Жизнь под чужим солнцем - Михалкова Елена Ивановна. Страница 7

Глава 3

У маленькой Алины Винницкой была очень красивая мама, Алина знала это с самого детства, но не так, как знает большинство детей, – «у меня самая красивая мама!», а по-другому. Это знание подкреплялось фразами, брошенными другими взрослыми, а еще взглядами мужчин, и женщин тоже.

В первом классе Алина как-то раз подслушала разговор двух учительниц, из которых одна была ее классной.

– Такая красавица. И такая вежливая… – говорила молоденькая Ирина Семеновна учительнице старших классов, которую взрослые дети почему-то звали Лампедузой.

– Да, хороша, – неохотно соглашалась Лампедуза. – И девочка на нее похожа. Впрочем, может, израстется со временем, станет похожа на отца… – В голосе ее прозвучала легкая надежда на то, что так оно и случится и маленькая голубоглазая Алина не вырастет в такую же красавицу, как ее мать. – Ирина Семеновна, прикройте дверь, пожалуйста. Сквозняк такой ужасный…

Алина поспешно отбежала от двери и спряталась в туалете. Значит, ее мама красавица, а папа нет. Но она все равно будет похожа на маму. Так все вокруг твердят! И если будет делать все так, как говорит мама, то точно будет похожа!

Лидия Винницкая, мама Алины, знала, что основное достоинство женщины – красота. Красивым легче жить, если только они сами не осложняют себе жизнь собственной глупостью. Собственную дочь она всегда считала если не дурнушкой, то девочкой с совершенно невыдающейся внешностью. На самом деле Алина была красивым ребенком: с тонким, нежным личиком, с густыми вьющимися волосами редкого оттенка и очаровательной улыбкой. Но ее мать этих черт не видела. Она видела неуклюжую, вечно все задевающую и все роняющую девочку со слишком длинными руками и тонкими жеребячьими ногами. И Лидия Винницкая сделала все, что могла, чтобы «улучшить породу». С четырех лет Алина занималась танцами, с пяти – плаванием в бассейне, в семь прибавилась гимнастика.

Лидия Валерьевна не собиралась делать из своей дочери спортсменку. Нет, упаси боже! Просто она хотела, чтобы девочка была «гармонично развита». Под гармоничным развитием понимались красивая грудь, попа, ноги и обязательно – осанка. Когда Алина неожиданно начала сутулиться, Лидия Винницкая не стала тратить деньги на корсеты и прочую ерунду. Она пару раз хлестнула дочь ремнем по спине, чего вполне хватило: чуть заметив за собой, что опять сутулится, Алина вздрагивала и выпрямлялась, даже если сидела на уроке. «Палку проглотила, дылда!» – дразнили ее мальчишки, но Алина старалась не обращать на них внимания. Иначе она стала бы не похожа на свою прекрасную маму.

К восьми годам к гармоничному развитию прибавились уроки рисования и музыки, потому что правильно воспитанная девочка должна уметь хоть чуть-чуть рисовать и музицировать. Рисование у Алины шло хорошо – она любила занятия и с удовольствием проводила время в художественной школе. Девочка прекрасно чувствовала цвет, и Лидия Винницкая даже повесила в своей комнате «Портрет мамы с букетом мимозы», написанный Алиной. Педагоги честно говорили, что большим художником девочка никогда не станет, но способности у нее очень неплохие.

А вот с музыкой вышло хуже. У Алины начисто отсутствовали слух и голос, и, как ни занимались с ней в музыкальной школе, особым успехом старания учителей не увенчались. Она, конечно, научилась бренчать на пианино и даже могла при необходимости извлечь из инструмента подобие «Лунной сонаты», но все это было не то, на что рассчитывала ее мама. А петь Алине вовсе оказалось противопоказано: стоило ей начать петь, как ее нежный голос терял всю свою нежность и становился неприятно металлическим, скованным, зажатым. Помучившись с дочерью, Лидия Валерьевна поняла, что здесь она против природы бессильна, и Алина бросила ненавистную «музыкалку».

Но Винницкая-старшая не забыла о своем поражении и, поскольку больше отыгрываться за него было не на ком, сполна отыгралась на Алине. Она не обладала хорошим чувством юмора, зато обладала отличным чувством сарказма, а оно позволяло ей находить болезненные места в душах близких. Для Алины таким местом были воспоминания о музыкальной школе, где она чувствовала себя неудачницей, где над ней смеялись дети, где снисходительно пожимали плечами учителя. Те самые учителя, которые должны были восхищаться ею и хвалить ее! Все это мама припоминала ей при любом удобном случае, получая странное удовольствие при виде скисшего лица дочери. Она могла одной репликой испортить Алине настроение на весь день, одним смешком заставить дочь расплакаться. Это оказалось гораздо действеннее, чем любая угроза или брань.

Когда Алине исполнилось десять, Лидия Валерьевна заметила, что у дочери испортилась походка – она стала подпрыгивать на ходу и широко размахивать руками. Ремень в данном случае был бесполезен, поэтому Винницкая несколько раз жестоко высмеяла дочь в присутствии мальчика, который нравился Алине. А высмеивать Лидия Валерьевна умела в совершенстве. С тех пор Алина следила за своей походкой и на улице старалась не бегать, а идти красиво, как мама.

Но самое главное, мать привила Алине знание правил хорошего тона. Говорить негромко, пользоваться салфетками, уметь грамотно наносить макияж, одеваться всегда уместно случаю, знать этикет – это была только верхушка айсберга. Главное, что знала вслед за мамой маленькая Алина: все, кто не следует правилам хорошего тона, – люди второго сорта. Слово «быдло» Алина не употребляла, потому что оно было слишком грубым для дамы, но иногда произносила про себя – например, применительно к соседям, у которых на обеденном столе не имелось салфеток.

Подростком Алина выделялась среди других детей. Тонкая, грациозная девочка с аристократической бледностью – Лидия Валерьевна не признавала солнечного загара, считая его исключительно вредным для кожи, – она ощущала собственную необычность, и другие дети ощущали ее тоже. Нельзя сказать, что Алину любили, но ей завидовали, и почти все девочки в классе пытались подражать. У Алины был вкус, у Алины была фигура, у Алины был ум – и Винницкая-старшая имела все основания рассчитывать, что у дочери в скором времени будет очень, очень достойный муж.

И надо же было случиться такому, что в двадцать два года Алина по большой влюбленности выскочила замуж за самого обычного служащего из какой-то маленькой, невзрачной конторы. За клерка, как называла его Лидия Валерьевна. Это был удар для матери, которая растила Алину вовсе не для того, чтобы ее дочь ждала судьба серого большинства. Нет, Алина должна была выйти замуж удачно – то есть так, чтобы обеспечить матери безбедную старость, ибо на мужа Винницкая-старшая надеяться не могла. В идеале супруг должен был увезти Алину за границу, чтобы чуть позже Лидия Валерьевна имела возможность приехать к дочери в какую-нибудь тихую европейскую страну с мягким климатом и низким уровнем преступности.

И что вместо этого?! Мальчик из провинциального городка, из провинциальной семьи и с провинциальными замашками! Никаких перспектив на зарабатывание больших денег, поскольку нет связей. К тому же у него имелось в наличии всего два костюма – один выходной, второй повседневный, а подобное, с точки зрения Лидии Валерьевны, ставило крест на любом мужчине.

Алина была влюблена в мужа, очень влюблена, что не мешало ей трезво оценивать его достоинства и недостатки. Она понимала, что над супругом еще работать и работать. Постепенно у клерка появился третий костюм, за ним четвертый. Да не купленный в магазине, а пошитый на заказ. Он приучился складывать носки в отдельный короб, а не в общую корзину для белья. Застольный этикет дался ему на удивление легко – через каких-то пару месяцев после свадьбы он мог бы есть устриц как заправский аристократ, поскольку Алина научила его и этому. Ее не смущало, что устрицы в их жизни появлялись только на картинках – зато ее супруг верно приближался к людям первого сорта, которые это все умеют и делают непринужденно и с легкостью.

Однако после устриц дело застопорилось. Клерк отказывался смотреть фильмы Феллини, которые должны были знать все образованные люди, потому что ему не нравился Феллини. Алина пыталась объяснить, что это не имеет значения, что есть вещи, которых стыдно не знать, поскольку незнание их делает его человеком второго сорта, но клерк оказался неожиданно несговорчивым в данном вопросе. Он по десять раз перечитывал «Мастера и Маргариту», хохоча над тем, что совершенно не казалось Алине смешным, но не хотел читать ни Чехова, ни Достоевского.