Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди (СИ) - Демина Карина. Страница 41
За эти мысли и сейчас было стыдно, хотя, боги знают, что не желала Яська баронету зла. А что думала про смерть, так ведь все люди смертны, а особенно те, у которых нутро гнилое.
— После того, как их мужем с женою объявили, баронет заявил, что, дескать, первая ночь брачная должна состояться в фамильном его имении. Что он просто обязанный новую баронессу семье представить… Настасья разом сникла, небось, она про семью и думать не думала. А он только вьется, успокаивает, мол, такая раскрасивая раскрасавица всем по сердцу придется. Все ее уже любят, ждут… и надобно поспешить, чтоб успеть до темноты. Заложили бричку… сваха?то с нами не поехала, а мне велела за сестрицею следовать неотступно. Мол, ныне я не просто так, а компаньонка самой баронессы… Настасья мигом надулась, глядит сверху вниз, ручкой машет… я бы за нею и так поехала, куда ее, дурищу этакую, одну отпустить… знала бы, как оно будет, силком уволокла бы…
Она замолкла, вспоминая дорогу.
Четверик лошадей.
И баронета, что самолично сел на козлы. Правил легко, будто бы всю жизнь только тем и занимался. Лошади же, не чета деревенским, холеные, с боками блестящими, сытыми, шли споро. Бричку покачивало, а Настасья знай себе, головою крутила.
Любопытно ей было все.
И город, поглядеть который так и не вышло, и дорога широченная, плоским камнем выложенная. И так ровненько, камень к камню, что будто бы и не дорога — лента девичья, шелковая. Как на нее вышли, так и засвистела плеть по — над конскими головами. И сами они приняли в галоп.
Летела дорога.
Уводила.
От домов, от людей, и Яська сама не заметила, как и дорога?то исчезла, скрылась под белым моховым покровом. Тихо вдруг стало, как бывает только на погосте. Холодом повеяло. И Настасье самою сделалось зябко, если накинула на плечи вязаную шаль, мужнин подарок.
А кони храпят.
И несут, уже не разбирая дороги. Луна вдруг выкатилась, круглая такая, которую в народе колдовкиной кличут. Но вскоре и она исчезла. Небо же сделалось темным, но не черным, серым, в подпалинах. И было оно столь странно, что Яське захотелось немедля вернуться.
Она вцепилась в бричку, и та захрустела, точно вот — вот рассыплется…
Но тут из ниоткуда появился дом.
Яська точно знала, что не бывает, чтобы дома появлялись из ниоткуда, особенно такие вот, огроменные. Он был бел, но белизна его гляделась грязною.
— Ох, Ясенька… — а Настасья аж задохнулась от восторга. — Ты только посмотри!
— Нравится? — баронет обернулся.
Глаза полыхнули красным… примерещилось. Конечно, примерещилось… с перепугу. С того, что не по вкусу Яське этое место, и дом тоже.
О дюжине тонюсеньких колонн, о крыше двускатное, на которой крутился кованый флюгер. И престранно так крутился, то в одну сторону, то в другую, хотя ж ветра и вовсе не было. Не по вкусу и лестница со ступенями широкими, да только трухлявыми, словно зубы старое колдовки.
И холодок по хребту бежит.
Криком бы кричать немым, да только застыл он в горле. Кони же, всхрапнув, остановились.
— Что ж, дорогая моя супруга, — баронет ловко соскочил и ручку Настасье подал. — Прошу вас…
Яська выбиралась сама.
С трудом сдерживала она желание перебраться на козлы да хлестануть коней, что стояли смирнехонько, будто зачарованные. Глядишь, и вынесли бы с этого болота… не посмела.
Выбралась кое?как из коляски.
Уговорила, что велики у страха глаза… небось, не доводилось прежде Яське бывать в господских домах, вот и робеет. А Настасья уже по лестнице подымается, глядит токмо перед собою. И остается — догонять. И Яська бежит почти бегом, да только догнать не способна. Лестница?то на деле крутой оказалась, так и норовит ступенечку под ноги сунуть.
Двери тяжелы.
Скрипят.
А в доме темень темная… нет, встречают, женщина высокая, иссохшая до того, что, кажется, дунь посильней и рассыплется. В руке ее — подсвечник, да не простой, но рогатый. И свечи стоят хорошие, белые, и огонь горит ровно, да только…
Яська моргнула.
— Добро пожаловать, дорогая Анастасия, — сказала женщина, передавая диковинный подсвечник баронету. Сама же обняла Настасью, расцеловала в обе щеки. — Я несказанно рада, что с вами сын мой, наконец, обрел личное свое счастье… но идемте, скорей… мои дочери желают воочию убедиться, что в жизни вы более прекрасны, чем на карточке…
Она говорила и вела Настасью, а та шла, будто зачарованная.
Или и вправду зачарованная? Ей?то прежде никто слов этаких, ласковых, не говаривал.
А про Яську все и запамятовали… она шла следом, пока путь ей не заступила мрачная девка в черном платье.
— Ты пойдешь со мной.
— Куда?
Оставлять Настасью одну Яська не собиралась.
— Куда скажу, туда и пойдешь. Или думаешь, что тебя за господский стол посадят? — девка скривилась. — Хватит одну уже…
Почему Яська и вправду с ней пошла? Который год спрашивала себя о том, но ответа не находила. Она просто вдруг оказалась в комнате, махонькой такой комнате, куда еле — еле лежак влез.
— Отдыхай, — велела та же девка. — Завтра будет тяжкий день.
Она оставила на лежаке поднос, серебряный, вида роскошного весьма, с сушеным мясом, с хлебом зачерствелым, покрытым белесою плесенью. Этакий хлеб дома только свиням и замачивали.
Дверь закрылась.
А Яська хлеб взяла, думала выкинуть, но сунула за пояс. К мясу же прикасаться не стала, и вина не тронула, верно, тем и спаслась.
Она легла, думая, что завтра же поговорит с Настасьей, что, если уж та счастлива в этом доме и с этаким мужем, то и пускай. А Яське тут оставаться вовсе без надобности.
Вернется она.
И пускай не выйдет замуж, ей?то не особо охота, но устроится куда служанкою. Небось, не белоручка, все умеет, что стирать, что убирать, что готовить… с этой мыслью, почти успокоенная, Яська и уснула. А проснулась… проснулась посеред ночи.
Было не темно.
И не светло.
Странно.
Яська села на жесткой кровати… нет, ее не мучили дурные предчувствия, и опасности она более не чуяла. Ей просто захотелось до ветру.
А в горшок ходить она непривычная, хоть бы горшок и оставили.
Яська толкнула дверь, а та не открылась.
Заперли.
Она поняла это отчетливо, а следом поняла, что никто не позволит ей возвернуться в город. И надобно было стегать клятых лошадей, куда б ни завезли, а все лучше этого места.
Тогда?то и страшно стало.
А от страха того потемнело в глазах… и наверное, если бы не страх этот, Яська б не выбралась. Откуда только силы взялись? Видать, сама Иржена за плечами стояла, ежели удалось расковырять замок дверной шпилькою. И она же повела.
По темным коридорам.
Мимо пустых комнат. Яська заглянула в одну: все?то паутиною заросло, пылью, грязью. А в господской зале горели свечи, только и тут никогошечки не было. И свечу украв, Яська двинулась дальше.
Дверь в ту комнату была открыта.
Распахнута настежь.
Приглашала будто бы войти. И Яська не устояла перед этим приглашением. Страшно было? Было. Так, что руки заледенели, а ноги сделались непослушными. Но ничего.
Вошла.
Свечи горят.
Дюжины свечей, что на полу каменном, что на столиках, которых тут множество было и самых разных, будто бы со всей усадьбы стянули их. Высокие и низкие. Круглые. Квадратные. Один даже с дыркою, из которой поднималась многорогая канделябра.
Пламя было белым.
Яське никогда?то прежде не думало, что пламя может быть белым, чистым, ярким до того, что ослепило оно. Иначе как понять, что Яська, порога не переступавшая, оказалась вдруг в самом центре комнаты. Тут не было свечей, они остались за чертою, черною, выбитой в камне пола. И свет их будто бы размазывался, стекал по воздуху, точно этот воздух сам стал стеною.
Яська потрогала.
Пусто.
И жутко.
Тишина… холодок по ногам вьется, ластится, норовит забраться под тяжелую Яськину юбку. И чувствует она сквозь носки вязаные плотные, что пол — леденющий, до того леденющий, что холод этот опаляет.