Птица не упадет - Смит Уилбур. Страница 46

С огромным облегчением Марк выпустил оружие из рук; течение понесло его в вертящемся кошмаре малярии, дождя и коричневой воды. Тьма медленно поглотила юношу, и последней его сознательной мыслью была мысль о том, как смешно, когда ложе винтовки спасает тебя от гибели, а ты после этого сразу тонешь, будто брошенный в воду котенок.

Вода залила ему рот, обожгла легкие, и Марк канул в пустоту.

Мало какой ужас сравнится с тем, что переживает в малярийной лихорадке больной, чей мозг захвачен бесконечным кошмаром, от которого нет спасения, нет облегчения, когда просыпаешься в холодном поту и понимаешь, что это был просто сон.

Кошмары малярии недоступны здоровому рассудку, они продолжаются непрерывно и сопровождаются неутолимой жаждой. Эта жажда иссушает организм, отбирает у него силы, повторные приступы не становятся менее страшными из-за своей регулярности: ледяной холод, с которого все начинается, за ним — испепеляющая жара Сахары, когда температура тела поднимается так высоко, что это грозит повредить мозг; затем обильный пот, когда жидкость выделяется из всех пор тела больного, обезвоживая его и не оставляя сил даже на то, чтобы поднять руку, пока он ждет нового приступа, который опять начнется с ледяного озноба.

Между периодами горячки, озноба и безымянного ужаса бывали промежутки относительной ясности. Однажды, когда жажда стала такой жгучей, что каждая клеточка вопила о влаге, а рот пересох и воспалился, Марку почудилось, будто сильные прохладные руки поднимают его голову и вливают в рот горькую жидкость, горькую и удивительную, она заполнила рот и медом лилась в горло. В приступах озноба Марк натягивал на плечи шерстяное одеяло, и запах этого одеяла был знакомым и приятным — запах древесного дыма, сигареты и его собственного тела. Часто он слышал раскаты грома, но все время оставался сухим, потом эти звуки стихали, и он опять погружался в забытье.

Когда он впервые очнулся в ясном сознании, то знал, что с первого приступа озноба прошло семьдесят два часа. Малярия настолько предсказуема в своих циклах, что он определял их с точностью до нескольких часов.

Был конец дня; Марк, завернутый в одеяло, лежал на охапке свежесрезанной травы и душистых листьев. Все еще шел дождь; из низких туч, которые словно задевали вершины деревьев, лило как из ведра, но Марк не промок.

Над ним нависала низкая каменная крыша, закопченная за те тысячелетия, на протяжении которых эту неглубокую пещеру использовали в качестве убежища; пещера выходила на северо-запад, в сторону от преобладающих ветров, которые приносят дождь; в отверстии виднелся слабый свет — свет солнца, скрытого за тучами.

С огромным усилием Марк приподнялся на локте и в замешательстве огляделся. У стены стоял его ранец. Марк долго смотрел на него, удивленный и озадаченный. Последним его осознанным воспоминанием было погружение в быстрый ледяной поток. Рядом с ним стоял круглый пивной горшок из темной, обожженной в огне глины, и он немедленно потянулся к нему; его руки дрожали не только от слабости, но и от необходимости утолить жажду.

Жидкость была горькой, целебной, отдавала травами и серой, но Марк благодарно пил ее большими глотками, пока не заболел живот.

Поставив горшок, он обнаружил миску с холодной кукурузной кашей, подсоленной и приправленной дикими травами с привкусом шалфея. Он съел половину и сразу уснул, но на этот раз крепким исцеляющим сном.

А когда опять проснулся, дождь прекратился и солнце стояло почти в зените, его лучи пробивались сквозь разрывы в тучах.

Потребовались усилия, но Марк встал и, пошатываясь, направился к выходу из пещеры. Он увидел под собой вздувшуюся от дождей реку Бубези: ревущее красно-бурое течение несло в море большие деревья, их голые корни торчали, как скрюченные артритом пальцы умирающего нищего.

Марк посмотрел на север и увидел, что весь болотистый бассейн реки и весь буш затоплены, заросли папируса полностью скрылись под тусклой серебристой водной поверхностью, блестящей, как обширное зеркало, и даже высокие деревья в низинах ушли в воду по верхние ветви; вершины хребтов и холмов превратились в острова в этой водной пустыне.

Марк был еще слишком слаб, чтобы долго оставаться на ногах, поэтому вернулся к постели из травы. Засыпая, он думал о нападении, его тревожило, откуда убийцы узнали, что он у Ворот Чаки; все это каким-то образом было связано с Андерслендом и смертью деда. Он все еще думал об этом, когда сон овладел им.

Когда Марк проснулся, снова было утро. Ночью кто-то заново наполнил горшок горькой жидкостью, а к каше добавил несколько кусков жареного мяса; у мяса был вкус курицы, но, вероятно, оно принадлежало игуане.

Вода заметно спала, из-под нее показались пушистые головки папируса на длинных стеблях, которые сгибало течение; деревья освободились от воды, низины подсыхали; Бубези в глубоком ущелье под Марком мало-помалу приобретало обычный вид.

Марк вдруг понял, что он совсем голый и что от него пахнет болезнью и нечистотой. Он спустился к краю воды; путешествие получилось длинным и медленным, потому что то и дело приходилось останавливаться, чтобы отдохнуть и переждать головокружение и шум в ушах.

Он смыл запах и грязь и осмотрел темно-лиловый кровоподтек там, где пуля из маузера заставила винтовку ударить его в грудь. Потом Марк обсушился на жарком полуденном солнце. Тепло прогнало остатки лихорадки, и наверх он поднимался пружинистым легким шагом.

Утром он обнаружил, что горшок и миска исчезли, и почувствовал, что жест этот намеренный и символический: его загадочный благодетель считает, что теперь он способен сам позаботиться о себе и начинает злоупотреблять гостеприимством.

Марк собрал свои вещи, убедившись, что они просохли, и сложил в ранец.

Здесь были также патронташ и охотничий, с костяной рукоятью нож в ножнах, но из запасов пищи осталась только одна банка консервированной фасоли.

Марк открыл ее и съел половину, а остальное приберег на обед; оставив ранец в пещере, он отправился на противоположный край бассейна.

Ему потребовалось почти два часа, чтобы найти место нападения; он узнал его только по сухому дереву с кривыми сучьями. Местность здесь была ниже, чем ему помнилось, и в разлив вся ушла под воду; траву прижало к земле, словно кто-то смазал ее бриллиантином и расчесал, и на нижних ветвях деревьев висел принесенный наводнением мусор, показывая, до какого уровня поднималась вода.

Марк поискал следы стычки, но ничего не нашел: ни тела, ни брошенного ружья — словно здесь ничего не произошло. Он уже начинал сомневаться в своей памяти; пришлось сунуть руку под рубашку и потрогать болезненный синяк.

Пройдя по течению с полмили, он увидел стервятников, которые сидели на деревьях и хрипло пререкались, и прибавил шагу, но это был всего-навсего детеныш носорога: еще слишком маленький, он не умел плавать, его унесло течением, он утонул и уже начал гнить.

Марк вернулся к сухому дереву и сел под ним, чтобы выкурить последнюю сигарету из жестяной коробочки; он наслаждался каждой затяжкой, потом погасил наполовину выкуренную сигарету и окурок снова спрятал в плоскую коробочку с изображением черной кошки на крышке и торговым знаком «Крейвен А».

И уже собирался встать, когда вдруг что-то блеснуло на солнце у него под ногами; он покопался пальцами в еще влажной земле.

Это была медная патронная гильза. Понюхав ее, Марк ощутил слабый запах бездымного пороха. На донышке гильзы было выбито «Маузер, 9 мм». Марк задумчиво повертел ее в пальцах.

Самое правильное — сообщить о происшествии в ближайший полицейский участок. Но Марк, с тех пор как за ним начал охотиться какой-то безжалостный неведомый враг, уже дважды убеждался в том, как глупо привлекать к себе внимание.

Марк встал и по пологому склону спустился к краю болота. Еще некоторое время он разглядывал медную гильзу, потом бросил ее в темную воду.

Вернувшись в пещеру, он надел ранец на плечи, поправил лямки. А когда пошел к выходу, увидел в остывшей золе костра следы. Широкие отпечатки босых ног. Он сразу узнал их.