Охота на крылатого льва - Михалкова Елена Ивановна. Страница 23

Убийства «бабочки». Проститутки. Ибо «Артемида» была не чем иным, как ролевым клубом, возможно, лучшим в мире, на территории которого реализовывались все желания немногочисленных и очень состоятельных клиентов [1].

Когда его детище называли элитным борделем, Перигорский очень сердился. Он управлял чужими мечтами и фантазиями. Кто еще, скажите на милость, мог этим похвастаться?!

Впрочем, Игорь Васильевич никогда не хвастался. Мелкие, жалкие, суетливые людишки вокруг не могли оценить его величия.

За исключением, пожалуй, единственного человека. Который сидел в эту минуту перед ним и улыбался так славно, что Перигорский улыбнулся бы в ответ, если б эта функция давно не атрофировалась у него за ненадобностью.

– Вы где-то хорошо отдохнули? – проскрипел и тут же поправился: – «Хорошо» беру назад. Вы выглядите похудевшим, Макар.

– Морской круиз, – пояснил Илюшин, почти не погрешив против истины. – Кормежка была так себе [2]. Мы к вам по делу, Игорь Васильевич.

Вот оно! Глава «Артемиды» снова вздохнул. В глубине души, разумеется. Он предпочитал все эмоции проживать внутри, не выпуская их на поверхность.

Перигорский ненавидел быть кому-то благодарным. Благодарность – это всегда долг. Но он не желал грешить против истины: как ни горестно признавать, но ему действительно есть за что быть признательным Илюшину. Конечно, тот работал на Перигорского не бесплатно. Но долг был самого ненавистного для Перигорского свойства – того, что не возвращается деньгами.

– Буду рад помочь.

Он учтиво склонил голову, ожидая приговора. Страшно представить, что потребует (формально попросит, всего лишь попросит!) этот милый юноша, который в действительности вовсе и не милый, и не юноша – кому, как не Перигорскому, об этом знать!

– Мне нужна помощь в Италии, – сказал Макар. Игорь Васильевич, меньше всего ожидавший подобного, изумленно уставился на него. – А если быть точным, в Венеции.

– Ну и рожа у него стала! – довольно прогудел Бабкин, когда они вышли на парковку. – Ты ему сбил настройки. Ошеломил до глубины души, если она у него имеется.

– Я его обрадовал! – поправил Макар. – Наш лысый друг был уверен, что мы попросим что-нибудь безумное.

– С чего ты взял?

– Перигорский не рассуждает в обычных категориях. У него замах, полет мысли и чувства! От меня он ждал того же.

– Например, что ты захочешь устроиться в его бордель. Вот уж где замах.

– «Артемида» не бордель.

– Все, все, согласен! – Бабкин вскинул руки. – Только не надо снова рассказывать мне про психологов, рисунок сюжета и прочую муру. Девочки спят с клиентами? Спят. Деньги им за это платят? Платят. Значит, бордель.

– Приземленный ты человек, Серега, – с грустью констатировал Илюшин. – Нет в тебе стремления к высокому.

Бабкин хмыкнул.

– Ну почему же… Та высокая блондинка в ошейнике, которая нас провожала…

– Заткнись, – беззлобно потребовал Илюшин. – И вообще, ты женат!

Они подошли к машине. Ветер гнал по улице пыль и пожелтевшие листья. Над головами собиралась классическая осенняя хмарь.

– А в Венеции солнечно, – задумчиво сказал Бабкин и открыл дверцу. Макар уже уткнулся в свой телефон, но Сергею хотелось общения. – Слушай, а зачем ты соврал Перигорскому о цели нашей поездки? Разве не ты предлагал быть с ним абсолютно честным?

– Я?! – изумился Макар, не отрывая взгляд от экрана. – Ты шутишь. И в мыслях не держал! Казаться честным – да, это необходимость. Но быть? Какая глупость!

Он осуждающе покачал головой.

Бабкин засмеялся.

– А ты знал, что у него дом в Италии? В смысле, до нашего визита.

– Догадывался. У него на стенах в кабинете картины. Я их еще в тот раз заметил.

Сергей нахмурился, припоминая. Точно, висело что-то пестренькое.

– Желтенькое и сиреневое?

– Акация и лаванда, – перевел Илюшин. – Типичные итальянские весенние пейзажи. Картины ничего выдающегося из себя не представляют. Значит, Перигорскому просто нравится то, что на них изображено. А если ему что-то нравится, он идет и покупает это.

– Хорошо, что ему не нравлюсь я, – пробормотал Бабкин. – Но все равно эти пейзажики Перигорскому не подходят. Ему бы что-нибудь повыразительнее. Портрет Ктулху там или Гитлера… Кстати, куда мы теперь направляемся?

– В ближайший торговый центр, за чемоданом, – сказал Илюшин и сунул телефон в карман. – Билеты я только что забронировал, вылетаем рано утром.

Уже сидя в неудобном кресле самолета, набиравшем высоту, заметив приближающуюся стюардессу, Бабкин вспомнил, о чем хотел спросить.

– Макар! – позвал он. – Э, Макар!

Илюшин оторвался от созерцания взлетной полосы.

– М-м?

– Ты сказал, вы с этой Маткевич были знакомы.

– Да. Довольно давно.

– И что, близкое было знакомство?

– Вместе пели в хоре при Доме культуры железнодорожников. Это считается близким?

Услышав про хор железнодорожников, Сергей с удовольствием заржал. Просмеявшись, он обнаружил, что на него смотрят двое: стюардесса – негодующе, Илюшин – удивленно.

Смех оборвался. Бабкин икнул. Строгая стюардесса прошествовала мимо, метнув на него напоследок суровый взгляд.

– Дом железнодорожников? – шепотом повторил он. – Ты серьезно?!

– На Комсомольской, – уточнил Макар.

Бабкин ожидал от Илюшина любых сюрпризов, но даже для него, привычного ко всему, железнодорожники были чересчур. Некоторое время он осмысливал новую информацию и пытался представить Макара поющим. За все время их знакомства Илюшин исполнил песню единственный раз: когда на них набросился обиженный клиент, которому они отказали, и Бабкин сбросил дурня с лестницы, он насвистел «Вот кто-то с горочки спустился».

– Я, пожалуй, не стану спрашивать, откуда ты знаешь итальянский, – пробормотал Сергей после долгого молчания.

Глава 9

Когда Бенито, уложив сестру в постель, сошел вниз, он обнаружил их гостью нервно расхаживающей вдоль стены с разговорником в руках. Юноша остановился там, где его скрывала густая тень, и стал наблюдать.

При первой встрече – еще тогда, в отеле – она показалась ему замученной и некрасивой. Мелкая костлявая дамочка, плоская, как селедка, с рыбьими глазами. Почему все твердят о красоте русских женщин? Баба должна быть как кобыла: крутобокая, нервная, дикая, длинноногая, и чтобы грива стекала по узкой спине. А это какое-то недоразумение!

Во второй раз он увидел ее, когда она заступилась за него перед рассвирепевшим сукиным сыном Иланти.

И не узнал.

В одной гостинице, где когда-то Бенито служил мальчиком на побегушках, по всему холлу стояли большие чаши с водой. Каждое утро он бросал в чашу по розовой таблетке, маленькому спрессованному диску. А затем случалось чудо. Диск стремительно набухал от воды и превращался в цветок. Причем не розовый, а ярко-малиновый. Бенито ненавидел и гостиницу, и своего босса, и работу, но он проторчал там несколько месяцев только из-за этого ежеутреннего волшебства.

Маленькая русская женщина была как та таблетка. Ее бросили в воду, и жизнь наполнила ее высохшее существо. Кожа порозовела, засияли глаза, бесцветные пряди легли мягкой золотой волной по плечам. Она больше не напоминала селедку. Скорее, маленького аквариумного «петушка», яркого и боевого. А уж когда она атаковала Иланти, Бенито еле удержался от хохота. Сколько экспрессии, мамма миа! Где она только в ней помещалась!

Конечно, он забыл о ее существовании, едва только смылся из отеля. Какая-то ненормальная, которой приспичило лезть в чужие дела! Нет, Бенито был ей благодарен… Но сам бы он в жизни так не поступил. К чему? Помоги себе сам – вот был его девиз. Не можешь помочь? Значит, сегодня ты неудачник.

А потом он заметил ее на площади Сан-Марко. Она еще не успела испугаться как должно. Ее тащили Адриан и Луиджи, двое громил на подхвате у Папы – их отряжали на самую гнусную работенку. Не потому, что они хорошо с ней справлялись, а потому, что только они ловили от нее кайф.