Пленники Раздора (СИ) - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка". Страница 90

— Противная девка, — говорила шёпотом Матрела заглянувшему на поварню Койре. — Ох, и заносчивая. А тесто её любит. Караваи выходят — один другого краше. Главное — к ней под руку не лезть, когда опару ставит, не то, так и знай, кислятина черствая из печи выйдет…

Старик качал головой, глядя на тонкую и прямую, словно камышинка, девушку.

Клёна с Лелой не разговаривала. Да и никто не разговаривал. Трудов у той нынче было втрое больше привычного. Но хлеб выходил на загляденье — высокий, с румяной хрустящей корочкой, под которой прятался ноздрястый духовитый мякиш. Запах плыл на всю Цитадель!

К ловкой стряпухе иной раз подступали парни из воев, кто постарше и посмелее. Но она и с ними не разговаривала — отодвинет плечом в сторону и дальше идёт. Ребята быстро отстали, к вящей радости других красавиц.

Заходила на поварню и Лесана — помочь, чем умела. Сидеть без дела было тошно, ратиться с парнями — того тошнее, а больше, чем ещё заняться? Ну не девок же по тёмным углам тискать?

Нынче пекли пироги. Матрела расстаралась. Захотела побаловать воев, коим со дня на день предстояло покинуть Цитадель.

Лесана понесла лакомство Фебру. Думала и Клёна пойдет, но та отнекалась, покраснев. Ох, дела сердечные… Обережнице и тепло было, и смешно, и сладко, и тоскливо за ней — томящейся от надежды — наблюдать.

Фебра Лесана заприметила с высокого крыльца поварни. Ратоборец уже потихоньку начал ходить, благо костыль ему сколотили, наконец-то, вполне сносный. Рядом с ним неторопливо прохаживалась незнакомая девушка с длиннющими светлыми косами.

Когда обережница подошла к этим двоим, незнакомка принюхалась и обрадовалась:

— Ой, пироги! Ты ведь пироги несёшь, красавица, да?

Лисьи глаза были полны лукавства. А лицо… казалось смутно знакомым. Откуда только?

— Правда что ли? — обрадовался Фебр, в котором с выздоровлением пробуждалось вполне объяснимое желание есть почаще.

— Правда, — улыбнулась обережница, снимая с блюда полотенце.

Пироги засияли на солнце румяными маслянистыми боками. Загляденье!

Светловолосая девушка, не дожидаясь приглашения, сразу же сцапала пирожок и взялась жевать:

— Вкусно… Как вы такое делаете?

«Как вы», «такое»…

— Как тебя зовут? — со смутным содроганием спросила Лесана незнакомку.

— Мара, — легко ответила та.

«Так вот ты какая…» — подумалось обережнице, но в следующий миг её окликнули, прервав размышления:

— Лесанка! Лесанка!

Она обернулась, гадая, кто же это так надрывается.

Со стороны ученического крыла быстро шёл Велеш. Он улыбался, и в светлых глазах отражалась неприкрытая радость от встречи. Зимой они с Лесаной виделись мельком и не успели даже толком поговорить.

— Велеш! — помахала рукой девушка, а когда мужчина приблизился, протянула ему блюдо с пирогами.

Колдун ухватил лакомство и тут же спросил:

— Это ты меня так встречаешь — угощением?

Она улыбнулась и зачем-то брякнула:

— А Милад погиб…

Улыбка сошла с его лица, словно не было её.

— Знаю, — ответил колдун.

Внезапно горло у Лесаны сжалось, отказывая пропускать воздух. Вспомнилась старая клеть, набитая до отказа купеческим товаром, вспомнились пряники и вяленая прозрачная рыба. Вспомнились трое ребят, сидящих на полу на старых тканках и делящих наворованное добро.

Один из них был замучен и погиб. Другой изуродован. Двое остались — так себе целы. Но то лишь на первый взгляд. А если задуматься? Да поглубже посмотреть? Что от них — тех, прежних — сохранилось?

Вот Велеш, помрачневший, жует пирожок. Вот Фебр, ещё бледный и тощий, но уже входящий в силу. Опять же она — Лесана — доска, а не девка. И будто бы им троим повезло — живы. И будто бы каждый беззаботен, а в душу глянешь, чернота там, пустота, юность погибшая и ожидание грядущей сшибки, в которой неизвестно ещё, уцелеешь ли.

— Лесана? — кто-то снова окликнул её неуверенно, с робкой надеждой в голосе.

Так окликают давнего знакомого, с которым не виделись много-много лет, и оттого узнают его смутно.

Обережница снова оглянулась.

В нескольких шагах от неё стоял мужчина. Кряжистый, широкоплечий, с чёрной полуседой бородой и такими же волосами. Одет он был просто, почти бедно. Девушка видела этого человека впервые.

— Ты — Лесана? — уточнил незнакомец с неверием.

— Да… — растерянно ответила она.

— Дозволь с глазу на глаз поговорить.

Изумленная обережница отошла в сторону от ребят и волчицы, по-прежнему держа в руках блюдо с пирогами.

— Бери, — сказала девушка мужчине и не удержалась, спросила: — А ты кто? Звать тебя как? Не припомню, чтоб знакомы были.

Он улыбнулся, но пирожок взял.

— Звать меня Дивеном. пришёл я к Главе вашему. Но… услышал вот, как тот темноволосый тебя окликнул.

— Что тебе надо, Дивен? — по-прежнему ничего не понимая, спросила обережница. — Помощь какая?

Он смотрел на неё как-то слишком пристально. Будто старался запомнить или напротив, воскресить что-то в памяти, а потом сказал ни с того, ни с сего:

— Вы не очень с сестрой похожи…

Лесана усмехнулась. Ещё бы! Стояна — красавица в теле, с румянцем во всю щеку, с косами, лентами, серьгами…

— Я тут принес тебе кое-что, — тем временем сказал Дивен. — Она просила передать, если встречу. Передать и поблагодарить.

Он порылся в скинутом со спины заплечнике и достал на свет вязаные носки.

Лесана взяла подарок, разглядывая с недоумением. Связаны крепко и ладно, плотные, теплые. Но зачем бы Стояне присылать ей носки, да ещё и с незнакомым старым мужиком? Эти вопросы рвались у обережницы с языка, и она уже была готова их задать, когда Дивен сказал:

— Спасибо тебе. За жену. За сына. Что не дала погибнуть. Вывела. Отпустила. Спасибо, Охотница.

Просторный двор Цитадели покачнулся у Лесаны перед глазами.

Девушка застыла, одной рукой нелепо прижимая к груди вязаные носки, а другой держа пустое блюдо. И гулкое эхо от сказанных Ходящим слов разлеталось в голове на осколки. «Спасибо, Охотница».

Дивен провел у Клесха больше оборота.

О чем говорили, Лесана не ведала. Она в молчании проводила Ходящего до покоев Главы и весь этот путь проделала, прижимая к сердцу Зорянкин подарок. Что сказать — не знала, что спросить — наипаче. А потом просто ждала под дверью. Перебирала пальцами петли плотной вязки, пропускала работу в руках, гладила. Сама не понимала, что хочет нащупать или постигнуть.

Тепло родных рук? Да какие же они родные, если Зорянка даже имени своего не помнила и сестру не узнала?

Но, если не родные, то зачем этот подарок? Ничего в нём особенного нет. Носки и носки. Сколько их таких же в точности сношено, перевязано или вовсе выброшено?

Эти были колючие. Из чего их спряли? Обережница пригляделась — шерсть-то волчья! Ну, конечно, откуда у кровососов взяться овцам или козам?

Потеха.

Но в горле ком, который мешает смеяться.

Когда Дивен вышел, Клесх кивнул поспешно встающей с узкой лавки Лесане:

— Проводи его к Славену. Переночует, а назавтра выведи из Крепости.

Девушка кивнула.

Они шли узкими переходами, мужчина за её спиной молчал. Внезапно, обережница не выдержала, остановилась и обернулась:

— Скажи, — Лесана никак не могла себя заставить посмотреть Ходящему в глаза и потому глядела мимо, за спину, — как вы назвали… ну… мальчика?

Во взгляде мужчины промелькнула улыбка:

— Радош.

Обережница, не зная, что на это сказать, только кивнула и двинулась дальше.

Славена с женой поселили в старых людских, за кузней. На кровососа вздели науз — заклинание наговорили на обыкновенный оберег. Со стороны ничего чудного — ладанка и ладанка. А чем на деле эта ладанка была, знали только Осенённые. Они же раз в луну мужика и кормили. Злобы к нему никто не питал. Ни злобы, ни небрежения.

Ходящий оказался ловок в изготовлении стрел и луков. Тем тут и занимался. Делал на совесть. Оружие у него выходило ладное, крепкое, послушное. Ратоборцы его оценили. Славена уважали за умелые руки, однако дружбы с ним по-прежнему никто из Осенённых не водил, людей же он сторонился сам.