Пески времени - Шелдон Сидни. Страница 7

Однажды тихим воскресным утром Рамон Акока со своей молодой женой пили кофе на деревенской площади. Неожиданно на площадь стали стекаться толпы баскских демонстрантов.

– Тебе лучше уйти домой, – сказал Акока. – Могут возникнуть беспорядки.

– А ты?

– Прошу тебя. Со мной будет все хорошо.

Страсти накалялись.

Рамон Акока с облегчением наблюдал, как его жена, удаляясь от толпы, направлялась к монастырю, расположенному на противоположном конце площади. Но в тот момент, когда она подошла к монастырю, его двери неожиданно распахнулись и оттуда, беспорядочно стреляя, выскочили вооруженные баски. Акока застыл в беспомощном оцепенении, видя, как его жена упала под градом пуль. Именно в тот день он поклялся мстить баскам и Церкви.

И вот он был у стен другого монастыря, в Авиле. «Теперь настал их черед», – решил Акока.

В тиши монастыря в предрассветном полумраке сестра Тереза, крепко сжав в правой руке кнут, отчаянно хлестала им свое тело, чувствуя, как хвосты узлами впивались в кожу, в то время как она безмолвно молила о прощении. Она чуть было не вскрикнула, но, поскольку шум был непозволителен, она подавила в себе крик. «Прости мне, Господи, грехи мои. Будь свидетелем моего наказания, какому и Ты подвергался, смотри на раны на моем теле, подобные тем, что были на Твоем. Ниспошли мне страдание, подобное Твоему».

От боли она чуть не теряла сознание. Ударив себя еще три раза, она мучительно опустилась на койку. Истязать себя до крови не разрешалось. Морщась от боли, причиняемой каждым движением, сестра Тереза уложила кнут в черный чехол и поставила его в угол, где он всегда стоял, постоянно напоминая о том, что за малейший грех нужно расплачиваться мучением.

Грех сестры Терезы заключался в том, что утром она шла по коридору с опущенными глазами и, заворачивая за угол, налетела на сестру Грасиэлу и от неожиданности посмотрела ей в лицо. Она тут же доложила о своем грехопадении преподобной матери Бетине. Осуждающе нахмурившись, та показала ей знаком, что проступок заслуживает наказания: соединив большой и указательный пальцы сжатой в кулак правой руки, она трижды провела ею от плеча к плечу.

Лежа на койке, сестра Тереза была не в состоянии изгнать из памяти необыкновенно красивое лицо девушки, на которое она случайно посмотрела. Она знала, что до конца своей жизни ни за что не заговорит с ней и даже вновь не взглянет на нее, так как за малейшие признаки сближения монахинь сурово наказывали. Они жили в атмосфере строгого морального и физического аскетизма, где запрещались любого рода взаимоотношения. Если две сестры, работая бок о бок, казалось, начинали получать удовольствие от своего молчаливого общения, преподобная мать тут же разобщала их. Сестрам также не разрешалось сидеть за столом рядом с одной и той же соседкой два раза подряд. Церковь уклончиво называла проявление дружественного расположения одной монахини к другой «особой дружбой», наказание следовало незамедлительно и было суровым. Сестра Тереза понесла наказание за нарушение этого правила.

И вот, словно издалека, до сестры Терезы донесся колокольный звон. Он казался ей Божьим гласом, осуждавшим ее.

Звуки колокола ворвались в сновидения сестры Грасиэлы, спавшей в соседней келье. На нее надвигался Мавр, он был голый, она видела его восставшую мужскую плоть, он уже протягивал к ней руки... Внезапно проснувшись, сестра Грасиэла открыла глаза, ее сердце отчаянно колотилось в груди. Она испуганно посмотрела вокруг, но увидела, что была одна в своей крохотной келье, и единственным долетавшим до нее звуком был успокаивающий звон колокола.

Сестра Грасиэла опустилась на колени возле койки. «Благодарю Тебя, Господи, за избавление от прошлого. Благодарю Тебя за ту радость, что я испытываю в свете Твоем. Даруй мне, Господи, счастье бытия лишь под кровом Твоим. Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой. Дай мне облегчить печаль сердца Твоего».

Поднявшись, она тщательно заправила постель и вскоре присоединилась к веренице сестер, бесшумно двигавшихся к часовне на первую утреннюю службу. Она чувствовала привычный запах зажженных свечей и ощущала под обутыми в сандалии ногами отшлифованный временем камень.

Когда сестра Грасиэла только попала в монастырь, она не понимала значения сказанного ей настоятельницей: «Монахиня – это женщина, которая, отказываясь от всего, приобретает все». Сестре Грасиэле было тогда четырнадцать лет. Теперь, семнадцать лет спустя, она хорошо понимала смысл того высказывания. Именно в созерцании она все обретала, в созерцании ум единился с душой. Дни были наполнены прекрасным умиротворением.

«Благодарю Тебя за то, что Ты даровал мне забвение, Отец Небесный. Благодарю Тебя за то, что Ты не оставляешь меня. Без Тебя я не смогла бы совладать со страшным прошлым своим... Благодарю Тебя... Благодарю Тебя...»

По окончании предрассветной молитвы монахини возвращались в свои кельи спать до восхода, до следующей службы.

В темноте к монастырю быстро приближался отряд под командованием полковника Рамона Акоки. Подойдя к стенам монастыря, Акока сказал своим людям:

– Хайме Миро и его мятежники вооружены. Действовать наверняка.

Он посмотрел на монастырские ворота, и на мгновение в его памяти возник тот, другой, монастырь, из которого неожиданно выскочили вооруженные баски, и он увидел Сусанну, падающую под градом пуль.

– Миро не обязательно брать живым, – сказал он.

Сестра Миган была разбужена тишиной. Это была необычная тишина, тишина, наполненная движением, стремительным порывом воздуха и шелестом тел. До нее донеслись звуки, которых она не слышала на протяжении пятнадцати лет своего пребывания в монастыре. Ее сердце внезапно наполнилось предчувствием того, что произошло что-то ужасное.

Тихо поднявшись в темноте, она открыла дверь своей кельи. Не веря своим глазам она увидела, что весь длинный коридор был заполнен мужчинами. Из кельи настоятельницы появился великан со шрамом на лице. Он тащил преподобную мать за руку. Миган в страхе смотрела на все это. «Это кошмарный сон, – думала она. – Здесь не может быть никаких мужчин».

– Где вы его прячете? – настойчиво спрашивал полковник Акока.

На лице преподобной матери Бетины застыло выражение ужаса.

– Тише! Вы в храме Божьем. Вы оскверняете его. – Ее голос дрожал. – Вы должны немедленно уйти отсюда.

Еще сильнее сжав ей руку, полковник тряхнул ее:

– Мне нужен Миро, сестра.

Это был не сон.

Начали открываться двери других келий, и оттуда появлялись монахини с полными растерянности лицами. Жизнь в обители не готовила их к такому неожиданному повороту событий.

Оттолкнув преподобную мать, полковник Акока повернулся к одному из своих главных помощников, Патрисио Арриете:

– Обыщите здесь все. Сверху донизу.

Люди Акоки рассыпались по монастырю, врываясь в часовню, трапезную, кельи, поднимая еще спящих монахинь и грубо выталкивая их по коридорам в часовню. Монахини молча повиновались, даже теперь храня данный ими обет безмолвия. Это было похоже на сцену из немого кино.

Людей Акоки переполняло чувство мести. Они все были фалангистами и слишком хорошо помнили, как Церковь отвернулась от них во время гражданской войны, оказывая поддержку оппозиционерам, выступавшим против любимого ими генерала Франко. И вот теперь им представлялась возможность хоть как-то отомстить.

Стойкость и молчание монахинь приводили их в еще большую ярость.

Проходя мимо одной из келий, Акока услышал пронзительный крик. Заглянув туда, он увидел, что один из его людей срывал с монахини одежду. Он прошел мимо.

Сестра Лючия проснулась, разбуженная громкими мужскими голосами. Она подскочила в панике. «Меня нашла полиция, – было первым, что она подумала. – Надо скорее бежать отсюда». Кроме единственных ворот, из монастыря не было другого выхода.