Тома-Ягненок - Фаррер Клод "Фредерик Шарль Эдуар Баргон". Страница 33

— Сиудад-Реаль, — пояснил он, — не особенно благородный город. И населен он в основном простонародной сволочью, пришедшей из Испании вслед за солдатами, которых король испанский некогда сюда послал. Впрочем, эта сволочь очень быстро и скандально обогатилась торговлей и разработкой рудников. Но от этого она не перестала быть сволочью, и в городе, таким образом, нет ни именитых горожан, ни тем паче знати. Единственные подлинные начальники и вельможи, — это те, которых сюда назначает король, а именно: губернатор по имени дон Фелипе Гарсиа, — если только его не сменили за эти два года, чего я не думаю, так как он только что приехал тогда; советник, по имени дон Педро Иниго, и прокуратор, по имени Луис-Медипа Соль, — оба последние для гражданских дел; для военных в распоряжении у губернатора находятся несколько капитанов пехоты, но не думаю, чтобы я знал кого-нибудь из них, потому что отряды, стоящие в Новой Гренаде, часто меняют свою стоянку, и те, которые сейчас занимают Сиудад-Реаль, стояли, наверное, в Санто-Фе или в Маракайе в то время, когда я был здесь в последили раз.

Тома, слушавший его самым внимательным образом, продолжал расспросы:

— У этого губернатора, советника и прокуратора есть, конечно, жены и дети… с которых мы можем получить более значительный выкуп.

— Нет, — ответил Лоредан. — Ни один испанский чиновник или дворянин не привез бы свою семью в город, населенный одними проходимцами. Все, мною названные, живут холостяками.

Тома, как бы удивленный, поднял брови:

— Неужто?.. А не забыл ли ты упомянуть еще какого-нибудь начальника?

Лоредан, поразмыслив, вскинул вдруг плечами.

— Ах, чтоб тебя! Конечно! Клянусь львом! — сказал он, презрительно смеясь. — Я чуть не забыл много начальников, а этими начальниками нельзя пренебрегать, раз дело идет о получении выкупа, — потому что все они богаты. Хоть и населенный, как я только что сказал, одним простонародьем, Сиудад-Реаль все же город чванный и неугомонный, поэтому, опасаясь волнений, или даже мятежей, испанский король дал недавно этим мужланам право выбирать себе для внутреннего управления алькальда, сержантов, приставов и четырех офицеров милиции, — этих лиц они всегда выбирают среди самых зажиточных. Алькальд, насколько помню, именовался тогда или, вернее, заставлял себя именовать, как вельможу, хоть таковым и не был: дон… дон Эприко… Эприко… Алонсо… Клянусь львом, забыл… Эприко, пожалуй… ну да… дон Эприко Форос… или Перес… Словом, что-то в этом духе… У него, верно, были жена и дети, доказательством чего служит обстоятельство, что он сделал одного из своих сыновей офицером милиции, и прочил свою дочь за какого-то Якобле Идальго, также офицера милиции… Девчонку звали Хуана, насколько мне помнится, и дон Фелипе Гарсиа, губернатор, разговаривая как-то со мной, сказал мне, что она красива…

— Все значит к лучшему! — оборвал Тома рассказ венецианца. — К лучшему, да! И добыча превзойдет наши скромные ожидания вдвое или втрое…

Он опять говорил торопливо, словно теперь особенно спешил покончить с этим вопросом об испанских начальниках. И снова голос его изменился, стал надменным и твердым, когда он вновь обратился ко всему совету, желая закончить обсуждение.

— Береговые Братья, — сказал он, — все предусмотрено, разойдемся. Но в полночь пусть каждый будет на ногах, вооружен и готов к приступу. А пока вот приказ, который всем вам даю я, Тома-Ягненок, командующий армией: велите своим добровольцам собрать как можно больше стрел, которые не преминут метать в изобилии индейцы, состоящие на кастильской службе, чуть только мы их заденем. Затем пусть очистят все окрестные хлопковые плантации и соберут пушистые волокна, так как все это нам, как вы увидите, сегодня понадобится. А теперь, Богу слава! И да хранит он нас!

Тогда все удалились. Тома остался один, он стоял, все еще опираясь обеими руками на копье, служившее древком малуанского знамени, знамени армии. Немного погодя, он сделал несколько шагов и взглянул по направлению к входу в свою палатку, словно собираясь войти туда. Однако же он этого не сделал и только уселся в задумчивости рядом. На его широком, властном лице играла жестокая, заранее торжествующая улыбка…

X

Темной ночью флибустьеры бесшумно подошли вплотную к первым палисадам. Порывистый ветер, сухой и жгучий, шелестел листвой и высокой травой. Легкий топот идущего войска сливался с этим шелестом и до того в нем терялся, что ни один из пяти-шести десятков испанских часовых, стоявших на валу, ни о чем еще не догадывался.

Теперь Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, шедший как и следовало, во главе своих солдат, остановился, увидев, что подошел на нужное расстояние, чтобы начать выполнение своего боевого плана. По его команде, почти беззвучно произнесенной, пятьдесят авантюристов, выбранных среди самых метких стрелков, стали заряжать свои мушкеты, но странным способом: вместо пули каждый вкладывал одну из имевшихся у него стрел, привязав предварительно к камню этой стрелы полную горсть пушистого хлопка, которым были набиты их карманы, после чего все одновременно высекли огонь, подожгли эту горсть хлопка, нацелились на укрепления и все, как один, выпустили свои пятьдесят зарядов. В тот же миг пятьдесят огненных линий прорезали ночную тьму. Одни вонзились в гауптвахты, караулки, будки и всякие другие легкие бараки, там и сям размещенные на бастионах и куртинах; другие били дальше и сильнее, попадая в город. И тотчас же занялось множество пожаров повсюду, куда попадали эти адские головни.

— Что я говорил? — громко вскричал гордый Тома.

Общий клич раздался в ответ. Не надо было больше прятаться и молчать: жаркий ветер раздувал огонь, охватывающий все, что может гореть; по пылающему валу бегали куда попало ослепленные ярким светом испанцы, и флибустьерам уже нечего было опасаться. По ту сторону рва часовые, приставленные к казематам и к парапетам, также начали волноваться и стали отступать к эскарну. Их превосходно было видно, так как их черные силуэты отчетливо выделялись на фоне пылающей крепости, и было на редкость приятно подстреливать их в ту самую минуту, когда они появлялись на откосе, готовые соскочить с контр-эскарна, крича благим матом, чтобы им открыли ход в канонир. Тут флибустьеры славно поработали мушкетами: настолько, что не прошло и четверти часа, как не осталось в живых ни одного врага вне городской стены. Увидев это, Тома закричал изо всех сил:

— Береговые Братья, вперед! На приступ!

И снова армия ответила единодушным торжествующим кличем:

— Ягненок! Ягненок! Ягненок!.. Вперед! Береговое Братство! На приступ! На приступ!

Они двинулись… Укрепленный пояс был захвачен с первого же натиска, осаждающие взбирались один на другого по живой лестнице быстрее, чем мы с вами успели бы сделать глоток воды. Потом авантюристы, устремившись все сразу за Тома, Лореданом-проводником, дико помчались среди огня, крови, обломков, трупов с развороченными кишками и мозгами в уже наполовину завоеванный город.

Через час все было кончено. Почти без боя шесть или семь построек, казармы, оружейные склады, ратуша, которую кастильцы называют ayuntamiento; о, книжная лавка, переполненная лишним хламом, разные склады и всякие мастерские — все это было основательно поджарено по благоразумному совету венецианца. Ни один укрепленный монастырь не преградил им дорогу. И в самом конце длинного ночного пути, по тридцати переулкам, уже и извилистее любого тупика Сен-Мало, армия, наконец, уперлась в закрытые ворота, за которыми находился ров с поднятым откидным мостом. По ту сторону, во мраке, высилась стена барбакана 18. Ни ворота, ни ров не задержали флибустьеров. Тридцать солдат, найденные в барбакане, были повешены для примера, и армия ринулась дальше. От барбакана к замку вел ступенчатый подъем, по которому быстро вскарабкались захватчики; и не успели растерявшиеся защитники опустить решетку, как уже Тома первый бросился в укрепление и заработал саблей. И враги вновь разбежались. Тогда вся армия присоединилась к своему начальнику, который, по обыкновению, не получил ни малейшей царапины. И, казалось, они в самом деле победили. Большая часть крепости была захвачена. Плацдарм был свободен и беззащитен. Оставалось только раскусить и проглотить редут — в качестве десерта к этому знатному ужину, так быстро и прожорливо истребленному.