Последняя битва - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 19

— Купание всеобщее, оно у вас тоже голышом?

— Почему голышом, батюшка? — не поняла девушка.

— Ну, донья Каталина как-то особо при купании не смущалась.

— Нет, что ты, батюшка, — замахала руками княжна. — Она чиста и целомудренна. Сие заблуждение из-за обычаев здешних. Здесь дамам грудь свою мужчинам показать не срамно. Вот те крест, не срамно. А вот ногу показать, хоть самый краешек туфельки — это вроде как раздеться донага считается. Никак ни полкрошечки показать нельзя. Токмо мужу али самым близким кавалерам. Забавно, правда, батюшка?

— Забавно, — с усмешкой согласился Зверев.

— Но ты не думай!.. — моментально спохватилась дочь.

— И в мыслях не имел, — остановил ее объяснения князь Сакульский.

Наконец слуги угомонились и выстроились вдоль внутренней стены. Гранд де Кераль со своей свитой отступил к другой стене. Князь с дочерью, по общему примеру, повернулся спиной к окну. Резко распахнулась дверь, в залу вошла донья Каталина Игулада-де-Кераль, в глухом коричневом платье с широким жабо. Края ее широкой юбки и правда скользили по полу, разлохмачиваясь о камень, но зато скрывая ноги целиком и полностью от нескромных взглядов. А вот собранные в высокий конус угольно-черные волосы удерживались лишь небольшой резной шапочкой из тисненой кожи. На Руси подобную модницу моментально сочли бы «простоволосой бесстыдницей».

Все склонились. Князь Сакульский из вежливости тоже опустил голову, а княжна красиво присела, расправив юбки. Хозяйка замка царственно прошествовала во главу стола, опустилась в кресло — кстати, почему-то одно. Второе находилось на другой стороне, напротив доньи. Там, где по русскому обычаю считался «низ» стола, куда сажались самые худородные из гостей, а иной раз, на богатом пиру — и вовсе пускались нищенки с улицы. Теперь Андрей застыл в недоумении. Если пустующее кресло напротив хозяйки закреплено за грандом — где тогда «низ»? И куда ему следует садиться, чтобы не попустить бесчестия?

Между тем Карл де Кераль уже подошел к столу, остановился. Почтительно указал на высокие стулья напротив. Андрей после короткого колебания решил, что оскорблять и принижать его здесь, пожалуй, не станут — не для того приглашали, — и занял указанное место. Все сложили руки перед собой, закрыли глаза и замерли — молились. Потом хозяйка вдруг резко вздохнула и взялась за нож. Заговорила, глядя на гостя.

— Донья Каталина очень довольна вашим диспутом и хотела бы встречаться чаще, — перевела Пребрана. — Ты показал себя… Она сочла тебя весьма разумным, образованным и интересным собеседником. Правда, не очень поняла твое недовольство… Плутархом… Чего именно, по-твоему мнению, не хватает его «Сравнительным биографиям»?

— Мадеры, [9] — мрачно ответил Зверев.

Донья Каталина Игулада-де-Кераль звонко рассмеялась и хлопнула в ладоши.

«Наши люди, — понял Андрей. — Общий язык найдем».

На ночлег гостей разместили в гостевых комнатах прямо над трапезной — в небольших опрятных светелках, в коих, кроме постели под балдахином, шкафа и сундука, ничего не имелось. Все было настолько опрятно и девственно, что сразу становилось понятно — никто тут не живет, никто ничем не пользуется. Княжеские окна выходили во двор, Пребрана же разместилась напротив, и у нее открывался прекрасный вид на изломанный скалами пейзаж. То ли Карл для невесты постарался, то ли хозяйка для успокоения отца разместила девушку так, чтобы окна ее находились над пропастью, а дверь — под родительским присмотром. Не проберешься.

Укладываясь, Андрей и правда невольно прислушивался — не прозвучат ли в коридоре шорохи крадущегося человека? Не скрипнет ли дверь?

Дверь действительно скрипнула. Но прежде чем князь Сакульский успел решить, что ему делать — дочь скользнула в его светелку, прокралась к постели и села на ее край:

— Ну как, батюшка? Спокойна ли твоя душа? Что ты решил?

— Замок сей, спорить не стану, крепок и могуч, внушителен. Он один куда как больше будет, нежели все мои, вместе взятые: и вотчинный двор, и московское подворье, и даже свияжское. Однако же, помни, все наше я един за несколько лет отстроил. Замок же сей род жениха твоего целыми поколениями поднимал. Людишек в нем и полсотни не наберется, кстати. И ведь сие все не Карлу де Кераль принадлежит, а отцу его. Тебе на богатство это рассчитывать не стоит. Пусть иные наследники и не объявятся, однако же все едино родители Карла крепки душой и телом, дай им Бог долгие лета. Он от всех богатств разве отрез малый получить может…

— Перестань, батюшка! — хлопнула она ладонью по одеялу. — О доходах семьи сей ты с самого первого дня знал, когда дядюшка сватовство затевать начал! Отчего теперь попрекать удумал? Мы тебя, почитай, два года ждали, дабы благословение получить… Когда ты волю свою объявишь? И Карла ты ныне знаешь, и гнездо их родовое видел. Люди они открытые и благородные. И не нищие, хоть от приданого не откажутся. Нечто средь всего этого тревоги у тебя какие остались?

— Коли, едва приехав, я тебя на замужество благословлять буду, люди подумают, что мне от дочери избавиться невтерпеж, — памятуя предупреждение князя Друцкого, осторожно ушел от ответа Андрей. — Чего же в этом хорошего? Опять же, с отцом суженого твоего я еще не знаком. Мало ли чего… Где он, отчего скрылся?

— Никуда он не скрывался! Бал королевский объявлен через полмесяца. Гранд Гильермо де Кераль отправился к королю из-за него.

— Это так важно? Просто бал, который к тому же случится еще нескоро.

— Не знаю, батюшка, — пожала плечами дочь. — Наверное, важно, коли так внезапно ускакал.

Семье князя Сакульского приглашения привез дядюшка. Семье — приглашение, самому Андрею — высочайшее соизволение на личную аудиенцию на то же утро. Именно из-за нее гости из далекой Руси отправились в столицу накануне, никуда особо не торопясь.

Между Аранхуэсом и Толедо пейзаж вокруг удивительно напоминал окрестности Рязани: безлесые пологие холмы от горизонта до горизонта, местами распаханные под хлеб или овес, местами заросшие люцерной, местами разгороженные ровными линиями плодовых деревьев. Все бы как дома — если бы не жуткая, изнуряющая жара. Женщины прятались от нее под навесом коляски, князь Друцкий мужественно терпел. Андрей с сыном, презрев опасность сомов-людоедов, аж два раза за полдня пути искупались в Тахо, в теплой, как парное молоко, воде.

Столица открылась неожиданно. Только что вокруг возвышались каменистые отроги, вдоль реки поднимался камыш и чахлый ивняк, вилась из-под копыт тонкая, как мука, пыль. Как вдруг, сразу после поворота перед излучиной, по сторонам обнаружились стены, в лицо дохнуло влагой, зашумела через перекаты река, над которой выгнулся длинный изящный арочный мост, подковы зацокали по каменной мостовой, а над головой взметнулись к небу острые шпили четырех башен королевского замка Алькасар. За крепостной стеной, на скалистом правом берегу, сложенные из грубо колотого камня дома жались друг к другу так плотно, что коляска еле-еле протискивалась между стенами. Зато — прямо поверх всей улицы на высоте второго этажа здесь был натянут бесконечный полотняный навес. В его тени путники наконец-то перевели дух и благополучно доехали до богатого трактира, в котором предусмотрительный князь Друцкий заранее заказал комнаты для всех.

Наверное, это небольшое путешествие и еще один постоялый двор из многих сотен, в которых ему пришлось останавливаться, не запомнились бы князю, если б не пустяк: он впервые узнал, почему в европейских городах так много узких улиц. Между трактиром и домом напротив улочка была тоже всего в три шага шириной. На нее выходили окна здешней трапезной. Когда Андрей увидел, как служка выливает ведро с помоями из кухни прямо за ставни, он встал и выглянул наружу. Оказалось — проулок намертво загорожен с обеих сторон, и в нем бегает не меньше трех десятков мелких поросят и крупных откормленных хрюшек, подбирая объедки.