Рыцарь свободного моря - Фаррер Клод "Фредерик Шарль Эдуар Баргон". Страница 26

Что же касается бумаги, то матросы отправились поискать ее в сундуке у испанского капитана, также убитого; и как раз на патенте этого капитана семинарист и написал письмо, продиктованное Тома. И вот каковы были дословно выражения письма, которое президент Панамы счел нужным вручить королю Испании, «как ужасное доказательство наглости и зверства французских разбойников», и которое король Испании поместил впоследствии в свою королевскую библиотеку в Эскуриале, где всякий любознательный путешественник может его видеть и ныне.

«Мы, Тома, милостью Божией и его величества короля Франции, сеньор де л'Аньеле, а равно капитан Флибусты и Рыцарь Открытого Моря, господину президенту Панами желаем здравствовать.

Настоящим доводим до сведения Вашего, что флот Ваш, посланный к островку Старого Провидения, дабы разбить и перерезать нас всех до единого против всяких правил, законов и обычаев честной войны, сам был разбит и побежден нами в честном бою, как сможет то засвидетельствовать освобожденный нами невольник, коего отсылаем Вам с этим посланием.

А как невольник этот признался нам и рассказал, что состоит на жаловании у Вас в качестве палача, и как таковой, посажен на Ваше судно, чтобы выполнить тут свое ремесло палача — подло убивать и вешать за шею всех корсаров и флибустьеров, которых удалось бы Вашему флоту словить и взять в плен, если бы Бог ему даровал победу; и это вместо того, чтобы, с почетом относиться к упомянутым корсарам и флибустьерам, как подобает христианским врагам, то посему и по этой причине, мы сами собственными руками и нашей саблей обезглавили всех изловленных нами и взятых в плен испанцев с упомянутого Вашего флота. Сие, как справедливое возмездие и согласно воле Божиеи, который ради того дал нам победу и отнял ее у Вас, хотя Вы значительно превосходили нас и силой, и числом.

И как поступили мы при этой встрече, так будем поступать всегда и впредь при каждой предстоящей встрече, вознамерившись не давать Вам никогда пощады и перебить Вас всех, а также и Вас лично, если угодно будет Богу, подобно тому, как Вы вознамерились нас убить, что Вы и сделаете, по нашему разумению, если сможете. Но этого не случится, потому что никто из нас никогда не достанется живым в Ваши языческие лапы.

Да будет так, ибо такова наша воля.

Невзирая на сие, да будет с Вами Бог.

Тома-Ягненок».

IV

И вот, таким образом, начиная с этого рокового мая месяца 1682 года, Тома-Ягненок, скорее по воле своих врагов, чем по своей собственной воле, и взаправду сделался рыцарем открытого моря и повел с упомянутыми врагами, вынудившими его к тому, уже не милостивую войну, но жестокую, то есть, не давал больше никому пощады: вешал, топил, расстреливал и обезглавливал всех побежденных, попадавших в его руки, как раненых, так и невредимых. Тогда «Горностай», бывший до того времени кораблем честным, кораблем добрых христиан, соблюдавших, по мере сил, добродетели милосердия и прощения обид, стал вскоре чуть не дьявольской обителью, где властно воцарились сотни самых ужасных пороков и, кроме всего прочего, беспримерная свирепость, ненасытная до крови.

Ибо никакая чума, никакая оспа не столь заразительны, как подлинная лихорадка, сжигающая и пожирающая людей, погрязших в жестокости. Иные ребята, великодушные некогда и кроткие, так быстро привыкают к преступлению, общаясь с закоренелыми уже преступниками, что они и сами торопятся найти величайшее наслаждение в том, чтобы притеснять и мучить свои жертвы, собственными руками терзая их и даже разрывая на куски. И всякий, кто бы посмотрел, начиная с лета этого 1682 года, на команду фрегата, принадлежавшего Тома, команду, состоявшую еще главным образом из малуанцев, — все людей порядочных, рожденных в честных семьях, в лоне которых они вели себя нежными и почтительными сыновьями, — всякий, увидев их теперь, ставших совершенно подобными наихудшим разбойникам, наиужаснейшим диким зверям, наверное, решил бы, что такое дьявольское превращение целиком есть дело величайшего совратителя и похитителя душ, сатаны…

Буйной этой заразе не поддался один Геноле. Не в силах, однако же, сдержать ее или хоть сколько-нибудь утихомирить беспрестанно возобновляемые безобразия, услаждавшие всех его товарищей и совершавшиеся по личному приказанию Тома, не в силах также смягчить хоть немного сердце и волю этого самого Тома, который, однако же, еще любил его и называл братом, но никогда уже не спрашивал у него совета и дружески с ним не беседовал, — ибо Хуана не переставала стоять между ними, — Луи Геноле замкнулся, так сказать, в своей одинокой добродетели и стал жить среди свирепой орды, начальником которой он, волей-неволей, должен был оставаться, как живут в миру монахи и священники, никогда не отрывающие от креста своих благочестивых взоров…

Теперь на целые дни он запирался в своей каюте помощника, выходя из нее лишь для обходов и осмотров, которые он настойчиво производил по всему кораблю, стараясь, по крайней мере, поддерживать повсюду ту строгую дисциплину, без которой на море возможны лишь поражения и аварии. Но, совершив эту обязанность, Луи Геноле снова возвращался к себе и закрывал за собой дверь, чтобы не слышать больше вечного шума, раздоров, споров, богохульств, бесстыдных толков и прочих громогласных бесчинств, которые могли смутить его в молитвах. Ибо, запершись один в своей каюте, Луи Геноле теперь только и делал, что молился. Он молился весь день, или, по крайней мере, все свободные от вахты часы. Да и ночью он еще раза два набожно вставал с постели, чтобы спеть ночное бдение и утреню, при звуке корабельных склянок, отбивавших восемь, а затем четыре удара, что на морском языке означает полночь и два часа пополуночи. Все это, чтобы лучше умолить Господа нашего Иисуса Христа, предетательством Пресвятой Богородицы, святых ангелов и архангелов, апостолов, великомучеников, словом, всех святых, больших и малых, о милости и сострадании к этим самым малуанцам, капитану и матросам, столь безумно предавшим свои души на растление лукавому. И Луи Геноле, для спасения этих душ, а также и ради спасения собственной души, подвергавшейся гибельной опасности в таком соседстве, без устали, сто раз твердил «Отче наш» и прочие молитвы, постоянно имея на теле власяницу и очень часто плеть в руке.

Несмотря на это и вопреки столь усердной набожности, помощник Тома оставался все же хорошим помощником и всегда суровым бойцом. Не было никого, кто бы так способствовал теперь, как и прежде, успеху сражений. Но стоило выиграть сражение, как он внезапно исчезал, с ужасом спасаясь от вида жестокой расправы и резни, торопясь поскорее пасть на колени перед своим распятием и молиться ему, как за палачей, так и за жертвы их…

В те же часы кровавых побед можно было, напротив, видеть, как Хуана, ублажала себя, по своему обыкновению, во время боя прогулкой среди ядер и пуль в самой гуще сражения, наслаждалась созерцанием агонии приканчиваемых побежденных, улыбалась, облизывая острым языком своим красиво накрашенные губы, слыша вопли и рыдания страдальцев.

Она проходила, шагая среди крови и растерзанных тел, осторожно ступая в своих тоненьких башмачках, чтобы не запачкать их атласа или парчи. Она подходила к какому-нибудь умирающему, нагибалась, чтобы получше его разглядеть, и требовала, бывало, оружие, чтобы самой его добить, восхищая этим Тома, так как она была очень ловкой и сильной, и убивала, когда хотела, с одного удара. Но чаще всего она развлекалась медленной смертью своих жертв, изобретая иногда новые муки, длительные, живописные и замысловатые.

Так поступила она, ко всеобщей превеликой радости, при захвате купеческого судна из Кадиса, нагруженного индиго и кошенилью. Хотя это судно не оказало никакого сопротивления, но, конечно, послужило бы источником опасной болтовни, если бы хоть один из его матросов вышел невредимым из этой переделки. И вот в тот миг, когда собирались устранить эту опасность, Хуана, вдруг рассмеявшись, приказала корсарам выдвинуть наружу на корабле, через вырез в борту, ведущий к выходному трапу, длинную доску, наподобие сходен, — сходен, понятно, ни к чему не примыкавших, а лишь возвышавшихся над открытым морем, — затем приказала пленникам немедленно убираться по этим сходням, угрожая содрать с них живьем кожу и терзать калеными щипцами и расплавленным свинцом, если они будут мешкать. Только один заколебался и был мгновенно предан таким пыткам, что остальные поспешно бросились к сходням, предпочитая утонуть. И было очень забавно смотреть, как они тонут, так как матросы из Кадиса, хорошо плавая, долго держались на воде, раньше чем пойти ко дну, и, как Хуана это правильно предвидела, с ними за компанию вскоре стали плавать и акулы…