Узы крови - Шелдон Сидни. Страница 26

За кулисами Элизабет была ни жива, ни мертва от тяжких предчувствий. Она то и дело поглядывала в щелку в зал и всякий раз, видя во втором ряду своего отца, ругала себя последними словами, что вздумала пригласить его сюда. Пока ей удавалось в общих сценах держаться в тени, за спинами других танцовщиц. Но час ее сольного выступления неумолимо приближался. Она чувствовала, что балетная пачка только подчеркивает ее тучность и сидит, как на клоуне в цирке, и была уверена, что, когда выйдет на сцену, ее непременно засмеют, – а она, дура, взяла и пригласила на это позорище отца! Утешало же ее, что соло длится всего шестьдесят секунд. Мадам Неттурова была неглупой женщиной. Все кончится гораздо быстрее, чем ее успеют толком разглядеть. Стоит ее отцу хоть на минуту отвлечься, как ее номер будет уже завершен.

Элизабет завороженно смотрела, как танцуют другие девочки, и ей казалось, что это танцуют Маркова, Максимова и Фонтейн. И чуть не вскрикнула от неожиданности, когда на ее оголенное плечо легла холодная рука, а в уши проник шипящий голос мадам Неттуровой:

– На пуанты, Элизабет, теперь твоя очередь.

Элизабет хотела сказать: «Да, мадам», но от страха слова застряли у нее в горле. Оба рояля заиграли вступительные аккорды ее сольного танца. Она стояла не шелохнувшись. Мадам Неттурова зашипела ей в ухо:

– Вперед!

Толчок в спину, и она вылетела на середину сцены, полуобнаженная, на посмешище враждебной толпы. Она не смела взглянуть в ту сторону, где сидел отец. Ей хотелось, чтобы все это быстрее кончилось. Она должны была сделать несколько несложных поклонов, жете и прыжков. Следуя тактам музыки, она стала исполнять свое соло, пытаясь внушить себе, что она тонка, гибка и грациозна. По окончании из зала раздались жиденькие, вежливые хлопки. Элизабет взглянула во второй ряд и увидела, что отец, гордо улыбаясь, аплодировал – аплодировал ей, и внутри у нее как будто все оборвалось. Музыка уже давно кончилась. Но Элизабет продолжала танцевать, старательно исполняя плие, жете, батманы и фуэте, вне себя от счастья, полностью преобразившаяся. Ошарашенные аккомпаниаторы, сначала один, а за ним и другой начали подыгрывать в такт ее танца. За кулисами выходила из себя мадам Неттурова, знаками требуя, чтобы Элизабет немедленно покинула сцену. Но Элизабет, на седьмом небе от счастья, не обращала на нее никакого внимания. Она танцевала для своего отца!

– Надеюсь, вы понимаете, господин Рофф, что школа не потерпит такого непослушания, – голос мадам Неттуровой дрожал от гнева. – Ваша дочь пренебрегла всеми правилами приличия, решив, видимо, что она какая-нибудь звезда .

Элизабет чувствовала на себе испытывающий взгляд отца, но не смела поднять головы. Она знала, что поступила непростительно глупо, но ничего не могла с собой поделать. Там, на сцене, ею руководило только одно страстное желание: сделать что-то такое, от чего ее отец придет в восторг, что поразит его воображение, заставит обратить на нее внимание, гордиться ею. Полюбить ее.

Она слышала, как он сказал:

– Совершенно с вами согласен, мадам Неттурова. Я постараюсь, чтобы Элизабет понесла суровое наказание.

Мадам Неттурова бросила на Элизабет торжествующий взгляд:

– Благодарю вас, господин Рофф. Я всецело полагаюсь на вас.

Элизабет и ее отец стояли на улице перед школой. С тех пор как они покинули кабинет мадам Неттуровой, он не проронил ни звука. Элизабет придумывала защитительную речь – но что могла она сказать в свое оправдание? Как может она заставить его понять, зачем она это сделала? Он был чужим, и она боялась его. Она видела, каким ужасным он становился, когда в гневе обрушивался на того, кто, по его мнению, совершил непростительную ошибку или посмел ослушаться его. Теперь она ждала, что его гнев обрушится на нее.

Он обернулся к ней и сказал:

– Слушай, Элизабет, а не заскочить ли нам к Румпельмаеру пропустить по стаканчику газировки с шоколадом?

И Элизабет заплакала.

В ту ночь она не могла сомкнуть глаз. Она смаковала в памяти каждую черточку, каждый штрих проведенного с отцом вечера. Волны счастья захлестывали ее. Ей все это не приснилось! Все это произошло с ней наяву! Она вспоминала, как они с отцом сидели у Румпельмаера, окруженные со всех сторон огромными, разноцветными, набитыми опилками плюшевыми медведями, слонами, львами и зебрами. Элизабет заказала банановый сок, принесли, что называется, целую бадью, но отец не рассердился на нее за это. У них состоялся интересный разговор. Не как-дела-в-школе-спасибо-нормально-трудности-есть-нет-папа-отлично. А действительно интересный разговор. Он рассказывал ей о своей поездке в Токио, и как его, как почетного гостя, угощали там кузнечиками и муравьями в шоколаде, и как ему, чтобы не потерять лица, пришлось их съесть.

Когда Элизабет выгребла остатки мороженого из стаканчика, он вдруг спросил:

– Что заставило тебя это сделать, Лиз?

Она знала, что теперь вечер будет бесповоротно испорчен, что он станет ее ругать, упрекать, говорить, что она не оправдала его надежд.

– Я хотела быть лучше всех, – сказала она, но не смогла заставить себя сказать: "Ради тебя" .

Он очень долго, как ей казалось, смотрел на нее, а потом неожиданно рассмеялся.

– Во всяком случае, тебе удалось здорово их всех ошарашить.

В голосе его звучала гордость.

Элизабет почувствовала, как кровь приливает к щекам, и спросила:

– Ты не сердишься на меня?

В его взгляде она прочла такое, чего раньше там никогда не видела.

– За что, за желание быть лучше других? Так ведь это у нас, Роффов, в крови.

И он легонько пожал ей руку.

Уже засыпая, она подумала: «Он любит меня. По-настоящему любит. Отныне мы всегда будем вместе. Он станет брать меня с собой в поездки. Мы будем много разговаривать и станем большими друзьями».

В полдень следующего дня секретарь отца объявила ей, что принято решение послать ее учиться в Швейцарию, в закрытый пансион.

Элизабет определили в «Интернациональ ато Леман», школу для девочек, находившуюся в поселке Сен-Блез на берегу озера Невшатель. Возраст девочек колебался в пределах от четырнадцати до восемнадцати лет. Это была одна из лучших школ одной из лучших систем образования в мире.