Фаворит. Том 2. Его Таврида - Пикуль Валентин Саввич. Страница 138
– Уж не Саид ли бей? Матом его крыть не надо, но ты обложи его старым хвастуном, а капудан-пашу – бездельником…
«Капудание» несло мимо, из его внутренних отсеков слышались сдавленные голоса гребцов-невольников, лязг их цепей:
– Братцы, мы здеся… Бейте их крепче!
– Они прикованы к веслам, – сказал грек Курико.
…Если бы сейчас офицеры флота Балтийского глянули на этот бой, их бы охватил ужас: все линии были разломаны Ушаковым, черноморцы врезались в промежутки меж кораблями противника и сбили его с двух бортов сразу, напоминая клинья, всаженные в глубину вражьего строя. При этом скопище кораблей, сцепившихся в поединках, неслось на всех парусах, и туркам было уже никак не оторваться от русских…
– Люфт! – вовремя предупредили Ушакова.
– Ага, чую, – отвечал он. – К повороту…
Забрав полный ветер, «Рождество Христово» в новом натиске на флагманов неприятеля вынудило турок лечь на другой галс. Ветер развел волну, нижние шкаторины парусов отяжелели, намокнув. Был уже шестой час вечера. Погоня продолжалась. Теперь Кучук-Гуссейн хотел только одного – оторваться. Преследуя убегавших, черноморцы точно разбивали рангоут отстающих и, оставив их пораженными, катились по волнам дальше.
– Зажечь фонари, – велел Ушаков.
Бой закончился в темноте, и русская эскадра якорями нащупала под собой жидкий грунт. Тогда фонари погасли, а турки их даже не зажигали. Но во мраке ночи, плещущей штормом, чуялось, что враги не ушли, они где-то рядом. Ушаков накоротке повидался с контр?адмиралом де Рибасом:
– Боюсь, Осип, как бы кто из наших не положил якоря среди турецких кораблей. Ночь-то отстоят, а утром турки их опознают, и тогда поставят «в два огня», отчего и кусков не останется… Не вижу я фрегата «Амвросия Медиоланского»!
Бескоился он недаром: утром, когда рассвело, «Амвросия Медиоланского» увидели стоящим посреди турецкой эскадры. Но он разумно не держал флага, и турки приняли его за свой корабль. Капудан-паша велел ставить паруса, русский фрегат точно исполнил турецкую команду. Турки двинулись далее, и «Амвросий Медиоланский» пошел рядом с ними, еще неопознанный. Вслед двинулась и вся русская эскадра. Фрегат вскинул на мачту флаг русского флота, с двух бортов осыпал турок картечью и, сменив галс, отвернул к своим… Молодец! Вровень с боевыми кораблями выгребали галеры де Рибаса, орущие ватаги запорожцев приводили турок в смятение. «Мелеки-Бахри» и «Капудание» заметно отставали…
– Отрезай их! – стал волноваться Ушаков.
66 пушек «Мелеки-Бахри» молчали. Его взяли на абордаж, над ним взвился русский флаг. На «Рождестве Христовом» Ушаков подходил все ближе и ближе к массивному «Капудание».
– Саид-бей, – крикнул он, – прыгай за борт!
– Я отрежу тебе уши, – отвечали ему по-русски.
Зайдя с кормы неприятелю, Ушаков поставил своего флагмана бортом, чтобы увеличить эффективность огня.
– Врежьте брандскугелем, – спокойно велел он.
Брандскугель, яростно шипя, вонзился в «Капудание», который и запылал, но Саид-бей не думал сдаваться. Матросы его уже сыпались из люков, как тараканы из горящего дома.
– Аман, урус… аман! – взывали они о пощаде.
С кормы «Капудание», прямо из дыма, Ушакову кричали:
– Я тебе нос отрежу и глаза выколю!
– Аман, аман… – метались в палубах турки.
Канониры спутали «аман» с «обманом»:
– Опять обманывают… Тогда бей их!
Три мачты подкосило разом, будто деревья в лесу, и мачты, разрывая горящие снасти, падали. Было видно, как в пробоины, будто в колодезные ямы, хлещет морская вода. Ушаков, руками разводя перед собою густой дым, звал Саид-бея:
– Где ты, хвастун и бездельник? Прыгай, пока не поздно… Вот мой нос! Вот мои глаза! Вот мои уши! Прыгай, старче…
– Здесь он, – послышалось из дыма.
Возникла незабываемая картина: невольники тащили на себе турецкого адмирала и свалили его к ногам Ушакова, как мешок. Федор Федорович сразу же остыл от боевого гнева.
– День добрый, Саид, – сказал он ему. – В твои-то годы мог бы и дома посидеть: чего полез в эту кашу?
Посреди моря возник вулкан: «Мелеки-Бахри» взорвало.
Вот только теперь Саид-бей стал плакать.
– Не о себе плачу, – говорил он. – Но мой корабль имел в трюмах всю казну султанского флота… Кто мне поверит, что пиастры погибли? Будут думать, что я их украл…
Русская эскадра отвернула в сторону Гаджибея, рядом с нею всплескивала волны гребная флотилия чубатых полуголых запорожцев. На бригантине, под широким кейзер-флагом, спешил навстречу сам Потемкин. А в честь его нужен салют.
– В тринадцать выстрелов, – указал Ушаков.
Рядом с Потемкиным стояла на палубе женщина ослепительной красоты, ветер развевал ее тонкий прозрачный хитон.
Потемкин, указав на женщину, крикнул Ушакову:
– В ее честь – еще тринадцать! Она треск любит…
Это была знаменитая Софья де Витт, которая заверила Потемкина, что станет принадлежать ему только тогда, когда падет Измаил…
12. Измаил вокруг да около
В салоне Ушаков отрапортовал: турки потеряли около 2 000 людей, на «Мелеки-Бахри» сдались 560 моряков, с «Капудание» спасли 18 человек, но зато Саид-бей уже пьет мокко на «Рождестве Христовом». Потемкин с высоты своего гигантского роста навалился всей тушей, сверкающей от обилия орденов и бриллиантов, на приземистого Ушакова, сдернул с него парик и смачно расцеловал в голову, коротко остриженную. Первым делом спросил – сколько русских на эскадре побито?
– Двадцать одна душа.
– Великое дело свершено вами! – сказал Потемкин. – Изгнав капудан-пашу с моря, открыл ты для армии дорогу к Дунаю, а там, на Дунае, – Измаил… Суворов ведает, что без него с Измаилом я не управлюсь, а ты, Федор Федорович, знаешь, что без тебя, друга милого, флоту Черноморскому не жить…
Он выпил водки, присел к столу, письмом оповещая столицу о победе флота: «Наши благодаря Богу такого перца задали туркам, что любо. Спасибо Федору Федоровичу! Коли б трус Войнович был (на его месте), то бы он с… у Тарханова Куга либо в гавани».
Ушаков сказал Потемкину:
– Теперь хочу сразиться с Саидом-Али.
– А на что он тебе?
– Мне Саид-бей сказал, что Саид-Али показывал султану Селиму железную клетку для тигров, в которой поклялся меня живым, будто зверя какого, в Константинополь доставить…
Петербург снова салютовал черноморцам. Федор Федорович получил Георгия и Владимира вторых степеней. А прежние ордена нижних степеней с курьером отправил в Капитул орденский, вернув их государству обратно: с груди адмирала они теперь достанутся другим, которые моложе его, у которых все еще впереди. Светлейший еще раз заверил Ушакова, чтобы завистников не страшился: «Никто у меня, конечно, ни белого очернить, ни черного обелить не в состоянии и приобретение всякого от меня добра и уважения зависит единственно от прямых заслуг!»
Турок в чистом поле привык бегать, зато уж, если посадить его в крепость, нет врага более стойкого и упорного.
В череде событий на Дунае не забывалось, что несчастный поход Юрия Бибикова к Анапе снова оживил фанатизм имама Мансура. Два года турки собирали армию, и, двинутая на Кизляр грозным Батал-пашою, она была уничтожена за два часа. Черкесы разбежались по аулам, а Батал-паша сдался русским воинам со всеми пушками, халатами, саблями, подзорными трубами и швейцарскими часиками. Потемкин, узнав об этом, распорядился:
– Чтобы в народе русском никогда не увядала память о победе этой, станицу на Кубани именовать Батал-пашинской. А шейха Мансура, в Анапе скрывшегося, хватать живьем! Я к туркам милосерден, но сволочь фанатическую умерщвлять стану…
Всегда крайне обходительный с побежденными, он велел Попову переслать в Севастополь деньги – на пособие пленным туркам, сдавшимся на «Мелеки-Бахри». Голенищев-Кутузов, оправившийся после второго ранения, уже двинул войска к Измаилу, и Потемкин перенес ставку в Бендеры, где по-прежнему был окружен свитою, музыкой, благоуханиями, лестью и женщинами.