Поющие в терновнике - Маккалоу Колин. Страница 23

Вошел Пэдди, принес Фионе чашку горячего чая, и она отложила сытого сонного Хэла на скамью.

– Где мы стоим? – спросила она.

– Это место называется Верхняя долина. Буфетчица сказала, тут нам прицепят второй паровоз, иначе не одолеть подъем до Литгоу.

– А я успею выпить этот чай?

– Есть еще пятнадцать минут. Фрэнк сейчас принесет тебе сандвичи, а я пригляжу, чтобы все мальчики поели. В следующий раз можно будет поесть только поздно вечером на станции Блэйни.

Мэгги выпила пополам с матерью горячий сладкий чай и наспех проглотила кусок хлеба с маслом, который принес Фрэнк, ею вдруг овладело нестерпимое волнение. Фрэнк уложил ее на длинной скамье в ногах у маленького Хэла, укутал пледом, потом так же старательно укрыл Фиону, которая вытянулась на скамье напротив. Стюарта и Хьюги уложили на полу между скамьями, но Пэдди сказал жене, что Боба, Фрэнка и Джека уведет в купе немного дальше по коридору, потолкует с едущими там стригалями и там же все они переночуют. В поезде оказалось куда приятнее, чем на пароходе, слышно было, как свистит ветер в телеграфных проводах, под размеренное пыхтенье двух паровозов постукивали стальные колеса, а иногда злобно взвизгивали на крутых поворотах, словно вот-вот соскользнут с рельс и отчаянно стараются удержаться; Мэгги уснула.

Утром они застыли у окна, испуганные, встревоженные – никогда они не думали, что такое возможно на одной планете с Новой Зеландией. Правда, и тут расстилалась холмистая равнина, но ничто, ничто больше не напоминало о родных краях. Все какое-то бурое и серое, даже деревья! Под ослепительным солнцем уже изжелта серебрилась озимая пшеница, зыбились и клонились на ветру колосья, лишь кое-где среди нескончаемых полей вставала рощица высоких тощих деревьев с голубоватой листвой или чахлая поросль пропыленных серых кустиков.

Фиона смотрела на эту картину со стоическим спокойствием, не меняясь в лице, но бедная Мэгги чуть не плакала. Что за ужас эта пустыня, ни единой живой изгороди, ни пятнышка зелени…

Солнце поднималось все выше, и холод ночи сменился палящим зноем, а поезд с грохотом несся все дальше и дальше, лишь изредка останавливаясь в каком-нибудь крохотном городишке, где полно было велосипедов и конных повозок, но почти не было заметно автомобилей. Пэдди открыл, насколько возможно, оба окна, хотя в них и летела и все покрывала сажа; они задыхались от жары, потели в плотной одежде, рассчитанной на новозеландскую зиму, кожа зудела. Казалось, только в аду может стоять зимой такая жара.

В Джиленбоун приехали уже на закате, это оказалось престранное место – горсточка ветхих деревянных домов и построек из рифленого железа, всего одна широкая улица, пыльная, унылая, нигде ни дерева. Заходящее солнце мазнуло по всему этому золотой кистью и на миг облагородило, но приезжие еще не сошли с перрона, а позолота уже померкла. И опять перед ними зауряднейший поселок в дальней дали, на глухой безвестной окраине – последний очаг цивилизации на самом краю плодородных земель; чуть западнее раскинулось на две тысячи миль безлюдье, безводная пустыня Невер-Невер, где никогда не бывает дождя.

Возле станции стоял великолепный черный автомобиль, и, преспокойно шагая по толстому слою пыли, к семейству Клири приближался католический священник. В своей длинной сутане он словно вышел из прошлого, и казалось, не переступает ногами, как все люди, но плывет по воздуху, точно сновидение; пыль вздымалась и клубилась вокруг него и алела в последних лучах заката.

– Здравствуйте, я пастырь здешнего прихода де Брикассар, – сказал он Пэдди и протянул руку. – Вы, очевидно, брат Мэри; вы с ней похожи как две капли воды. – Он обернулся к Фионе, поднес ее слабую руку к губам, в улыбке его было неподдельное удивление: отец Ральф с первого взгляда умел отличить женщину благородного происхождения. – О, да вы красавица! – сказал он, словно такой комплимент в устах священника звучит как нельзя естественнее; потом глаза его обратились на тесную кучку сыновей Клири. Мгновение он озадаченно смотрел на Фрэнка с малышом на руках, потом оглядел одного за другим мальчиков, от старших к младшим. Позади них, на отшибе, стояла Мэгги и смотрела на него, приоткрыв рот, будто на самого Господа Бога. Словно не замечая, что пачкает в пыли тонкую шелковую сутану, отец Ральф прошел мимо мальчиков, присел на корточки перед Мэгги и взял ее за плечи, руки у него были крепкие, добрые и ласковые.

– Ну, а ты кто такая? – спросил он с улыбкой.

– Мэгги, – ответила она.

– Ее зовут Мэгенн, – сердито буркнул Фрэнк, он сразу возненавидел этого на удивление рослого статного красавца.

– Мэгенн – мое любимое имя. – Отец де Брикассар выпрямился, но руку Мэгги не выпустил. – Вам лучше сегодня переночевать у меня, – сказал он, ведя Мэгги к машине. – Завтра утром я отвезу вас в Дрохеду; это слишком далеко, а вы только-только с поезда.

Помимо гостиницы «Империал», в Джиленбоуне из кирпича построены были католическая церковь и при ней школа, монастырь и дом священника; даже большая городская школа скромно размещалась в дощатых стенах. С наступлением сумерек вдруг резко похолодало; но тут, в гостиной, жарко пылали в огромном камине поленья и откуда-то из глубины дома тянуло вкуснейшими запахами. Экономка, сморщенная, сухонькая, на диво живая и проворная шотландка, развела всех по комнатам, ни на минуту при этом не умолкая.

Семейство Клири, привыкшее к холодной неприступности уэхайнских пастырей, никак не могло освоиться с веселым, непринужденным добродушием отца Ральфа. Один Пэдди сразу оттаял, он еще не забыл дружелюбных священнослужителей родного Голуэя, которые не чуждались своей паствы. Остальные за едой осторожно помалкивали и после ужина поспешили улизнуть наверх. Пэдди нехотя последовал за ними. Он-то в своей католической вере обретал тепло и утешение; но остальных членов семьи она только держала в страхе и покорности: поступай, как велено, не то будешь проклят вовеки.

Когда они ушли, отец Ральф откинулся в своем излюбленном кресле; он покуривал, смотрел в огонь и улыбался. Перед его мысленным взором снова проходили один за другим все Клири, какими он увидел их в первые минуты на станции. Глава семьи, удивительно похожий на Мэри, но согнутый тяжелым трудом и в отличие от сестры, по природе явно не злой; его красивая измученная жена – ей впору бы выйти из элегантной коляски, которую примчала пара белых лошадей; хмурый Фрэнк, у него черные волосы и глаза черные… глаза – черные! Другие сыновья все в отца, только младший, Стюарт, очень похож на мать, вот кто будет красив, когда вырастет; что получится из младенца, пока неизвестно; и, наконец, Мэгги. Премилая, очаровательная девчурка; волосы такого цвета, что не передать словами – не медно-рыжие и не золотые, какой-то редкостный сплав того и другого. И как она подняла на него серебристо-серые глаза, изумительно чистые, сияющие, точно растаявшие жемчужины. Отец Ральф пожал плечами, бросил окурок в камин и поднялся. Видно, он стареет, вот и разыгрывается воображение; растаявшие жемчужины, не угодно ли! Вот у него, наверное, глаза сдают от вечной пыли и песка.

Наутро он повез гостей в Дрохеду; они уже освоились с видом этой новой, незнакомой земли и очень забавляли де Брикассара, высказывая вслух свои впечатления. Последние холмы остались на двести миль восточнее, объяснил он им, а здесь раскинулась черноземная равнина. Просторы почти безлесные, луга, ровные и гладкие, как доска. День настал такой же знойный, как накануне, но ехать в «даймлере» было куда удобнее, чем в поезде. Выехали спозаранку, натощак, в черном чемодане сложены были облачение отца Ральфа и святые дары.

– Овцы тут грязные, – огорчилась Мэгги, глядя, как сотни рыжеватых шерстяных клубков тычутся носами в траву.

– Да, видно, надо было мне поселиться в Новой Зеландии, – вздохнул отец Ральф. – Должно быть, она похожа на Ирландию, и овцы там беленькие и чистенькие.

– Это верно, с Ирландией там много похожего. И трава такая же зеленая, любо смотреть. Только места более дикие, земли невозделанные, – отозвался Пэдди. Отец Ральф пришелся ему очень по душе.