Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди (СИ) - Демина Карина. Страница 34

Он провел пальцами по подлокотнику кресла, снимая древесную стружку.

И дом заворчал.

Он не любил, когда вещи портили, однако же и сделать этому существу он ничего не мог. И даже, пожалуй, боялся его… впрочем, дом чувствовал, что бояться осталось уже недолго.

— Не свезло, — согласился Себастьян. — Радомилы помогли?

— Они… явился человек от старого князя… предложил, мол, тебе, Яшка, выбирать, аль петлю, аль жизнь иную, почти вольную… я?то и согласился сдуру… подумаешь, Серые земли… пугать меня будут, а я уже и без того пуганый так, что дальше и некуда. И лихой ведь, помнишь… Хольма за брата держал.

Шаман засмеялся, и смех его был похож на треск камней, на которые, раскалив добела, плеснули студеной водицы. Себастьян даже испугался, что сейчас человек этот, все же больше человек, рассыплется на осколки.

Яська этого точно не поймет.

— Знал бы поперед… хотя… ежели б и знал, то все одно согласился б. Пять годочков жизни — это, княже, много…

— Ты мог бы уйти.

— Уйти? — Шаман потер щеку, камень по камню скрежетнул. — Мог бы, верно… небось, ни ощейника на мне, ни поводка, только слово данное. А Яшка Кот, не пицур какой, он слово свое держит. И было тут, не сказать, чтоб плохо… жить можно… везде?то, княже, жить можно… пока она не решила, что я не под Радомилами, под нею ходить должен.

— А ты…

— Я бы, может, и пошел, — Шаман повернулся живою стороной лица к свечам. — Да только цену она поставила такую, которую мне не поднять… с — стерва… поначалу приходила… этак, гостьею. Но иные гости себя так держат, что сразу ясно — они?то и хозяева, а мы так, пришлые… мои?то ее боятся… знают, что коль захочет, то спровадит всех разом. Им?то идти некуда… и мне теперь некуда… только, княже, ты не думай, я смерти не боюся. Будут боги судить да рядить, весить душу Яшкину на весах своих, так увидят, что много на нее грехов налипло, может, вовсе она почернела, что яблоко гнилое. Да только все одно человеческою осталась… и отвечу я за грехи… и глядишь, смилуются… думаешь, смилуются?

— Почему нет?

— Добрый? Не хочешь лгать умирающему?

— Не вижу в том нужды. И ты, Яшка… не самый страшный грешник в том мире.

— От и я так думаю… небось, я зазря никому кровь не пускал… — он замолчал, и слышно стало, как скрипит грудина. Каждый вдох Яшке давался с боем. Но он дышал.

Назло всем.

Тогда он тоже отстреливался до последнего патрона. Знал, что не уйти, что, ежели сдастся, то будет ему от судейских поблажка с пониманием, и быть может, не виселицей, каторгой обошлось бы… ему было чем откупиться.

И предлагали.

Но Яшка всегда отличался нечеловеческим упрямством.

— Я бы давно ушел, — признался он, — да только Яську как оставить? Она?то храбрится, прям как я тогда… думает, небось, что все одолеет, со всем управится, да только… не место на Серых землях женщинам. Так что, княже, будет у меня к тебе просьба… и не просьба даже…

А зубы сделались черными, обсидиановыми, и в то же время были они яркими, притягивающими взгляд.

— Тебе надобна моя помощь, а мне — твоя… и я помогу…

— Что взамен?

Себастьян надеялся, что чуда от него не потребуют, поелику кем — кем, а чудотворцем он точно не был. И навряд ли при всем своем желании, которое, признаться, было, не сумел бы он вернуть Шаману прежнее, человеческое обличье.

А тот, проведя языком по блестящим своим зубам, вновь рассмеялся.

— Смешной ты, княже… уж не обижайся… ныне мне многое видно… и на тебя я не держу обиды, и понимаю, что спасти меня только она и сумеет. Да лучше уж честная смерть, чем такое от спасение. Нет, княже, мне от тебя иного надобно.

— Чего?

— Позаботься о моей сестрице. Бестолковая… огонь, а не девка… кровь, видать, отцова и в ней взыграла… лихим он человеком был, бают… пропадет она тут.

Шаман вздохнул.

— Я говорил ей, чтоб возверталась… в Познаньск ли, в Краковель… да хоть за границу, небось, хватит ей золотишка на безбедное житие. Нет, все твердит, что не бросит меня… и прогнать бы, да ведь вернется… а вот как помру…

Он вновь вздохнул и поправился.

— Когда помру, тогда Яська и свободной будет. Только с нее станется возомнить себя атаманшею… она?то неглупая, но молодая совсем, неопытная. Думает, что по?за памяти моей ее слушать станут. А эти люди… они опасны, княже. Тебе ли не знать.

Себастьян склонил голову.

Опасны, его правда.

Есть тут, конечно, вольные охотнички, которые пришли в усадьбу по?за ради прибытку, и не уходят, ибо прибыток имеют, а может, не в нем дело, но во внутренней жажде, которая и самого Себастьяна мучит, заставляя влезать в дела, порой вовсе к нему отношения не имеющие.

Охотнички Яську не тронули бы… но помимо их хватает и дезертиров, и воров, и убийц, и просто людишек, которым более деваться некуда, вот и сидят они на Серых землях, точно свора на привязи. Чуть слабину дай — и порвут.

— А ей все это забавою видится. Мол, управится она… а не управится, то и уедет. Будто бы позволят ей уехать.

И снова прав.

Не позволят. Вспомнят разом все обиды, Шаманом нанесенные, что явные, что вымышленные. И в лучшем случае просто убьют… в худшем… убьют, но не сразу.

— И чего ты хочешь?

— Забери ее отсюда.

— А поедет?

— Поедет, — Шаман поднялся. — Тебе проводник надобен? Вот Яську и бери. Она места эти не хуже меня знает. А как разберешься со своими делами, так сюда не возвращайся… и ей не надобно.

— Послушает ли?

— А ты постарайся, чтобы послушала.

Взмах рукой, и несчастный подсвечник летит на пол, дребезжит пустою кастрюлей, будто бы жалуется. И на жалобу его дом отзывается, вскидывается тенями, да только и оседает тотчас, боясь того, кто никогда не был хозяином.

А мог бы.

Что стоило ему поделиться кровью? И не своею, в доме ведь хватает людишек ненужных, лишних, которые одним своим видом вызывают глухое раздражение. А человек, вот упрямец, берег их.

Злился, а берег.

Как такое возможно? Дому не понять.

А он ведь пытался. И был добр. И делился силою своей в надежде, что человек оценит. А он не ценил, и наносил дому обиду за обидой, потому тот с нетерпением ждал момента, когда человека или того, во что превратился он, неблагодарный, не станет.

Тогда дому разрешат взять прочих.

Себастьян потряс головой.

Примерещилось? Не иначе… воображение разгулялось, живое не в меру, беспокойное. Или место на него так действует готичною своею мрачностью? Или собеседник, который катал на ладони свечу, а огонь ее не гас. И капал на эту ладонь раскаленный воск, только вот Шаман боли не ощущал.

Способен ли он вообще ощущать хоть что?то?

— Извиняй, княже, — Шаман свечу водрузил на стол, неловко, не способный управиться с неуклюжими своими пальцами. — Ежели напугал…

— Ты? Нет.

— А кто?

— Место это… сам нашел?

— Скорее уж оно меня… случилось как?то заблукать, два дня ходил кругами, думал, что уже все… а тут, гля, усадебка. И ворота этак, гостеприимно распахнуты… а в нынешних местах, ежели тебя так старательно куда зазывают, то надобно тикать, что есть мочи. Я и тикал… а она мне вновь на дорогу, и вновь… и после уж совсем сил не осталось. Решил, что один Хельм, где богам душу отдать, на болотах аль тут… вот и познакомились. Занятное местечко… в прежние?то времена князьям Сигурским принадлежало. Слышал?

— Читал.

Старый род, иссохший. И помнит Себастьян едино герб — венец из падуба над конскою головой. А еще помнит, что были Сигурские ведьмаками, да не простыми, а королевское старое крови.

И баловались всяким, о чем и ныне?то вслух говорить не принято.

После той войны только и выжила, что старая княгиня.

Преставилась она задолго до Себастьянова рождения на свет, зато помимо всего прочего оставила презанятные мемуары… вот только и в них не рассказала, что же случилась с мужем ее и троими сыновьями.

Погибли при прорыве.

Вежливо.

Обтекаемо. И напрочь лишено смысла.