако узы делали свое дело, и когда три недели спустя всем надоевшая Анжела вдруг перестала «приставать», некоторый дискомфорт – слабенький, на уровне легкого неудобства – ощутили как продюсер, так и – куда в большей мере – его охранники.

Когда Анжела появилась снова – ее встретили куда как более милостиво. Продюсер потрепал ее по впалой щеке и предложил еще раз пройти прослушивание; наверное, продюсеру казалось, что он просто добр. Что эта странная фанатичная девчонка заслуживает легонького поощрения. Как он ошибался!

Но самую главную свою ошибку он допустил два месяца спустя. Анжела уже репетировала какие-то «задние подпевки» в никому пока не известной поп-группе; продюсер нашел девочку очень милой и походя, на скорую руку, завалил на кожаный диван в комнате, соседствующей с его кабинетом…

Анжела разыграла оскорбленную невинность и исчезла почти на неделю. Продюсер не находил себе места; Анжела встретилась ему вечером, вернее, утром после какого-то мероприятия в ночном клубе, и, увидев «странную девочку» сидящей на капоте его машины, продюсер ощутил, что к нему возвращаются молодость и жизнь…

Дальше все было легко и просто. Анжела из «задней девочки» сделалась «проектом», ей шили экзотические костюмы, учили хореографии, пластике, вокалу, гимнастике, возили в бассейн и в тренажерный зал, она жутко уставала, однако была на вершине блаженства, особенно ей нравилось иногда встречать в коридорах девиц, когда-то обошедших ее на том самом первом кастинге. Болтали, что продюсер влюбился в нее без памяти, да он и сам в это верил; Анжела между тем не теряла бдительности, прекрасно понимая, что порох надо держать сухим, а крокодила – мокрым. Время от времени, заметив хоть тень охлаждения со стороны своего покровителя, Анжела исчезала на несколько дней. Охрана сбивалась с ног, продюсер, не умеющий терпеть ни малейшего страдания, лез на стену, швырял в прислугу пустыми бутылками, грязно ругался, а пуще всего костерил Анжелу. Завистники всякий раз надеялись, что найденная беглянка будет тут же с треском изгнана – однако стоило Анжеле появиться, как продюсер расцветал, нежно розовел и забывал все обиды…

Тем временем Анжела уже разучивала специально написанные для нее песенки. Тем временем в сверхсовременной и жутко дорогой студии началась запись ее первого «альбома»; тем временем ее фото появлялись в глянцевых журналах, и щедро оплаченные журналисты кропали рекламные статьи. Между Анжелой и ее всенародной славой оставались какие-то полшага…

– Что-то я не помню твоего триумфа, – сказал Влад. – Я, конечно, не слежу за такого рода музыкальными событиями, но я часто езжу в машине и слушаю радио. Или ты пела под псевдонимом?

– Нет, – Анжела вздохнула. – Мой альбом вообще не вышел. Это было как раз в том году, когда его шлепнули… застрелили в одном шикарном баре.

Влад нахмурился:

– Не помню. Имя продюсера помню – да, вроде был такой… Потом исчез куда-то.

– Не исчез, а его убили, – спокойно сказала Анжела. – И очень хорошо, что меня не задели… потому я как раз была рядом. Успела залезть под стол… У меня потом голос пропал вообще. Я быстренько собрала свои новые шмотки, до чего смогла дотянуться, и – в бега… по отработанной схеме.

– Почему? – удивился Влад. – Разве ты была в чем-то виновата?

– Мне завидовали, – сказала Анжела. – Меня бы с дерьмом смешали прежде, чем я успела сказать «а». А еще потребовали бы готовые записи выкупить, студию оплатить, да мало чего… от греха подальше. Смылась я. Не впервой.

И она протянула руку и включила радио – как бы отмечая конец разговора.

Они приехали в столицу и остановились в гостинице – не дорогой, но и не самой дешевой, не в центре, но и не на окраине. Анжела заметно нервничала; Влад не мог понять, есть ли хоть какое-то основание для ее страха, или это зарождающаяся мания преследования, дань расшатанным нервам.

– Чего ты боишься?

– Ничего, – отвечала она еще более нервно.

– Как ты думаешь, кто-нибудь мог нас выследить? Пока мы петляли по дорогам? После того, как мы въехали в город – в час пик, между прочим? За нами следили с вертолета? Данные наших паспортов от портье попали прямо в компьютер злоумышленника? Одно дело, если ты находишься в розыске…

– Я не в розыске! Дело закрыто!

– Ну и радуйся. И имей в виду: я пошел у тебя на поводу только потому, что у меня у самого есть кое-какие дела в столице…

Влад лукавил. Он пошел у нее на поводу потому, что дал ей смутить себя и даже напугать. Ему казалось, что она не говорит всей правды, и это беспокоило его все больше и больше.

Он настоял, чтобы они остановились в разных номерах. Время встречи осталось неизменным – каждые три дня в двенадцать ноль-ноль. Местом встречи назначен был бар на первом этаже.

Нормировав таким образом свою жизнь, Влад по очереди проведал литагента, издателя и кинопродюсера. Книга о Гран-Грэме расходилась влет, фильм был запущен и находился на предсъемочной стадии, не за горами была компьютерная игра; Влад провел несколько дней в приятных, хотя и довольно нервных беседах. Ему показывали фотографии претендентов на главные роли; сценарист долго и нудно объяснял разницу между литературным текстом и драматургическим произведением. Владу всегда казалось, что он вполне эту разницу понимает, однако оказалось, что сценарист видит ее как-то по-своему, и они даже слегка сцепились – по поводу первых сцен; в разгар спора Влад поймал себя на том, что все дальше отъезжает от стола вместе с креслом на колесиках, отъезжает по мере того, как приближается к нему разгоряченный сценарист, и что свидетели разговора недоуменно наблюдают за этим перемещением. Влад аккуратно свернул разговор, извинился и быстро ушел, сославшись на плохое самочувствие. И, спускаясь по лестнице (делить лифт даже со случайными попутчиками не хотелось), мрачно подумал, что такой вот темпераментный спор стоит двух недель, проведенных бок о бок в купе поезда, но в молчании…