Князь грязи - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa". Страница 7

Но у меня-то точно было испытание. Таких случайностей просто не бывает. Согласитесь, я носился, как обезумевшее животное, по переходам, петляя и сворачивая куда попало, километров десять точно намотал, а упал на колени я точнехонько под люком. Все это неспроста!

Вообще мне кажется, что наш Бог выделяет меня среди моих собратьев, охраняет меня и заботится обо мне больше, чем о других. И, в конце концов, это справедливо, ибо большинство из наших пришли под землю не по своей воле — у всех разные истории, но каждый попал сюда вынуждено, один я пришел сам. У меня есть мать и отец, которые живут вполне обеспеченно, которые любят меня и всегда хорошо со мной обращались. Но я ушел от них, потому что что-то тянуло меня сюда, кто-то звал…

Помню, как я прилипал к вагонному стеклу поезда метро, как колотилось сердце в моей груди, когда поезд останавливался внутри тоннеля, как я вертел головой по сторонам, пытаясь разглядеть — что же там… Почти никогда я не видел ничего, кроме проводов, но я догадывался, что это далеко не все. Я подбивал друзей забираться в канализационные люки, я лазил по подвалам домов, заглядывал в вентиляционные шахты.

Я ждал, когда же, наконец, смогу уйти. Уйти в тот мир, для которого я предназначен…

Я ушел, когда мне исполнилось пятнадцать. И ушел я не сразу, поначалу просто пропадал на несколько дней, потом возвращался — грязный и голодный, торжественно клялся рыдающей матери, что больше не уйду и — уходил снова.

Я возвращался все реже и реже, а потом… я даже не знаю, как так получилось, но день, когда я собирался навестить родителей откладывался… откладывался… откладывался, и я, наконец, перестал о нем думать вовсе.

Так уж получилось — мой дом здесь. А у отца с матерью есть еще Наташка, моя младшая сестра, может быть, она вырастет нормальной, такой, как они хотят. Мать всегда говорила нам, что единственное ее желание, видеть нас счастливыми. Ну так значит, она должна быть довольна, потому что я счастлив!

Некоторые тоннели я знаю очень плохо и передвигаюсь по ним метр за метром чуть ли не на ощупь, некоторые знаю вполне прилично и могу ходить по ним спокойно, а некоторые я знаю, как собственные пять пальцев. Так вот этот тоннель от Текстильщиков до дома — места, где живу я и еще пятеро бомжей — он именно из таких. Я могу бежать по нему с закрытыми глазами и заворачивать правильно везде, где надо. Уже выработался рефлекс, хотя Михалыч говорит, что у меня какой-то особенный талант безошибочно ориентироваться в пространстве и находить выход из любого лабиринта, что это природный дар, что сам он, даже если проживет здесь двадцать лет, потеряется сразу же, как только хоть на шаг отступит от хорошо знакомого пути. Может быть, все что он говорит — верно, по крайней мере, мне приятно думать именно так — что у меня талант, что у меня дар, что у меня гораздо больше возможностей, чем у других людей, что я… избранник.

Наш дом — это почти всегда сухой кусочек заброшенного тоннеля, который заканчивается, правда, тупиком, что не очень удобно — чувствуешь себя все время, как в мышеловке, но зато там нет никаких коммуникаций, которые имеют обыкновение проверять сотрудники наземных служб, и еще там можно жечь костер — дым уходит сквозь вытяжку в потолке и его незаметно снаружи. Так что, по сути, жилище очень удобное, не у всех такое есть.

Когда я пришел, Михалыч и Урод спали, Хряк с Лариской тоже, но эти спать отползают в дальний угол, чтобы никто не видел, как они трахаются. А кому они нужны?

Кривого снова не было. Он все время шляется где-то по ночам, а днем спит, прямо как я. Но я-то понятно где шляюсь, а он где? Я не спрашивал никогда, и никогда не следил за ним, просто потому, что я его боюсь. И не потому, что он бандюга и может пришить просто так, от скуки, — он не бандюга и даже напротив. Я его боюсь, потому что не знаю, что он вообще среди нас делает. Как бы вам объяснить… не такой он человек, у которого можно квартиру отобрать и на улицу вышвырнуть. У него такие глаза! Когда я говорил о нашем Боге, о том, что он позвал меня к себе и потому я пришел, он все время так странно смотрел на меня и, кажется, усмехался. Может, он тоже считает себя избранником?.. Я его не спрашивал, а он никогда не говорил.

Урод однажды отозвал меня в сторонку и рассказал шепотом, что вроде как видел Кривого на одной из проповедей.

(Урод часто ходит на проповеди, которые произносят люди Великого Жреца нашего Бога — они ходят по подвалам и тоннелям, собирают вокруг себя тех, кто готов их слушать. Урод один из таких.) Кривой говорил очень тихо с одним из проповедников, а потом сгинул куда-то во тьму… Но Уроду я особенно не верю, у него с головой не все в порядке, и он фанатик. Наплести может такую чушь, что просто диву даешься.

Я собирался сварить себе на завтрак пару рыбин, но только разжег костер, как вдруг явился Кривой. Поразительно, он никогда еще не являлся так рано — обычно он приходит часов в восемь-девять, когда я уже сплю, а все остальные уходят работать. А тут… еще и шести нет, кажется! Никогда еще так не случалось, чтобы мы с Кривым оказывались один на один, а если вдруг и оказывались, то я просто притворялся спящим, а он смотрел на меня, как на пустое место. Всегда, но не сегодня. Сегодня он как будто даже светится весь, как новогодняя елка, единственный глаз сияет, улыбочка блуждает на губах — накурился, небось, или нанюхался — и, самое главное, смотрит на меня и направляется ко мне!

В его руках драный мешок и, приближаясь ко мне, Кривой запускает туда руку.

Я невольно отшатнулся в сторону, живо представив себе, как он вынимает топор и…

Кривой вынул огромную кабанью ногу и кинул к моим ногам.

— Ну-ка, давай тащи котел, сейчас мы сварим это копыто и устроим пиршество.

Он усмехается еще шире, видя мою ошизевшую физиономию.

— Ну, что глазами хлопаешь? Давай, шевелись… Или жрать не хочешь?

Точно накурился!

Он ведь никогда почти не разговаривает ни с кем, даже с Михалычем, даже с Хряком, не то, чтобы со мной!

Я остаюсь в недоумении, но недоумеваю в действии — кидаясь к куче хлама и разыскивая котел. Я никогда бы не осмелился ослушаться Кривого, даже если бы очень захотел. Да и никто не осмелился бы, я думаю, даже Хряк, хотя Кривой никогда еще ничего не просил и никому никогда не угрожал…

Я разыскал котел, сбегал в подвал близлежащего дома, где вторую неделю течет труба, и набрал холодной воды.

Когда я пришел, костер полыхал уже во всю мощь — Кривой собрался, видимо, сжечь весь наш запас дров. Зато тепло стало так, как никогда не было, и я даже скинул свой драный ватник, под которым у меня только майка.

Выполз Хряк из своего угла — жуткая гориллообразная рожа — посмотрел на меня мутными красными глазками.

— Ты че, охуел, ублюдок?! — рявкнул он мне. — Какого хрена ты дров столько жжешь?!

Я едва не выронил котел. Уж кто пришьет не задумываясь — так это Хряк. Гнусная скотина эта сейчас в розыске, Лариска как-то по секрету сказала мне, что Хряк промышлял грабежами квартир. Ходил белым днем по домам и звонил в квартиры, какие попало, и если вдруг какая наивная душа отопрет, «Кто там?» не спросив, так наивная душа на тот свет отправлялась, предварительно поведав чистосердечно, где и что у нее лежит. А попробуй не поведай! Вы рожу Хряка не видели!

Если он угрожает раскаленным утюгом на живот или паяльником в задницу — сразу поверишь, что все это он проделает и с большим удовольствием (и проделывал, не сомневаюсь, с каждым, кто артачился), все отдашь и сам себе пулю в лоб пустишь, чтоб только побыстрее окочуриться и без мучений. Так вот однажды у Хряка прокол случился. Он рожу свою страшную никогда не прячет — незачем ему, ибо, как вы понимаете, не остается никого, кто бы мог потом показания против него давать — и однажды, когда старуха какая-то дверь ему открыла, он не заметил, что у той еще внучка была — девчонка лет двенадцати, которая, не будь дурочка, юркнула под кровать, как только поняла, что происходит. Так вот бабку Хряк прибил, а девчонка осталась, и она потом в ментуре Хряка по карточке опознала. Сразу опознала, тут уж не ошибешься. Взяли бы Хряка, как миленького, но у него дружок какой-то из ментов имеется, который успел его предупредить, и вот, благодаря этой сволочи продажной, мы теперь имеем счастье лицезреть милейшего Хряка каждый Божий день, Лариска не говорила, конечно, но она, как и все мы в тайне мечтает, чтобы повязали Хряка менты. вышак бы ему точно дали, и мы избавились бы от него навсегда!.. Но сдавать его никто не пойдет.