Донос мертвеца - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 7

– Да, – спохватился Зализа. – Там Алевтина тоже снарядила…

– Не, Семен, – вскинул руки Феофан. – С тобой разговор другой. Тебе я, теперича, вроде как сам оброк возить должен. А Нислава пусть Матрена снаряжает, коли в примаки взяла.

– Хороший ты охотник, Фена, – кивнул опричник, прожевывая очередной кусок горячего мяса. – Жениться тебе надо.

– А жениться-то почему?

– Так, нравишься ты мне. Мне бы таких феофанчиков, – Зализа отмерил ладонью над землей немногим больше полусажени, – штучек пять при себе заиметь.

– Ах ты! – бывший черносотенец с места кинулся на своего друга, но опричник, даром что в юшмане и с мясом в руках, успел распластаться так, что боярский сын пролетел над ним, всего лишь сорвав налатник.

Нислав моментально вскочил, вскинув бердыш:

– Что происходит?

– Вот-вот, – довольный реакцией Феофана, кивнул Зализа. – Ты сперва человека моего накорми, а уже потом душегубство замышляй.

– Купцы едут, – скользнул взгляд поднявшегося на ноги боярина по реке. – Гости торговые.

Но если Феофан Старостин сообщил про показавшийся на реке санный обоз с известной долей безразличия, то Зализа недовольно поморщился. Про такую возможность он заранее не подумал, и предстоящая встреча с неведомым пока хозяином ему нравилась.

Даже в обычном селении проходящее мимо войско всегда вызывает беспокойство. Но им хоть сказать можно, что к Гдову выступаешь, далеко на запад и для здешних земель сия тревога безвредна. Однако купца этим не проймешь. Товар в обозах казны стоит немаленькой, стен каменных вокруг него нет. А потому гость торговый – тварь пугливая. Весть о близкой войне способна намертво перекрыть торговлю по реке на половину зимы. И виноватым окажется он, государев человек Семен Зализа со своими глупыми задумками.

Глава 2

Тихая река

Пока обоз подтягивался к воинскому лагерю, по быстро тонущей в сумерках реке, Зализа переместился со своего одинокого места к костру, на котором людишки Феофана уже закончили готовить. Смерды немного передвинули лапник и снова прикрыли шкурами. Теперь опричник мог, по крайней мере, пригласить нежданного гостя сесть погреться у огня, а не морозить его посреди поляны. Да и стемнело уже изрядно, а пляшущие языки огня давали хоть какой-то свет.

Бояре успели настреляться вдосталь, и теперь последние из них возвращались с того берега с собранными вокруг мишени и выдернутыми из ствола стрелами.

Парень в колонтаре, долго круживший вокруг Юли, наконец решился задать вопрос:

– Скажи, боярыня, а вправду амазонки себе правую грудь выжигают?

– А ты, никак, пощупать хочешь? – вскинула брови девушка.

– Нет, нет, – шарахнулся паренек.

– А зря, – хмыкнула Юля. – Ладно, иди сюда.

То ли их разговора никто не услышал, то ли все достаточно поразвлеклись, но никто над латынинским новиком насмехаться не стал. Он послушно приблизился к девушке, не сводя глаз с ее груди.

– Тебя как зовут?

– Глеб Латынин, Никитин сын.

– Ты куда смотришь, Глеб? Вот туда посмотри! – Юля указала на истыканную за вечер сосну. – Лук есть?

– Да.

– Стреляй.

Парень помялся, но спорить не стал. Вытащил из висящего на боку колчана лук, наложил стрелу, сосредоточился и рывком вытянул вперед левую руку. Звонко тренькнула тетива, а стрела мелькнула в чащу где-то далеко, далеко левее сосны.

– Ну и как, Глеб, сильно тебе отсутствие груди помогло?

– Ну, не все так…

– Ты куда смотришь? – Юля, тяжело вздохнув, кивнула. – Ладно. Попадешь с этого места в сосну, дам потрогать.

– Так… Темно уже…

– Ну, извини, – развела руками девушка и повернула в сторону своих товарищей.

– Боярыня!

– Ну, чего тебе еще?

– А вторая… Тоже стреляет?

– Нет, она поет.

Подойдя к выстроившимся полукругом палаткам, Юля нырнула в желтую, извернулась внутри и высунула голову в круглый входной клапан:

– Инга, что-то ты и вправду давно не пела.

– Холодно чего-то, – поежилась та.

Зима заставила-таки певицу расстаться с коротким красным платьем и переодеться в обычное местное одеяние с огромным количеством длинных юбок, душегрейку и тулуп. Правда, но голове ее вместо положенного платка плотно сидел малахай с пушистыми беличьими хвостами над висками. Зато небольшой размер ноги позволил Инге, как и лучнице, одеть местные валенки.

– Вот именно, – поежилась Юля. – Холодно, голодно, повыть охота. У-у-у.

– Ну так поешь, чего скулить-то? – не выдержал Росин. – Каша на всех сварена.

– Не-а. Меня тут и без вас один тип покормить должен, – она перевернулась на спину зажмурилась и негромко запела:

– Ты в ритм не попадаешь, – любезно сообщила певица.

– Ну и что? Зато громко, – и Юля продолжила:

– Поела бы ты, Юленька, – попросил Игорь Картышев.

– Если честный, сам принесет, – улыбнулась девушка:

– А поутру они вставали! – не выдержав глумления над музыкой, продолжила Инга. – Кругом примятая трава. Да не одна трава примята, помята молодость моя!

От природы могучий, да еще хорошо поставленный в училище имени Гнесина голос в вечерней тишине прозвучал так, что казалось, разверзлась небо и на воинский лагерь обрушился глас небесный, мелко задрожали сосны и закружился в морозном воздухе невесть откуда посыпавшийся снег.

– Класс, – удовлетворенно кивнула лучница. – Твоим голосом, Инга, горные породы дробить можно.

– Голос как голос, – обиженно пожала плечами певица. – Ни один нормальный профессионал, между прочим, в микрофон не поет. Нет еще в мира зала, который не перекрывал бы обычный человеческий голос.

– Сейчас – это точно, – с изрядной долей ехидства согласилась Юля. – О, и вправду идет!

Побежденный в соревновании боярин, смущенно приглаживая рыжие кудри левой рукой, в правой нес большой ломоть хлеба с разложенной на нем снедью – похоже, мелко нарубленным мясом. Ноздреватая хлебная мякоть пропиталась мясным соком почти насквозь, и издавала соблазнительный запах богатого застолья.

– Я, пожалуй, вылезу, – решилась Юля, сглотнув слюну.

– Вот, боярыня, – воин протянул ей угощение. – Готовить сегодня все равно уже темно.

– Ничего, поход длинный, – «утешила» его лучница и принялась за трапезу.

Правда, ела она не мясо с хлеба, как все воины, а хлеб вместе с мясом, чем опять смутила боярина – но тому отступать было некуда, и он, немного выждав, пригладил русую курчавую бороду, пощипал себя за усы и спросил:

– А муж-то твой кто?

– Муж, – чуть не подавилась лучница. – С чего ты взял, что я замужем?

– Так, – окончательно запутался боярин, – годов тебе, поди, уже двадцатый. В поход пошла. Не одна же?!

– Слыхала, Инга? – обрадовалась девушка. – Двадцатый, говорят, пошел. Бяда.

В двадцать лет она еще только бросила сборную, порвав с большим спортом раз и навсегда – но хвастаться этим эпизодом своей биографии отнюдь не собиралась.

– Так что мне по-твоему, боярин, в монастырь теперь идти?

Воин промолчал. По его мнению, именно так и следовало поступить честной девушке, которой родители до восемнадцати лет так и не нашли мужа. Если, конечно, она не хотела, чтобы вскоре о ней, как о всякой старой деве, начали расползаться дурные сплетни.