Поющие в терновнике - Маккалоу Колин. Страница 47
Ни подписи, ни хотя бы инициалов. Отец Ральф чувствовал – пот проступил у него на лбу, струится из-под волос на шею. Вскочить бы, сейчас, сию минуту сжечь обе эти бумаги, даже не читая – что там, в завещании. Но она и впрямь отлично изучила свою жертву, эта гнусная старая паучиха. Конечно же, он прочтет, слишком сильно любопытство, где тут устоять. О Господи! Чем он провинился, что она захотела так ему отплатить? Почему женщины так его мучают? Почему он не родился безобразным, кривобоким коротышкой? Быть может, тогда он был бы счастлив.
Последние два листа исписаны были тем же четким, почти бисерным, почерком. Таким же скаредным и недобрым, как ее подлая душа.
«Я, Мэри Элизабет Карсон, находясь в здравом уме и твердой памяти, сим объявляю, что настоящий документ есть моя последняя воля и завещание, и тем самым теряют силу все завещания, написанные мною прежде.
За исключением особых распоряжений, перечисленных ниже, все мое движимое и недвижимое имущество и все деньги я завещаю Святой Римской католической церкви на нижеследующих условиях.
Первое: упомянутой Святой Римской католической церкви, в дальнейшем именуемой просто Церковь, надлежит принять к сведению, сколь высоко я ценю и почитаю ее служителя, преподобного Ральфа де Брикассара. Единственно его доброта, духовное руководство и неизменная поддержка побуждают меня именно так распорядиться моим имуществом.
Второе: данные распоряжения в пользу Церкви остаются в силе лишь до тех пор, пока она ценит достоинства и таланты вышеназванного преподобного Ральфа де Брикассара.
Третье: вышеназванному Ральфу де Брикассару вручается все мое имущество, движимое и недвижимое, и все мои деньги с правом полновластно распоряжаться доходами и всем моим состоянием.
Четвертое: после смерти вышеназванного преподобного Ральфа де Брикассара его последняя воля и завещание становятся решающим законным документом, определяющим все, что касается дальнейшего управления моим состоянием. Иными словами, оно и впредь останется собственностью Церкви, но только преподобный Ральф де Брикассар вправе избрать своего преемника, кому поручено будет управление; никто не может обязать его назначить для этого служителя церкви или недуховное лицо, непременно исповедующее католическую веру.
Пятое: имение Дрохеда не подлежит ни продаже, ни разделу.
Шестое: мой брат Падрик Клири остается на должности управляющего имением Дрохеда с правом поселиться в моем доме, и жалованье ему может назначить только преподобный Ральф де Брикассар по своему усмотрению, и никто иной.
Седьмое: в случае смерти моего брата, вышеназванного Падрика Клири, его вдове и детям разрешается оставаться в имении Дрохеда и пост управляющего должны последовательно занимать его сыновья, за исключением Фрэнсиса, – Роберт, Джон, Хью, Стюарт, Джеймс и Патрик.
Восьмое: после смерти всех сыновей (за исключением Фрэнсиса) те же права переходят по наследству к внукам вышеупомянутого Падрика Клири.
Особые распоряжения:
Падрику Клири завещаю все, что имеется в моих домах в имении Дрохеда.
Юнис Смит, моя экономка, может оставаться в этой должности на приличном жалованье столько времени, сколько пожелает, сверх этого завещаю ей пять тысяч фунтов, а при уходе на покой ей должна быть определена достаточная пенсия.
Минерва О’Брайен и Кэтрин Доннелли могут оставаться на приличном жалованье столько времени, сколько пожелают, сверх этого завещаю им по тысяче фунтов каждой, а при уходе на покой им должна быть определена достаточная пенсия.
Преподобному Ральфу де Брикассару должны пожизненно выплачиваться десять тысяч фунтов в год, каковой суммой он вправе распоряжаться единолично и бесконтрольно по своему усмотрению».
Под всем этим, как полагается, стояли ее подпись, подписи свидетелей и дата.
Комната отца Ральфа выходила на запад. Солнце уже садилось. Как всегда летом, в недвижном воздухе висела пелена пыли, солнце пронизывало ее, перебирая мельчайшие пылинки тонкими пальцами лучей, и казалось, весь мир обратился в золото и пурпур. Длинные узкие облака с огненной каймой, точно серебряные вымпелы, протянулись поперек громадного багрового шара, повисшего над деревьями, что росли на дальних выгонах.
– Браво! – сказал он. – Признаюсь, ты взяла надо мной верх, Мэри. Мастерский удар. Глуп был я, а не ты.
Сквозь слезы он уже не разбирал строк и отодвинул бумаги, пока на них еще не появились кляксы. Тринадцать миллионов фунтов. Тринадцать миллионов фунтов! Да, правда, на ее деньги он и метил когда-то, пока не появилась Мэгги. А потом отказался от этой мысли, не мог он хладнокровно вести эту коварную игру, обманом перехватить наследство, которое по праву принадлежит ей. Ну, а если бы он знал тогда, как богата старая паучиха? Как бы он себя вел? Ему и в голову не приходило, что у нее есть хотя бы десятая доля. Тринадцать миллионов фунтов!
Семь лет Пэдди и вся его семья жили в доме старшего овчара и, не щадя себя, работали как проклятые на Мэри Карсон. Ради чего? Ради грошей, которые платила им старая скупердяйка? Насколько знал отец Ральф, ни разу Пэдди не пожаловался на то, как бессовестно с ним поступают, но уж наверно он думал, что после смерти сестры будет щедро за все вознагражден, ведь он управлял всем ее имением, получая жалованье простого овчара, а сыновья его, работая овчарами, получали жалкую плату сезонника-чернорабочего. Он не жалел сил на Дрохеду и полюбил ее как свою и по справедливости ждал, что так оно и будет.
– Браво, Мэри! – повторил отец Ральф, и слезы, первые его слезы со времен уже далекого детства, капали ему на руки – но не на бумагу.
Тринадцать миллионов фунтов, и, возможно, он еще станет кардиналом. А на другой чаше весов Пэдди, его жена, сыновья – и Мэгги. Как безошибочно раскусила его эта гадина! Оставь она брата нищим, выбор был бы ясен: без малейших колебаний пойти с этим завещанием к кухонной плите и спалить его. Но она позаботилась о том, чтобы Пэдди ни в чем не нуждался, после ее смерти он будет здесь устроен лучше, чем при ее жизни, Дрохеду не вовсе у него отнимут. Отнимут доходы с нее и звание владельца, но не самую землю. Нет, он не станет обладателем баснословных тринадцати миллионов фунтов, но будет прекрасно обеспечен и окружен почетом. Мэгги не придется голодать, нуждаться, зависеть от чьих-то милостей. Но не бывать ей и мисс Клири, не сравняться с мисс Кармайкл и прочими светскими девицами. Будет она девушкой из вполне уважаемой семьи, ей откроется доступ в хорошее общество, но к «верхам» ей не принадлежать. Никогда.
Тринадцать миллионов фунтов. Можно вырваться из Джиленбоуна, из безвестности, занять свое место в высших сферах церкви, заслужить прочное расположение равных и вышестоящих. И теперь же, пока еще молод, пока еще не поздно наверстать упущенное. Мэри Карсон разом переставила захудалый Джиленбоун с далекой окраины на карте папского легата в самый центр его деятельности; отзвук случившегося докатится и до Ватикана. Как ни богата римская католическая церковь, тринадцать миллионов фунтов не пустяк. Тринадцатью миллионами даже и она пренебрегать не станет. А внести эти миллионы в церковную казну может только его рука, рука преподобного Ральфа де Брикассара, так написано синими чернилами в завещании Мэри Карсон. Разумеется, Пэдди не станет оспаривать завещание, знала это и Мэри Карсон, да сгноит ее Господь. Ну конечно, Пэдди придет в ярость, никогда уже не захочет видеть его и с ним говорить, но, как ни велика будет досада обманутого наследника, судиться он не станет.
Что ж тут решать? Разве он не знает, разве не знал с первой же минуты, едва прочитал завещание, как он поступит? Слезы высохли. С обычной своей грацией отец Ральф поднялся, проверил, аккуратно ли заправлена рубашка в бриджи, и пошел к двери. Надо съездить в Джилли, взять сутану и прочее для похорон. Но сначала он еще раз посмотрит на Мэри Карсон.
Хотя окна спальни и открыты, зловоние стало уж вовсе нестерпимым: ни ветерка, ни дуновения, занавеси вяло повисли. Твердым шагом он подошел к кровати и остановился, глядя на покойницу. На лице, там, где оно было влажное, из отложенных мухами яиц уже вылуплялись личинки, полные руки в кистях и до плеч вздулись от газов зеленоватыми пузырями, кожа кое-где полопалась. «О Господи! Мерзкая старая паучиха. Ты победила, но что это за победа! Одна разлагающаяся карикатура на человеческую природу восторжествовала над другой. Тебе вовек не взять верх над моей Мэгги, не отнять у нее того, чего у тебя самой никогда не было. Пусть я буду гореть в аду рядом с тобой, но я знаю, какая адская мука уготована тебе – вечно гореть бок о бок со мной в том же огне и видеть, что я вечно остаюсь к тебе равнодушен…»