Записки районного хирурга - Правдин Дмитрий. Страница 54

Ничего нового пока не было, но Чистяков показал мне перевод статьи из американского журнала о том, что ведутся какие-то исследования стволовых клеток, могущих помочь починить спинной мозг. Я попросил себе копию перевода — хоть какой-то козырь в предстоящей беседе с Виктором.

Деревня Лебяжье находилась в 19 километрах от райцентра; дорога была отличной, мороз — несильным, градусов в 15, доехали мы быстро. Вся деревня была дворов на пятьдесят, дом Крапивиных стоял на самом краю, возле озера. Говорят, до революции в нем водились лебеди. Куда потом подевались эти величавые птицы, никто толком не знал, а название деревни сохранилось.

Дом у родителей Виктора был огромным. Четыре комнаты, высокие потолки, ковры повсюду — на стенах и на полу.

Наш пациент жил в отдельной комнате. Отец смастерил ему всяческие приспособления, с помощью которых Виктор мог управлять обстановкой. Потянет за палочку — откроется форточка, дернет за веревочку — откроется дверь, подтянет к себе другую — столик с пищей подкатится.

— Добрый день, Виктор! — поприветствовал я больного.

— Привет! Только разве ж оно доброе, — пробурчал Крапивин.

— Погода хорошая, и у меня новость есть для тебя, вот и доброе.

— Что за новость?

— Вот американцы пишут, что они разрабатывают новый метод по восстановлению целостности спинного мозга. Вот послушай, что пишут! — Я вынул из сумки журнал и, найдя нужную страницу, приготовился читать.

— Дима, да ерунда это все! — перебил меня Виктор. — Лажа полная!

— Что значит лажа?

— Значит, все это бессмысленно!

— Да ты даже не выслушал, как ты можешь рассуждать?

— У меня опять моча с гноем пошла, запоры по неделям. Мать уже рукой у меня из задницы кал выгребает! И я ничего не могу с этим сделать! Слышишь, ты, доктор! Ничего уже нельзя сделать!

— Витя, успокойся, всегда есть выход.

— Да, выход есть… Помоги мне уйти из жизни!

— Опять ты за свое. Я уже тебе раз говорил, что я не палач!

— А это не казнь, а эвтаназия.

— Эвтаназия у нас в стране запрещена!

— А мы никому не скажем, — зашептал Виктор, решив, что я уже согласился. — Поставь мне капельницу, введи воздух в вену, сколько там надо, чтоб умереть? Сколько кубиков — двадцать, тридцать, пятьдесят? Скажи, сколько надо воздуха, чтоб вызвать воздушную эмболию?

— Витя, по-моему, ты бредишь!

— Я не хочу жить! Я больше не человек, я половинка человека! Ты знаешь, каково быть полутрупом?

— Витя, прекрати, прошу тебя! Ты что, не слышишь меня?

— Так и ты меня не слышишь! Почему я тебя должен слышать? Дима, помоги мне! Тебе и делать-то ничего не надо, поставь капельницу и введи воздух, и все! Родители готовы к этому, я сказал, чтоб они к нам не входили! Давай, что ты медлишь?

— Я врач, а не убийца.

— Я уже наполовину труп! Посмотри, все, что ниже пупа, уже мертво, не мое, я его не чувствую! — Он откинул одеяло и продемонстрировал свои худые, неестественно скрюченные ноги, затем выхватил огромную иглу и стал неистово колоть их. — Вот, вот, вот! Они мертвы!

Показалась кровь, я попытался остановить его, но куда мне было против его рук…

— Витя, прекрати! — едва отдышавшись, выговорил я. — Хватит истерик, ты же мужик, должен все принимать, как есть!

— Мужик, говоришь! — В его глазах воспламенились безумные огоньки. — Как есть говоришь принимать? А давай посмотрим, как ты примешь, а? — неожиданно он выхватил из-под подушки боевую гранату Ф-1 и, разогнув усики, выдернул предохранительную чеку. — Ну, давай, мужик! Ну, прими смерть вместе со мной!

— Витя, ты чего творишь? — как можно мягче проговорил я. — Не дури, вставь чеку на место и отдай мне гранату.

— Чеку? А нет чеки! — Инвалид выкинул кольцо под кровать.

Теперь гранату от взрыва удерживал только предохранительный рычаг.

— Ты же служил в армии, говорят, на войне был, значит, знаешь, что такое Ф-1! Ща, рычаг отпущу и все!

— Витя, я хорошо знаю, что такое граната Ф-1, поэтому не отпускай рычаг, а отдай ее мне.

— Нет, Дима! У тебя был шанс помочь мне и остаться в живых, ты отказался и подписал себе смертный приговор!

— Витя, граната настоящая?

— Хочешь проверить?

— Не хочу! Отдай мне, я ее выкину!

— Нет, мы с тобой сейчас умрем!

— А я почему должен с тобой умирать?

— А потому что ты мне постоянно врал, что у меня есть шанс! Потому что ты не захотел совершить эвтаназию!

— Ладно, а последнее слово можно перед смертью сказать? — неожиданно страх сменила злость. На смену милосердию пришла жестокость. — Хочу тебе в глаза сказать.

— О, какой неожиданный поворот событий! Что, решил разжалобить меня? Что у тебя жена, дочка, да? Так бесполезно, я давно решил себя взорвать, а заодно кого-то из хирургов прихватить на тот свет, не обязательно тебя! Но так получилось, что приехал ты, поэтому ты и умрешь со мной! Говори!

— Витя, ты ошибся, плакаться и унижаться перед тобой я не собирался. Я хочу просто сказать, что ты мудак, Витя! Не надо кого-то винить в своих бедах! Баба ему изменила! Все, мир рухнул! Надо было или под зад коленом ее, либо тоже налево сходить! Что ты на балкон полез? Ты же себя мужиком крутым считаешь, в морской пехоте служил, гранату вон достал! И что? Ведешь себя, как тряпка!

— Заткнись! Сейчас взорву! — По лицу Крапивина текли настоящие слезы.

— А взрывай, Витя! Взрывай! Только потом про тебя будут говорить, что ты не Витя Крапивин, который мужественно, до конца боролся со своей болезнью, а Витька-мудак, который и себя грохнул, и доктора, который его лечил, с собой прихватил!

— Замолчи! — прорыдал инвалид.

— А ты мне рот не затыкай! Меня, Витя, похоронят на кладбище с почестями, я людям жизни спасал! И будут у меня на могиле всегда живые цветы лежать! — я слушал себя, и сам удивлялся, но остановиться уже не мог. — А тебя, Витя, как собаку зароют у дороги, потому что самоубийц на кладбище не хоронят. И мама, и папа твои будут по ночам к тебе ходить, потому что днем им вслед люди будут плевать, за то, что их сынок хорошего доктора угробил. Витя, меня полрайона знает! Люди не простят моего убийства, ты о родителях подумал, как они дальше будут жить с таким грузом на душе?

— На! Забери гранату! — чуть слышно прошептал Виктор. — Осторожней, у меня пальцы затекли, смотри, чтоб рычаг не распрямился.

— Знаю, не учи! Давай аккуратно.

— Дима, чеку уже не вставишь на место, я ее в щель выкинул, надо взрывать. Там за домом отец в прошлом году яму под туалет копал, да не закончил, кинь туда!

Крепко зажав спусковой рычажок, я бережно переложил гранату из рук Крапивина в свои и пинком открыл дверь:

— Все назад! Откройте входную дверь!

— Что случилось? — навстречу мне со стула поднялся Крапивин-старший.

— Граната у меня, боевая, на взводе! Откройте дверь, и где у вас тут яма недокопанная?

— Там, за углом, по тропинке налево! — выдохнул отец Виктора, белея лицом.

Выскочив на улицу, я свернул налево и по тропинке стал удаляться от дома. Там, где снег просел, похоже, и была яма. Я размахнулся, бросил гранату, рухнул на землю и закрыл руками голову.

Раздался хлопок. Это в кино она взрывается, взметая в небо столбы огня и тучи дыма и раскидывает в стороны толпы злодеев. В жизни все прозаичней: хлопок, серый, быстро развеивающийся дымок.

У Ф-1 осколки могут разлетаться в радиусе двухсот метров, правда, не причиняя особого вреда. Опасно было оказываться в 15–20 метрах от взрыва. Я встал, огляделся — все вроде было цело — и вернулся в дом.

— Дмитрий Андреевич, что это было? — выглянул из кабины уазика водитель.

— Да ничего страшного, китайскую петарду подорвали.

— А зачем?

— Да больного повеселить, а то ему скучно лежать.

— Ой что ж теперь будет? — заголосила мама Виктора, увидев меня. — Это Пашка ее принес, не иначе, он прапорщиком служит! Ой что будет!

— Успокойтесь, ничего не будет! Я сказал, что это китайская петарда, и вы так говорите. Осколки после соберете и выкинете. Все, собирайте сына, отвезем его в больницу.