Поющие в терновнике - Маккалоу Колин. Страница 76

Они ехали в город Данглоу, всего в пятидесяти милях не доезжая Кэрнса – самого северного конечного пункта железной дороги, идущей вдоль всего квинслендского побережья. Тысяча с лишком миль узкоколейки, на которой вагон качает и мотает, и все места в купе заняты, никакой возможности лечь или хотя бы вытянуть ноги. За окном лежал край гораздо более заселенный, чем джиленбоунский, и несравнимо более живописный, но у Мэгги не осталось сил для любопытства.

Голова болела, мутило, и жара была нестерпимая, куда хуже, чем в Джилли. Премилое свадебное платье розового шелка покрылось сажей и копотью, летящей в окна, кожа стала липкая от непросыхающего пота, и, что мучительнее всех внешних неудобств, Мэгги чувствовала – она вот-вот возненавидит Люка. Его, видно, ничуть не утомляет и не тяготит эта поездка, сидит себе и как ни в чем не бывало болтает с двумя попутчиками, которые едут в Кардуэл. Он только и взглянул раза два в ее сторону, когда вставал, и, наклонясь мимо нее к окну, так небрежно, что она съежилась, швырял свернутую газету каким-то жадным до новостей оборванцам – они выстроились вдоль полотна со стальными молотками в руках и выкрикивали:

– Газет! Газет!

– Артельщики, чинят путь, – пояснил он в первый раз, садясь на место.

Он, видно, ничуть не сомневался, что она тоже всем довольна, прекрасно себя чувствует и любуется проносящейся за окном прибрежной равниной, оторваться не может. А Мэгги смотрела и не видела и уже люто невзлюбила эту землю, не успев еще на нее ступить.

В Кардуэле те двое сошли, а Люк сбегал в лавочку через дорогу от станции и принес в газетном кульке рыбы с жареным картофелем.

– Говорят, в Кардуэле рыбка сказочная, не отведаешь – не поверишь, Мэгенн, лапочка. Лучшая рыба на свете. На, погрызи. Ты ведь еще не пробовала настоящей квинслендской еды. Вот он, Банановый край, нет в мире места лучше, верно тебе говорю.

Мэгги мельком глянула на сочащиеся жиром куски жареной рыбы, зажала рот носовым платком и кинулась за дверь. Когда через несколько минут, бледная, еле держась на ногах, она вышла из уборной, Люк ждал ее в коридоре.

– Что с тобой? Нездоровится?

– Мне все время нехорошо, от самого Гунди-винди.

– Боже милостивый! Что ж ты мне не сказала?

– Что ж ты сам не заметил?

– С виду ты была вроде ничего.

Нет, не стоило с ним об этом говорить. И Мэгги спросила:

– Нам еще далеко?

– Часа три езды, а может, и все шесть. Тут не больно глядят на расписание. Слушай, те парни сошли, места много – ты ложись на бочок, а ножки давай мне на колени.

– Не сюсюкай со мной, я не маленькая! – сердито оборвала его Мэгги. – Жаль, что твои парни не сошли два дня назад в Бандаберге!

– Ну-ну, Мэгенн, не раскисай. Осталось всего ничего. Талли, Иннисфейл, а там и Данглоу.

Уже под вечер они сошли с поезда. Мэгги отчаянно уцепилась за локоть Люка, из гордости не желая признаться, что еле держится на ногах. Люк спросил у начальника станции, где тут есть гостиница попроще, подхватил чемоданы и вышел на улицу, Мэгги, шатаясь как пьяная, поплелась за ним.

– Тут два шага, – утешил он. – В конце квартала, на той стороне. Белая коробка в два этажа.

Номер оказался маленький и тесный, да еще заставлен громоздкой старомодной мебелью, но Мэгги он показался раем, и она без сил опустилась на край двуспальной кровати.

– Ложись, полежи немного до ужина, лапочка. А я пойду погляжу, где что.

И Люк неторопливо вышел, бодрый, свеженький, с виду совсем такой, как был в утро их свадьбы. То была суббота, и вот уже четверг на исходе, пять дней они просидели в битком набитых поездах, в духоте, в табачном дыму и копоти.

Кровать все еще мерно покачивалась в лад перестуку колес, но Мэгги с благодарностью уткнулась лицом в подушку и спала, спала…

Кто-то снял с нее туфли, чулки и укрыл простыней; Мэгги зашевелилась, открыла глаза и осмотрелась. На подоконнике, поставив на него одну ногу, колено торчком, сидел Люк и курил. Заслышав ее, повернул голову и улыбнулся:

– Ай да новобрачная! Я жду не дождусь медового месяца, а моя женушка дрыхнет без малого два дня кряду! Добудиться не мог, даже малость испугался, спасибо, хозяин в баре сказал – мол, с женщинами это бывает, от тряски в поезде да от влажности. Сказал, просто надо тебе отоспаться. Ну, как ты сейчас?

Мэгги села, потянулась негибким со сна телом, зевнула.

– Мне гораздо лучше, спасибо. Ты, конечно, прав, Люк, я молодая и крепкая, но все-таки я женщина! Не всякая пытка мне по силам, как тебе.

Он подошел, сел на край кровати, очень мило, покаянно погладил ее по руке:

– Виноват, Мэгенн, право слово, виноват. Я как-то не подумал, что ты женщина. Не привык, понимаешь, что у меня есть жена. Есть хочешь, моя хорошая?

– Умираю с голоду. Ты подумай, ведь я почти целую неделю ничего не ела!

– Тогда искупайся, надень чистое платье и пойдем поглядим на Данглоу, ладно?

Люк повел Мэгги в китайское кафе по соседству с гостиницей, и она впервые в жизни отведала восточной кухни. Она зверски проголодалась, и ей что угодно пришлось бы по вкусу, но это и впрямь была пища богов. И не все ли равно, из чего приготовлено, пускай хоть из крысиных хвостов, акульих плавников и куриных кишок, как поговаривали в Джиленбоуне, где в единственном кафе хозяева-греки только и подавали бифштексы с жареной картошкой. Люк прихватил из гостиницы в бумажном пакете две бутылки пива и заставил Мэгги, хоть она и не любила пива, выпить полный стакан.

– Ты пока с водой поосторожнее, – посоветовал он. – А от пива так бегать не станешь.

Потом взял ее под руку и повел показывать Данглоу, да с такой гордостью, словно он – хозяин всему городу. Так ведь он, Люк, в Квинсленде родился. И Данглоу – замечательное место! Ни с виду, ни по духу ничего похожего на западные города. Он, пожалуй, не больше Джилли, но не тянется без конца и без толку единственной «главной» улицей, а выстроен ровными, аккуратными кварталами, и все дома и магазины выкрашены не в буро-коричневый цвет, а в белый. Окна забраны деревянными жалюзи, прорези в них вертикальные, наверное, чтобы лучше проветривалось, и всюду, где можно, дома обходятся без крыш, к примеру кинотеатр: есть экран, стены с такими вот окнами, есть ряды складных парусиновых стульев, точно на палубе корабля, а крыши вовсе нет.

И вплотную к городу подступают самые настоящие джунгли. Везде вьются лианы и разные ползучие растения взбираются по телеграфным столбам, по стенам и крышам. Деревья растут, где им вздумается, даже посреди мостовой, и есть дома, построенные вокруг дерева – или, может быть, дерево выросло внутри дома и пробило крышу. Не поймешь, что появилось прежде – дерево или человеческое жилье, главное, всюду буйно, неудержимо разрастается зелень. Кокосовые пальмы много выше и стройнее дрохедских призрачных эвкалиптов, их широкие листья колышутся в густой, головокружительной синеве неба; куда ни глянь, все ослепительно яркое, разноцветное. Ничего похожего на привычные глазу Мэгги желтовато-серые дали. И все деревья в цвету – на одних цветы лиловые, на других белые, оранжевые, алые, розовые, голубые.

На улицах много китайцев и китаянок в черных шелковых штанах, белых носках и крохотных черных, с белым, башмачках, в белых рубахах со стоячим воротом, по спине спадает длинная коса. Мужчины и женщины одеты одинаково и сами одинаковые. Мэгги не всегда могла отличить, кто – кто. И, похоже, чуть не вся здешняя торговля в руках у китайцев; на вывеске универсального магазина – большого, с богатыми витринами, в Джилли ничего подобного не видывали – выведено китайское имя: А Вонг.

Все дома – на высоких столбах, как жилище старшего овчара в Дрохеде. Это нужно, чтобы было больше воздуха, пояснил Люк, и чтобы не подточили термиты, они за один год могут свалить новый дом. Каждый столб поверху обведен листом жести с краями, загнутыми книзу, – туловище термитов не сгибается посередине, и они не могут переползти жестяную преграду и добраться до деревянных полов и стен. Конечно, они грызут столбы, но истонченный столб заменяют новым. Это куда проще и дешевле, чем строить новый дом. Почти все сады у домов мало отличаются от джунглей – те же пальмы да бамбук, видно, хозяева отчаялись обуздать эту буйную зелень.