Моя пылкая любовница - Уоррен Трейси Энн. Страница 34

— Боже милостивый! — в ужасе прошептала Джулианна. Глаза ее наполнились слезами.

Глаза Рейфа остались сухими, все его слезы давным-давно выжгли ненависть и всепоглощающее желание отомстить.

Джулианна взяла его за руку и подвела к кровати. Усадив его рядом с собой, она крепко обняла его, чуть приподнялась и поцеловала сначала в щеку, потом в висок.

— Расскажи мне все, — пробормотала она, поглаживая его по груди.

Рейф долго молчал — воспоминания были слишком мучительны. Но ее тихая простая мольба взывала к чему-то скрытому глубоко в его душе. Толком, не поняв, что делает, он уже начал говорить:

— После того как они швырнули ее к моему порогу, избитую и истерзанную, я кинулся в дом и вызвал доктора. Она потеряла очень много крови, мы боялись, что той же ночью она и умрет, но каким-то чудом она выжила. Постепенно Памела начала поправляться, по крайней мере физически. Она ела и спала и делала все, что делает живой человек. Но девушка, которую я знал, исчезла. Раньше она все время улыбалась и смеялась. Памела была одной из тех редких душ, кто никогда не видит в людях ничего плохого. Но эти подонки убили это в ней, погасили свет в ее глазах.

Он замолчал, чувствуя свинцовый комок в груди.

— После этого она не могла на меня смотреть и сжималась в комок при малейшем прикосновении. Не потому, чтоэто был я, а потому, что я был мужчиной, а именно они заставили ее страдать. И я не мог ничего, сказать или сделать, чтобы исправить это. Черт, я не мог утешить ее даже тем, что обидчики ее наказаны.

Он встал, подошел к камину, взял кочергу и начал ворошить в нем поленья, хотя они и не горели.

— Но ты, конечно же, заявил властям о нападении?

Рейф засмеялся, горько и глухо:

— Да, мы с ее отцом пошли к так называемым властям и рассказали, что эти чудовища с ней сделали. А они только смотрели на нас и ухмылялись, а потом спросили, как она сумела их соблазнить. Сент-Джордж и его дружки — такие респектабельные джентльмены, богатые, могущественные люди, важные и привилегированные. Кто поверит заявлению часовщика из Чипсайда и бизнесмена сомнительного происхождения против свидетельства четверых состоятельных аристократов?

— Но ты же их видел! Мидлтон сам признался тебе в том, что сделал!

— Им всего лишь требовалось это отрицать — если бы констебли вообще их допрашивали. А они этого, конечно, не делали. Вместо этого они швырнули в камеру меня за ложные обвинения. Они бы и отца Памелы посадили, но я убедил их позволить мне отсидеть его срок следом за своим. Две недели в лондонской тюрьме.

— Это чудовищно. — Джулианна наклонилась вперед, на лице ее было потрясение и гнев.

В тот самый день он навсегда утратил уважение к закону. Он понял, что человек должен сам о себе заботиться и сам искать справедливости теми средствами, которые ему доступны.

— Сент-Джордж и его дружки-насильники продолжали жить, будто ничего не случилось, — холодно произнес Рейф. — Они не испытывали никаких угрызений совести, словно никогда не издевались над несчастной милой девушкой, единственным преступлением которой была любовь ко мне.

«Святые небеса, как я хотел их убить!» — так думал Рейф, вспоминая то время. Сначала он просто сума сходил, так ему хотелось выследить их, одного за другим, и засадить каждому пулю между глаз. Но он решил, что это будет слишком легкая смерть, и предпочел дать каждому отведать свою долю страданий. Пусть пройдут годы, но его отмщение непременно осуществится.

Андерхилл и Чаллонер уже получили по заслугам, а двоих других тоже скоро ждет час расплаты. С Херстом, пьяницей, уже почти покончено, он сам себя погубил, а у Сент-Джорджа начались финансовые затруднения, и он здорово суетится, потому что каждое новое вложение капитала таинственным образом оборачивается неудачей.

Уничтожить одного за другим — вот самая сладкая месть.

— А как же Памела? — мягко спросила Джулианна. — Ты говорил, что она умерла.

— Да. Эти подонки убили ее. Это так же верно, как если бы они пришли в дом и собственными руками накинули петлю ей на шею. — Рейф обернулся и посмотрел в ее страдальческие глаза: — Она повесилась через три месяца после этого случая. Она… обнаружила, что беременна. И оставила мне записку, в которой писала, что просит прощения, но не в силах вынести мысль, что ей придется пережить это бесчестье. До той ночи она была девственницей. Она писала, что не может рассчитывать, что я женюсь на ней, и буду растить эту мерзость как собственного ребенка. Написала, что не может быть моей женой. Не может быть ничьей женой, по тому, что больше никогда не сумеет вынести прикосновения мужчины. — Сделав глубокий вздох, Рейф продолжил: — Памела написала, что любит меня. Она даже умоляла простить ее. Ну как же она не поняла, что в прощении нуждалась вовсе не она? Я! И до сих пор — я.

— Ты ошибаешься. Не нужно себя винить.

— Не нужно? — горько спросил он. — Это была только моя вина. Если бы не я, эти мерзавцы ее не тронули бы. Если бы не дом, им это было бы ни к чему.

— О чем ты говоришь?

Рейф немного помолчал.

— О доме моей матери в Йоркшире. Том, в котором я вырос.

Он снова потыкал медной кочергой в поленья, потом повесил ее на крючок и повернулся к Джулианне.

— Несмотря на обстоятельства моего рождения, — начал Рейф, — у меня было счастливое детство. Пусть мальчишки дразнились и даже дрались, я хорошо знал, что родители меня любят и друг друга тоже. Отец проводил с нами столько времени, сколько мог, и позаботился о моем образовании, когда подошло время. Матери он подарил дом и давал достаточно денег, чтобы содержать несколько слуг и жить безбедно. Но на самом деле ей был нужен только он. Я помню, как светилось счастьем ее лицо, когда приезжал отец. И как она запиралась в своей комнате и плакала, когда он уезжал.

Рейф сунул руки в карманы.

— Я знал, что у отца есть другая семья. Еще один сын и две дочери, мои брат и сестры, однако я не должен был о них упоминать или говорить, что мне о них известно. Иногда я о них думал и гадал, как бы сложилась жизнь, родись я законным сыном, а Сент-Джордж — внебрачным. Но, в общем и целом все это меня не волновало. Я любил маму и наш дом и никогда в жизни ни на что их не променял бы.

Он подошел к ее туалетному столику и начал переставлять флаконы. Словно пытаясь отвлечься, откупорил бутылочку с розовой водой, поднес ее к носу и закрыл глаза, наслаждаясь приятным запахом. Потом осторожно закупорил флакон и поставил его на место. Шумно вздохнув, Рейф продолжил: — Я знал, что Сент-Джордж меня терпеть не может, но до самой смерти отца не представлял, какую сильную злобу он затаил. Папа умер очень неожиданно, в тот год, когда мне исполнилось двадцать. Никто ничего даже не предполагал. Я тогда учился в университете и случайно наткнулся на объявление в «Таймсе».

Лицо его посуровело. Очевидно, он снова вспомнил, как это было унизительно и оскорбительно — ему даже не сообщили о смерти отца!

— Однако моей матери это известие преподнесли куда более жестоким образом. Буквально через несколько дней после смерти отца появились два всадника. Стоял конец января, было очень холодно, землю засыпало глубоким снегом. Они заколотили в дверь, сказали матери, что виконт умер, и приказали ей убираться прочь — причем сию же минуту. Ей даже не позволили собрать саквояж и взять с собой хотя бы какие-то личные или памятные вещи. Дом и все его содержимое теперь принадлежат Бертону Сент-Джорджу, сказали они матери.

В груди у Джулианны все сжалось. Большим усилием воли она удержалась на месте и не кинулась к Рейфу.

— Сент-Джордж послал их предъявить права на собственность и вышвырнуть из дома на улицу отцовскую шлюху, как они ее назвали. Они последовали приказу, буквально выгнав маму в том, что было на ней надето. И даже не разрешили укрыться у кого-нибудь из соседей. Эти негодяи развесили в деревне объявления, предупреждая, что любой, кто окажет ей помощь, будет выселен из дома. К счастью, трактирщик не послушался этого приказа и позволил маме пожить у себя в конюшне, пока сообщат мне. Я приехал сразу же, как узнал, но к этому времени у нее начался плеврит, вызванный холодом и шоком.