Пленники Раздора (СИ) - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка". Страница 98

Прозрачная тень пошатнулась. Волынец ответил:

— Виноват я. Повернуть бы вспять…

У Тамира кружилась голова. Он не слушал, о чём эти две тени толкуют. Помнил лишь одно — нет ничего гаже зловредной нави. Немеющей рукой колдун потянул из-за пояса нож и вонзил клинок в землю. Потом понял, что забыл посечь ладонь. Даже не протирая оружия, вскрыл запястье. Кровь потекла обжигающим ручьем.

Шатаясь, наузник пополз вокруг навьих, бормоча слова заклинания. Ему казалось, будто руда льется как-то, слишком уж быстро. Сзади зарычал волк. Тамир не обернулся. Ему нужно было замкнуть круг, чтобы навьи не выбрались.

За спиной кто-то что-то проорал. Краем глаза обережник увидел взметнувшуюся с края поляны хищную тень. Услышал рычание, а потом визг. Огрызающийся клубок переплетённых звериных тел покатился в заросли ракиты.

Какой же бесконечный круг! Когда Тамир его замкнул и начал бормотать заклинание отпущения, показалось, будто вместе с Даром, кровью и силами из тела уходит жизнь.

Навьи неотрывно глядели друг другу в чёрные дыры глаз. Обережник не знал — видят они хоть что-то или нет. Он слышал их голоса — зыбкие, словно огонь на ветру, звучащие будто из далёкого далека:

— Прощения лишь дай мне… Виноват я… И нет вины этой горше…

— Прощаю, друже. Прощаю…

Слова рассыпались, превращаясь в шорох ветра, в шум деревьев, в шелест травы… Навьи сплелись бесплотными руками, и слабое сияние текло от них в темноту ночи.

— Отпускаю вас, — прохрипел Тамир, замыкая обережный круг и слабеющей рукой дочерчивая последнюю резу, — с ми… ром…

Он ещё успел подумать, что, наверное, никогда на отпущение двух беспокойных душ не лилось столько крови, сколько было пролито на этой убогой полянке нынче ночью. А потом перед глазами все закрутилось, ослепительная вспышка Дара брызнула искрами во все стороны. Тамир улыбнулся и упал лицом вниз.

…Клесху показалось, будто его накрывает волной — огромной, как волны Злого моря, на берегах которого он вырос. Чужой Дар обрушился на креффа и здоровенный волк ринулся, продавливая противника, силясь одолеть.

Никогда прежде ратоборец не видывал такой силищи у Ходящего.

Человек упал на колени, опрокидываясь одновременно с этим на спину, прогибаясь в пояснице. Зверь канул на него сверху, погребая под собой, и налетел мягким брюхом на пылающее железо. Волк взревел, рванулся, но в этот самый миг на спину ему приземлилось что-то цепкое, сильное. Жесткая рука вцепилась в загривок, вынуждая Ходящего запрокинуть голову.

Удар ладонью по широкой грудине не причинил Серому боли. Но его яростный, неистовый Дар вдруг потух, словно залитый водой костер. Оборотень захрипел, повалился на Охотника. Тяжелые челюсти сомкнулись, дробя кости. Справа от себя волколак услышал пронзительный девичий крик, вспомнил о Светле. А через миг ночь разлетелась на осколки и зверь ослаб. Потому что калёное железо, вонзавшееся в него раз за разом, наконец-то, достигло сердца.

Добивали оборотней уже в полумраке. Телеги, полыхавшие по краям поляны, прогорели. Однако ребята из дружинных споро подтащили валежин и на рдеющих углях разложили новые костры. Теперь место побоища снова было видно из конца в конец.

Лесана и ещё кто-то из ратоборцев с трудом отвалили тушу оборотня с тела Клесха.

Правое плечо у креффа оказалось раздроблено тяжелыми челюстями, и кровь хлестала из раны потоком.

— Ихтор! Руста! — закричала обережница, ладонями закрывая страшную рану. — Сюда!

Она гнала по пальцам Дар, силясь остановить багряную реку, но уже через несколько мгновений кто-то оторвал её ладони от плеча наставника, потеснил в сторону. Трое целителей склонились над раненым Главой. Лесана, покачиваясь, встала, и обозрела место сшибки.

Повсюду в беспорядке валялись волчьи туши, утыканные стрелами или с разверстыми влажно блестящими разрубами. Кое-где среди звериных тел виднелись человеческие.

Насколько хватало глаз, вплоть до стены леса, поляна напоминала собой перепаханное поле. Трава вытоптана, земля изрыта когтями, залита лужами чёрной в свете костров крови, а застигнутые смертью звери и люди, переплелись в последних объятиях. Так и лежали.

Враги, дравшиеся с остервенением и яростью, теперь словно забыли о многовековой ненависти. Вот ратоборец с разорванной грудиной, лежит, накрытый тушей волколака, вот оборотень со снесенной с плеч головой, приник телом к мертвому противнику. Смерть примирила всех.

Из Земли, из стволов деревьев торчали древки стрел. Хрипели издыхающие волки, стонали те, кто успели перекинуться в людей и теперь корчились, истекая кровью. Мелькали тени обережников, добивавших зверей. С деревьев спускались лучники. Среди черных груд бездыханных тел ходили целители, отыскивая раненых, которые не могли подняться сами или лежали в беспамятстве.

Дружинники, не так уставшие, как обережники, начали растаскивать тела — волков в общую кучу на краю поляны, погибших и раненых ратоборцев — на телеги. Мимо Лесаны пронесли на плаще тело дружинного воя с лицом, будто сорванным ударом мощной лапы.

Лишь сейчас, остывая от схватки, девушка почувствовала, как болит и пульсирует бедро. Посмотрела — распахано когтями. А она и не почувствовала.

Надо было развернуться и идти к телегам, узнать, кто погиб, кто выжил, помочь. Но силы в ней словно разом иссякли. Неужели всё закончилось? Эта мысль не вызвала ни торжества, ни радости. Просто пришла и ушла. А ещё показалось, будто что-то не так. Что?

Люта не было. Нигде.

Лесана двинулась в сторону гати, туда, откуда во время битвы слышала знакомый вой.

Вот ведь. Разве можно было подумать, что у волков такие разные голоса? Но обережница как-то научилась отличать протяжную, продирающую до костей, песнь Люта от любой другой.

Девушка перешагивала через искореженные, изуродованные смертью звериные туши. Один матерый лежал, весь утыканный стрелами, а под ним — человек. Видно лишь руку.

С трудом Лесана отвалила тушу. Парень из дружинных. Мёртв. Горло разорвано так, что белеют позвонки. Обережница двинулась дальше.

Рассвет наступал медленно и неохотно. Поднимался туман. Зыбкие сизые волны тянулись от болота, наползали на груды мёртвой плоти.

Он лежал в зарослях лещины. Лесана узнала бы этого волка и в кромешной темноте. Узнала по черной полоске шерсти, тянущейся вдоль хребта к хвосту, по светлым подпалинам на брюхе и лапах, по вытянутой морде и острому носу. Кусты, где он лежал, были разворочены и смяты. Сразу видно — два сильных зверя швыряли тут друг друга яростно и зло, с одним желанием — убить. Противник — крупный переярок со стрелой в шее — валялся рядом.

Впрочем, это было не важно.

— Лют… — девушка замерла, почему-то боясь подойти.

Подобраться к нему было неудобно — кусты эти погнутые и переломанные — не продерёшься. Кое-как обережница пролезла через сплетенные ветви, опустилась рядом. Положила ладонь на широкий лоб. Ресницы дрогнули, почувствовав касание. По звериному телу прошла слабая дрожь. Зелёные глаза с трудом открылись.

У него был разорван бок — шкура содрана и обвисла безобразным кровяным клоком, оголив влажно блестящие ребра. А под лопаткой торчало древко сломанной стрелы. Поймал всё-таки. В такой суматохе кто же отличит своего волка от чужого? Да и отличили бы, жалеть не стали. Зверь он и есть зверь.

— Лют…

Он дышал тяжело и прерывисто, розовый язык вывалился из раскрытой пасти, свесился до земли.

Волколак пытался перекинуться обратно в человека. Лапы слабо скребли по подмятым ветвям лещины, но обратиться Лют не мог. Силился отчаянно, невзирая на боль, да только впусте.

— Тише, тише, я помогу… — Лесана мягко коснулась звериной морды. — Тише…

От её ладони потекло бледное голубое сияние. Оборотень трудно вздохнул. По жёсткой шерсти пронеслись мелкие слабо вспыхивающие зелёные искорки.

Лют открыл глаза. Голубые глаза, в которых уже плыл туман отрешённости. Он был на отходе.