Узы крови - Шелдон Сидни. Страница 64

– Никогда тебя таким не видела, – тяжело дыша, сказала Симонетта.

– Я и не был никогда таким, – честно признался Иво.

Дверцы машины еще не успели захлопнуться, как он уже завел мотор и на бешеной скорости, словно за ним гнался дьявол, вылетел со стоянки.

– Иво!

Он нежно похлопал Симонетту по руке.

– Всем расслабиться! За особые заслуги везу вас всех на ленч в «Хасслер».

Они сидели у окна, из которого открывался прелестный вид на ступени площади Испании, а вдали, в дымке, золотился купол Святого Петра.

Симонетта и девочки были в восторге. Стол был превосходным. Кормили здесь на убой, но Иво с таким же успехом мог есть и траву. Руки его дрожали так сильно, что он едва мог держать нож и вилку. Я этого больше не вынесу, угрюмо думал он. Довольно этой суке ломать мне жизнь!

Теперь он не сомневался в намерениях Донателлы. If giuoco e stata fatto. Его ставка бита. Если он не найдет способа заткнуть глотку Донателле деньгами.

Деньги в буквальном смысле нужны ему позарез. Любой ценой.

Едва переступив порог дома, Шарль понял, что случилась беда. В гостиной рядом с Эленой сидел Пьер Ришар, ювелир, делавший по его заказу копии похищенных драгоценностей. Шарль, как вошел, так и застыл в дверях от ужаса.

– Входи, Шарль, – сказала Элена, и в тоне ее звучала угроза, от которой волосы зашевелились на голове у Шарля. – Думаю, мне не надо тебе представлять мсье Ришара.

Шарль только молча хлопал глазами, понимая, что любое его слово все равно обернется против него. Ювелир внимательно изучал пол у своих ног, боясь от смущения поднять на Шарля глаза.

– Садись, Шарль.

Это был приказ. Шарль немедленно сел.

– Тебе грозит, mon cher ami, – сказала Элена, – обвинение в особо злостных хищениях. Ты крал мои драгоценности и потихоньку заменял их на грубые подделки, которые тебе поставлял мсье Ришар.

К своему ужасу, Шарль почувствовал, что писает в штаны. В последний раз такое случалось с ним, когда он был совсем маленьким мальчиком. Шарль густо покраснел. В отчаянии он подумал, что надо бы выйти из комнаты и привести себя в порядок. А вернее, сбежать бы отсюда и никогда не возвращаться.

Элена все знала. Не важно, как она это выяснила. Теперь уже никуда не убежишь. И никакой пощады не будет. То, что Элена разоблачила его как вора, было ужасно само по себе. Но что его ждет, когда она узнает о причине, заставившей его решиться на кражу драгоценностей? Но это еще не все! Что с ним будет, когда она узнает, что на вырученные на них деньги он собирался удрать от нее? Кромешный ад покажется ему тогда местом обетованным. Никто так хорошо не знал Элену, как Шарль. Она была une sauvage, способна на все. Она не мигнув уничтожит его, превратит в clochard, одного из тех бездомных бродяг, одетых в рубища и ночующих под открытым небом на улицах Парижа. Его жизнь в одно мгновение превратится в emmerdement, кучу говна.

– Неужели ты надеялся выйти сухим из этой безмозглой затеи? – спросила Элена.

Несчастный Шарль молчал. Мокрые штаны прилипли к ногам, но он даже не решался посмотреть вниз.

– Я убедила мсье Ришара рассказать мне всю правду.

Убедила. Шарль содрогнулся от одной только мысли, как ей удалось это сделать.

– У меня дубликаты всех твоих расписок за деньги, которые ты украл у меня. Я могу упечь тебя в тюрьму на двадцать пять лет. – Она выдержала паузу и добавила: – Если захочу.

Последние слова только усилили ужас Шарля. Опыт научил его: чем великодушнее казалась Элена, тем опаснее она была. Шарль не смел поднять на нее глаз. Что она от него потребует? Что-нибудь явно чудовищное.

Элена обернулась к Пьеру Ришару.

– Пока я не решу, что делать, никто не должен знать об этом деле.

– Конечно, конечно, мадам Рофф-Мартель, все будет, как вы пожелаете, – затараторил тот, с надеждой поглядывая на дверь. – А теперь могу я?

Элена кивнула, и Пьер Ришар пулей вылетел из комнаты.

Проводив его взглядом, Элена повернулась к своему мужу. Она почти физически ощущала его страх. И кое-что еще. Запах мочи. Она улыбнулась. Он наделал в штаны от страха. Она его отлично проучила! Элена была довольна Шарлем. Она сделала правильный выбор. Приручив Шарля, превратила его в свою домашнюю собачонку. Новаторские идеи, принесенные Шарлем в «Рофф и сыновья», были блестящи, но все они исходили от Элены. Через своего мужа она руководила только небольшой частью концерна, но теперь этого ей было недостаточно. Она была Рофф. И очень богата. Предыдущие браки сделали ее еще богаче. Но не деньги интересовали ее. Она хотела стоять во главе концерна. На деньги под свои акции она планировала выкупить акции некоторых других пайщиков. И по этому поводу вела с ними переговоры. Они даже договорились создать особую группу, владеющую контрольным пакетом акций. Но сначала Сэм, а теперь вот Элизабет встали на пути ее замысла. В планы Элены вовсе не входило позволить Элизабет или кому-либо еще помешать ей осуществить свою идею. Она натравит на нее Шарля. А если дело не выгорит, он станет и козлом отпущения.

Однако сейчас он должен быть наказан за свой petite revolte, маленький бунт. Глядя ему прямо в глаза, она сказала:

– Никто не смеет обкрадывать меня, Шарль. Никто. Тебе каюк. Если я не пожелаю тебя спасти.

Он сидел, молчал, ненавидел ее и боялся. Она подошла к нему вплотную, чиркнув бедрами по его лицу.

– А ты бы хотел, чтобы я спасла тебя, Шарль? – вкрадчиво спросила она.

– Да, – ответил он хрипло.

Краем глаза Шарль увидел, что она снимает с себя юбку, и подумал: «О боже! Только не сейчас!»

– Тогда слушай, что скажу. Концерн «Рофф и сыновья» должен стать моим. Я хочу владеть контрольным пакетом акций.

Он поднял на нее страдальческий взгляд и сказал:

– Ты же знаешь, что Элизабет против свободной продажи акций.

Элена уже выскользнула из блузки и трусиков. Застыла перед ним в своей звериной наготе, сухопарая, прелестная, с агрессивно торчащими твердыми сосками.

– Так заставь ее согласиться. Или отсиди двадцать лет в тюрьме. Но не волнуйся, я подскажу тебе, как это сделать. А сейчас иди ко мне, Шарль.

На следующее утро в десять часов в кабинете у Элизабет раздался телефонный звонок. Звонил Эмиль Джипли. Она оставила ему номер своего личного телефона, чтобы никому не было известно, о чем они говорят.